Все прекрасное редко

Ты же видишь, я теряюсь в этой близости Обижаясь как ребенок И молю спасти Мое сердце хочет только справедливости Ему сложно все вместить MILKOVSKIY — Смотри душой

16:00-18:00       Даже задержавшись на заправке, Серёжа с Арсением подъехали на площадку предпоследними, не хватало только Позовых, но Дима писал, что будет через пятнадцать минут.       Место, на которое они приехали, представляло собой что-то вроде пространства для загородного отдыха большой компании: одноэтажный гостевой дом почти на всю длину поля для мини-футбола, рядом с ним под навесом лавки, с которых можно наблюдать за игрой, а с другой стороны здания раскинут небольшой светлый шатёр, виднелась простая деревянная беседка, затянутая виноградной лозой, и рядом с ней площадка для пикника со столом, стульями и мангалами. Матвиенко с Поповым скептически оглядывали местность, не видя смысла своего присутствия на съёмке, Стас уже разбирался с размещением оборудования, Ира с Дариной ушли в дом, а Антон курил на лавочке рядом с Минскими, Косом и Стаховичем. К шлагбауму подъехал Поз. Всех тут же отправили переодеваться. Серёжа заворчал. В здании было очень душно и жарко, даже на улице в +30 было находиться и то приятнее, одежда тут же липла к телу, не желая никак сниматься. Арсений понял, что мучаться с джинсами даже не собирается, а поэтому просто решил сменить футболку на красную, как и было сказано. Антон, мельком глянувший на его голую спину, тут же залип и вспомнил их поездку в Барнаул.       Едва зайдя в клуб, они тут же окунулись в эту особенную, уже саму по себе пьянящую атмосферу танцев, алкоголя и жарких тел. Воздух был тяжёлым и самую малость спёртым, немного пахло потом, сигаретным дымом и чем-то тяжело-травяным, отчего вело голову. Оба тут же, не сговариваясь, направились к барной стойке, заказывая шоты и напитки: Арсений ударился в Лонг-Айленд, а Шастун просто попросил чего-то покрепче — хотелось расслабиться после работы и наконец-то отдохнуть. Арс пританцовывал, сидя на высоком стуле, будучи весёлым в любой ситуации, с алкоголем или без, улыбался чему-то одному ему известному и делал крупные глотки коктейля. — Я рад, что мы согласились поехать в Барнаул, было весело, — стараясь перекричать музыку, сказал Антон, наклоняясь к самому уху Арсения, едва не задевая его кожу своими губами.       Попов слегка отстранился и ехидно улыбнулся. — Несмотря на то, что ты дико волновался и постоянно забывал, что тебе нужно говорить? — поддразнил Арс, сверкнув глазами.       Антон почти обиженно надул губы, и Арсений тут же опустил на них взгляд, вздыхая и облизывая свои. — Ты отлично справился, — чуть хрипло произнёс он, буквально на мгновение касаясь его колена, тут же убирая руку.       Шастун подумал о том, что хотел бы задержать его руку, заставить её продвинуться выше у всех на виду, но едва ли эта мысль была здравой. Вместо этого он придвинул к ним шоты, подвинул один и произнёс: — За отличное выступление!       Попов чуть склонил на бок голову и с широкой улыбкой чокнулся стопками, залпом выпивая алкоголь. Антон смотрел, как дёрнулся его кадык, а затем перевёл взгляд на чуть сморщившееся лицо Арса, который скривил губы и зажмурился, вздрогнув, и выпил шот сам. Жидкость обожгла горло и жаром осела где-то в пустом желудке. Разговаривать в клубе, в котором грохотала музыка, было бесполезно, а потому они просто пили, едва закусывая, хотя оба не ели целый день. У обоих мозги явно выключились ещё на этапе совместного полёта на самолете.       