mon Jesus.

      Выходя из аудитории на перекур, блондин слышит позади себя негромкий возглас, что окликнул его. Не то чтобы Гоголя можно было называть курящим человеком, это было скорее временное баловство между парами, так сказать «от нечего делать». Своеобразная деградация. Вздёрнув брови, он поворачивается, напротив стоит его то ли друг, то ли кем этот человек ему приходится, Коля и сам не знал. Перед ним стоит запыхавшийся парень с двухцветными волосами. — Меня подожди, — Восклицает юноша, на что блондин лишь пожимает плечами, и они вместе отправляются на задний двор.       Наручные позолоченные часы отстукивают очередной удар, под тихий шелест листьев дуба растущего прямо на заднем дворе университета оба парня вглядываются в мутное серое небо. Никотин проникает в лёгкие, оба молчат, опёршись на перила лестницы. Стоят совсем близко друг к другу, проходит пара минут, очередная туча проплывает над головами, а кисти рук словно сами собой тянутся друг к другу, их пальцы в мимолётном, словно случайном, движении соприкасаются. После пары таких мгновений тепло разливается по телу, и мысль угнетающей и тёмной материей заполняет мозг: «Что, если всё неправильно? Ведь так не должно быть?» Николай ловит на себе взгляд мутных серых глаз, которые не выражают абсолютно ничего, и, как бы странно не звучало, его сердце не бьётся быстрее от подобного рода прикосновений, от совместного провождения времени с этим человеком, или, может он врёт? Врать самому себе — худшее, что может быть.       Когда блондин был совсем ребёнком, помнит, как читал добрые книжки, в которых, когда герой видит предмет своего обожания, его сердце словно выпрыгивает из груди, а дыхание сбивается, но так ли это на самом деле? Принцесса и принц, какая банальщина. Банальщина, но правильная, по крайней мере, одобряема обществом. С каждой минутой таких размышлений, вслушиваясь в тихий дождь, шуршание дуба и в то, как бьётся сердце рядом стоящего Сигмы, Гоголь вздымал свой взор кверху. Бог, есть ли он? Почему люди верят?       Если есть, то насколько отвратными и грязными посчитал бы он действия парней? Отрицание и боль, желание и ненависть — Гоголь чувствует это на протяжении последних трёх или четырёх месяцев. Привязанность — неправильная и отторгающая одновременно. Он вспоминает алые огни, взгляд, с которым он столкнулся на первой паре, взгляд его нового преподавателя — в те секунды он был более чем уверен, что властелин ада, что дьявол спустился и смотрит на него, ждёт неправильного действия. «Помилуйте, ― снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, ― уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнём ссылаться на Евангелия как на исторический источник… ― он ещё раз усмехнулся, и Берлиоз осёкся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам.» — наизусть вспоминая эти строки, он усмехается от нелепости всего происходящего, а ещё невольно сравнивает себя с персонажами.       Его учили быть набожным человеком, хотя из своего детства Николай мало что помнит, однако это — одно из самых ярких воспоминаний. «Вера в Господа Иисуса Христа – это первый закон Евангелия, духовный дар и условие, необходимое для нашего спасения» — Насколько в таком случае считаются неправильными действия, и на этой мысли, обрывая его, мысли, о которой он никому никогда не расскажет, он чувствует, что его рука сама собой спускается на талию рядом стоящего Сигмы. Второй же совсем уж бесстрашным движением вынимает сигарету изо рта блондина и отбрасывает её, наступая ботинком на окурок. Они вновь сталкиваются взглядами, их лица так близко находятся, что внутри всё словно с ног на голову становится. Оба чувствуют взаимное дыхание на лицах друг друга. — Что происходит? — Шепчет блондин. С каждой секундой, или меньше, оба тянутся друг к другу, пара сантиметров, и вот он чувствует скулой тёплую щеку Сигмы. Тот лишь тяжело выдыхает, словно бежал по лестнице, на шее в ответ чувствует дыхание блондина. — Что мы делаем? Что ты делаешь? — На одном дыхании начинает горячо шептать Гоголь, но в другое мгновение юноша разразился громким смехом. Он ловит на себе испуганный взгляд Сигмы, а из глаз уже льются слёзы. Второй лишь тяжело вздыхает, закатывает глаза и раздражённо что-то бурчит под нос. Ледяные, тёмные коридоры университета, петляющие и иногда пугающие. Хотя, вполне возможно, это лишь яркое, нездоровое воображение рисует, словно под галлюциногенами, неизвестные пропасти и чёрные дыры, поглощающие всё живое. Метаясь из стороны в сторону, словно идя по тонкому лезвию, которое вот-вот разрежет пополам, или же скорее по канату, будто циркач, пытающийся возобновить равновесие и не ударить в грязь лицом. Именно таким и являлся шут, и сам привыкший к такому «имени», и сам прокалывающий себя пиками, кинжалами боли и ненависти, скрывающий за маской радости жажду найти себя, понять, кем является и для чего существует. Скрывая свой вечный и оттого ненавистный комплекс неполноценности, вызывая людей