Хмель быстро ударил в голову, отчего в ней было совершенно пусто и легко, будто вынули мозг и оставили почти блаженный вакуум. Басы били по ушам, и Антон вдруг встал с барного стула, вновь наклоняясь к Арсению. — Пошли танцевать, — он не предложил ему руку, чтобы утянуть в зал, но Арс и сам покинул барную стойку, чуть покачнувшись и прижавшись к Шасту плечом.       Играло что-то русское и энергичное, не всегда понятное из-за шума толпы и крови в сосудах, но это не мешало Антону ритмично прыгать в такт музыке и качать головой. Арсений танцевал как-то по-особенному искренне, размахивая руками и выгибаясь, в своем духе, когда не было понятно, где заканчивается его грациозность и начинается обычное дёрганье под музыку в клубе. Шастун чувствовал, как по спине текли капли пота и футболка прилипала к телу, его постоянно толкали чьи-то локти, но было абсолютно всё равно, пока рядом, полностью отдавшись музыке, двигался Арс. С закрытыми глазами и приоткрытыми губами, бегавшими по его лицу цветными огоньками он выглядел настолько сексуальным, что Антон, в котором жило уже достаточно много алкоголя, едва сдерживался, чтобы не поцеловать его прямо тут, в тёмном и тесном помещении клуба, наполненного кучей незнакомых ему людей.       Несмотря на быстрый темп музыки, Арсений резко сменил стиль своих танцев, а движения стали плавно-кошачьи. Он начал мягко двигать бёдрами, часто задевая Шаста и улыбаясь как Чеширский Кот, сумасшедше и немного плотоядно. Провёл руками от шеи до самых бёдер, сжав в пальцах низ футболки и чуть потянув его вверх. Антон проследил за его движением и прикусил губу, а затем, улучив момент, когда все стали орать слова припева, шлёпнул Арса по ягодице будто бы в наказание, но взгляд из-под ресниц, которым его наградил Попов, был ничуть не виноватым, а хитрым и абсолютно бесстыдным. Арсений показательно облизал губы и повел бёдрами, смотря прямо на Антона. Тот втянул носом тягучий воздух, даже перестав двигаться, лишь пристально наблюдая за тем, как медленно изгибался Попов, двигая ладонями по собственному телу.       Арсений в пьяном состоянии отвечал за свои действия даже лучше, чем в трезвом. Пьяный Арсений был расчётливым, еще более хитрым, чем обычно, и даже слегка жадным. Не до денег, а до немедленного исполнения собственных желаний. Пьяный Арсений был циничным и забивающим хуй на общепринятые границы ещё больше, чем трезвый. Пьяный Арсений осознавал возможности своего умения соблазнять гораздо лучше, чем когда-либо. Арс был опасен, потому что знал, на какие точки ему стоит лишь слегка нажать, чтобы все тут же в него влюбились, но сейчас, когда в нём и Шасте плескалась куча алкоголя, Антон как никогда осознал, насколько умело Попов этим пользуется.       Шастун смотрел, как Арсений мягко изгибался совершенно не в такт, кусал губы, смотря на Антона, и это было так порнушно-блядушно, как будто он пришёл не в клуб, а на мужской стриптиз. С тем только отличием, что там все работали, чтобы получить деньги, а движения Арса шли откуда-то изнутри, заставляя того светиться не тем солнечным светом, который он обычно излучал, а мягким, приглушённым, предназначенным только для него одного. И даже этого хватало, чтобы у Антона подгибались колени.       