на «дуэль» и тем самым лишь ещё больше падая в яму вечного Цирка и боли. Он смотрел на своё отражение в помутневшем и кое-где треснутом зеркале, и нет, его не интересует лишний пропуск пары, всё равно отмажется. Каким-то неясным другим студентам и самому Николаю способом парню удавалось всегда выходить сухим из воды. Будь то пропуск, хамство и недостойное поведение с преподавателями или что-то в этом роде. Вот и сейчас не парился, всё равно ведь простят пропуск. Ненависть к себе из-за того, что не знает себя настоящего. И да, возможно, это хороший талант — менять свои личности, как перчатки, но из-за этого, он не понимает своих истинных мыслей, настоящих мотивов, не понимает, что делает. Самой частой в его жизни и нескончаемом Шапито являлась маска клоуна, наверное, ибо она больше всего нравилась людям, они принимали её.       «Ведь никто не захочет видеть истинные слабости человека, никто не хочет слышать крики о помощи, не так ли? Все хотят лишь развлечений и розовой плёнки на глазах, из-за которой дождь и серость становятся солнечными деньками, и жизнь приобретает более яркие оттенки. Удобно.» Обжигающие и оставляющие алые следы на бледном лице дорожки слёз и ненавистный, полный отчаяния взгляд. А ведь на него по ту сторону смотрит точно такой же беловолосый парень, ненавидящий и не понимающий этот мир, и себя. Свою жизнь и сущность. Поняв его существо и словно не приняв маску клоуна за должное, он знал, что блондин по правде своей не клоун, а лишь искусно притворяется им. Оттого и сложно, что сердце забилось от мысли об этом, и будто на долю секунды захотелось рассказать все свои неправильные мысли и действия за всю жизнь этому человеку, который также лишь на вид спокоен и безмятежен, словно штиль на море, но ведь этого делать нельзя. Хотя, он уже и так всё знает, возможно, это обычные доводы со стороны Гоголя, ибо обострённые чувства и исступленный на данные пару минут мозг, сознание, улетучевшееся куда-то в небеса, и привели к этому. Юноша знает, он видит, что эта неясность лишь доставляет удовольствие его «другу», однако, блондину так сложно, он не может. Его тело словно говорит ему об обратном, мысли окутаны туманом, и пелена покрывает всё его существо.       Студенты нынешние, поступившие на философский факультет, дай Бог чтоб хоть что-то учили. А то ведь, поступить — поступили, а появляются только к сессиям и экзаменам, думая, мол «и так прокатит». — Достоевский наслышан о подобных ситуациях, потому сразу в первый же день поставил перед фактом. — Хотите зачёт — книгу в руки и вперёд. А нет, так не жалуйтесь потом. — Студенты на эти слова лишь шепчутся, однако, ничего не попишешь — преподаватель прав. Уже через две недели молодой препод сходу понимает лишь по позе сидящего — учил или нет. Лишь только на каждой паре в глазах двоится этот непоседливый блондин, но что с него взять; с первого дня брюнет понял, что этот слишком громкий, через чур неугомонный и обезбашенный студент, всё время вытворяющий и наводящий вокруг себя хаос — главный клоун группы. Тот, с кем можно повеселиться, выпить, сходить в клуб, но никак не положиться в трудный час, или доверить какую-то важную работу. Сам Достоевский не особо контактировал с другими преподавателями, однако и совсем отрываться от коллектива не пытался. Кое-где словом перекинется, да и ладно. У всех в один миг, что студентов, что у преподов, Фёдор предстал в образе некого «дьявола» или просто очень нетипичного и странного человека. Каждый день в университете он появляется в роскошных и пышных блузах, развивающих свои рюши на ветру, порой дополняемы небольшими кожаными корсетами со вставками, а пальцы усыпаны разнообразием перстней. Вскоре, конечно, все свыклись с внешним видом нового преподавателя, таскавшего везде за собой чёрную резную трость, перестали обращать внимание на использование им слов под старину, будто из «Золотого века» вышел в современный мир. Так-же смирились, перестали доставать с расспросами и обращать внимание на порой появляющиеся пластыри и бинты на запястьях Достоевского, порой и пальцы были обмотаны тугими слоями, лоскутами и повязками.       Работу выполнял свою новый преподаватель добросовестно, требовал он того же и от своих подопечных, а если кто не учил или припирался с ним, брюнет вежливо, но настоятельно холодным тоном просил зайти к нему перед парами, дабы пояснить материал. Отдаётся Достоевский работе на сто, так сказать, растит поколение новых философов.       Практически все учат, по крайней мере, пытаются. И преподаватель это видит, он не обесценивает труд, но и никогда лишний раз не похвалит, однако, лишь это белое пятно, вертящееся без конца, всё время донимающее однокурсников, мешает. Однако не хочет Фёдор конфликтов. «Раз не надо человеку, пусть не учит, но мешает он, конечно, до чёртиков.» — Хотя потом, как придёт время сессии — пусть не жалуется и не ноет. — Гоголь. — Обрывает на каком-то очередном рассказе Коли о том, как он пьяным, возвращаясь из клуба, наткнулся на кучку бомжей, преподаватель. Он стоит возле юноши, и тот с каким-то придурковатым испугом, словно маску нацепил, смотрит на Достоевского. Блондин вздёргивает брови и ухмыляется. — Может, вы нам расскажете остаток лекции? — со сталью в голосе спрашивает Достоевский. Атмосфера в аудитории накаляется, воздух становится горячим и ломким, а тишина режет слух. Николай чувствует, каким холодом и льдом веет от преподавателя, и его кидает в озноб, но улыбка лишь растягивается сильнее. Он шмыгает носом, из-за чего две девушки сидящие рядом хихикают. Этот индивидуум с косичкой, словно весь, с головы до ног, выкрашенный в белизну, уже мягко говоря достал Фёдора, но его голос всё так же спокоен, а движения всё так же плавны и мягки, как и раньше. — Не, мне лень. — Ставит в шок преподавателя своим ответом блондин и запускает ранее сделанный из бумаги самолётик в другой конец аудитории, а после, встав на парту, парой прыжков, и вот он уже у двери, предварительно не забыв вещи, он выкрикивает что-то непонятное и, разразившись громким смехом, пулей вылетает из помещения.       Через пару секунд после этого очередного выкида неугомонного блондина, его друг с двухцветными волосами вскакивает, в спешке запихивая вещи в сумку и вылетает вслед за Гоголем. Словно чёрная, хищная кошка, восседал на своём "троне" Достоевский. Метал копьями взгляд на остальных учащихся, некоторые всё же рисковали и переговаривались, а кто-то внимательно слушал.       С трудом дойдя до автобусной остановки, ещё минут пятнадцать под раздражающие разговоры прохожих Достоевский закуривал сигарку и ждал своей маршрутки, которая с грохотом подъехала к пункту назначения. Всю дорогу до дома, с равнодушным ликом он стоял, держась за поручень, рассуждая и анализируя людишек, находящихся в одном с ним транспорте. Каким бы ни был уверенным в себе человек, всё же он будет подвергаться нормам и требованиям общества, чтобы выжить в этой пучине нескончаемой несправедливости и боли, ведь, по сути каждый хочет спокойной и комфортной жизни, и каким бы там громким голосом он не кричал о том, что не является таким, как остальная серая масса, с каждым разом не замечая этого, этими словами лишь сильнее он погружает себя в эту серую кашу глупого и самоутверждающегося за счёт других общества. Зайдя в тёмную квартиру, первым делом Фёдор скинул с себя насквозь промокшую одежду и отправился в душ. Тёплые струи воды алмазными россыпями покрывают бледное, болезненное тело, со спины усыпанное многочисленными рубцами и шрамами, душистый гель превращается в белоснежную пену и проникает в свежие раны на запястьях, из-за чего брюнет чувствует лёгкое пощипывание и, словно кот, прикрывает алые, подвергнутые сонливой плёнкой глаза. Приглушённый свет в комнате, вдобавок и горячий пар с раскаленной водой затуманивает мозг, и тот практически уходит из здравого рассудка. На какое-то время его демоничность уходит, и юноша, будучи полностью обнажённым, со стекающими по туловищу каплями, проходит в спальню. Мельком замечает своё отражение, и подмечает сам для себя, что выглядит, словно призрак. Выпирающие лопатки, сильно, чересчур выступающий кадык и рёбра, просачивающиеся сквозь тонкую кожу, которые опутывает паутинка голубых вен и сосудов. Натянутая бледная кожа, совершенно отторгающая солнце и любой загар. Через пару минут, протерев распаренное тело, он валится на мягкую кровать и словно утопает в белых перинах. Уличный свет проникает сквозь шторы на кровать и пол. Фёдор улавливает лёгкий отблеск тусклого солнечного света на подушке и кладёт худую кисть, словно пытаясь почувствовать тепло золотистых лучей. Он лежит несколько минут, в попытках ощутить каждым миллиметром кожи желанное тепло, но, удостоверившись в безуспешности данной идеи, набрасывает на себя домашнюю одежду. Хлопковые широкие штаны, держащиеся лишь на выпирающих тазовых косточках, и такая же рубаха голубого света, сквозь которую выпирают ключицы. Чувство омерзения к собственному физическому телу накрывает его с головой, после чего он валится обратно. Юноша перебирает всё случившееся за последнее время. В итоге останавливается на бледном пятне, рябящем в глазу — Гоголе. Он чувствует отторжение и злость на студента, хоть тот и учит материал, но из под палки, а на лекциях вообще творит невесть что. Его раздражает просто существование такого несносного человека, а ещё больше съедает его мозг то, что с этим человеком он вынужден видеться несколько раз в неделю. Достоевский слишком зациклен на своём комфорте, и именно поэтому он не хочет ввязываться в ссоры со студентом. Проходит то ли минут пять, то ли двадцать, брюнет потерял счёт времени, но через какое-то время тёмно-алые пятна покрывают простынь, а предплечья вновь скрыты под слоем пластырей и бинтов. Хандра экспасизма накрыла брюнета, он почувствовал, как алеет его лицо и щёки, заливаясь нездоровым румянцем, он прикладывает холодную, словно лёд, руку к скуле и томно вздыхает.