Едва ударили первые аккорды песни «Это любовь» и зазвучал низкий голос Скриптонита, как Арсений закрыл глаза и подставил шею под цветные лучи прожекторов, приоткрыв рот и улыбаясь, а Антон вдруг не выдержал, выругался и схватил Арса за руку, таща его прочь от толпы к туалетам. Едва оглядевшись, он впихнул его в кабинку, щёлкнул замком, толкнул Попова к стене и тут же впился поцелуем в розовые, чуть влажные губы Арсения. Церемониться и размениваться простыми скольжениями губ по губам не хотелось совершенно, а потому он тут же скользнул языком по чужим зубам, задевая острые клыки и слыша, как Арс утробно стонет, сжимая пальцами шастуновскую футболку, забираясь под неё и наконец дотрагиваясь горячими ладонями до влажной кожи, проводя короткими ногтями по животу. Антон запустил пальцы в мягкие тёмные волосы, мокрые на затылке, сжимая их и ероша, пока проходился языком по губам, грубо и по-свойски прикусывая их. Арсений отвечал так же напористо, вцепившись одной рукой в плечо, а другой поглаживая член Антона сквозь ткань джинс, терся своими бёдрами о его, выбивая приглушённые поцелуями стоны.       Шастун, оторвав руки от волос, провёл ими по подбородку, покрытому щетиной, узким, по-женски элегантным плечам, а затем по груди к поясу штанов, задев чувствительные, выделявшиеся через ткань соски. Арсений судорожно глотнул воздух, откидывая голову на стену и прижимаясь к ней затылком, и Антон тут же переключил всё своё внимание на шею, где под тонкой бледной кожей бушевал девятый вал. Медленно и дразняще обвёл языком кадык, покрыл поцелуями каждый изгиб и впадинку, пока расстегивал пуговицу и тянул вниз язычок молнии джинс Арса. Скользнул рукой под грубую ткань, касаясь пальцами напряженного возбуждённого члена, в этот же момент кусая его шею там, где это было легко скрыть футболкой. Арсений горячо выдохнул ему в плечо и всхлипнул, расстегивая чужой ремень в попытке добраться до Антона. Шастун улыбался, смотря на взбудораженного Арса, на его раскрасневшиеся из-за жадных поцелуев губы и абсолютно ошалелые глаза, в которых зрачок уже почти затопил кристально чистую голубую радужку. Он снова затянул Попова в поцелуй, мягко обводя влажную головку большим пальцем и неспеша двигаясь вниз по бархатной коже, помня об отсутствии смазки и болезненности от ощущения его ладони. Арсений наконец освободил член Антона от штанов и белья и, оторвавшись от чужих губ, одним движением языка размашисто облизнул ладонь, похабно глядя в глаза Шасту. Тот задохнулся не то от сексуальности движения, не то от первого прикосновения, от которого туалетная плитка и лицо впереди поплыло, закружилось под удары музыки, игравшей снаружи. Арс жарко провёл ладонью по всей длине, чуть сжав член Антона у основания и проследя языком ключицу у самой кромки ткани, слизывая соль и пот. Шастуну пришлось опереться о стену рукой в попытке держаться на слабых и ватных ногах, пока второй он аккуратно сжимал Арсения, слишком медленно двигаясь по горячей коже. Попов запустил пальцы в шевелюру Антона, прошёлся ими по мягким кудрям, нежно перебирая и гладя те, а затем сжал их в кулаке, несильно потянув вниз и заставив Шаста откинуть голову. Он горячо выдохнул куда-то в плечо, прежде чем покрыть лёгкими мокрыми поцелуями подбородок и шею, привстав на цыпочки и толкнувшись в ладонь Антона, и жалобно застонать.       От этого звонкого, отразившегося от плитки звука у Шастуна по коже пробежала дрожь и он, резко оторвав от себя Арсения, коротко и хрипло бросил: — Развернись.       Арс слегка заторможенно повиновался, опершись ладонями о стену и прогнувшись в спине. Антон тяжело сглотнул, ужасающе медленно обвел руками плечи и бока Попова, принявшись так же медленно стягивать с него узкие джинсы, с трудом скользящие по влажной коже. Арсений чуть повилял бёдрами, пытаясь то ли помочь, то ли завести ещё больше, хотя больше уже было некуда. — Не дёргайся, иначе накажу, — низким голосом прошелестел Антон, и от сочетания интонации и самого приказа Арс тихонько заскулил, замерев на месте.       Шастун нежно поцеловал ямки на пояснице, слегка укусил ягодицу, тут же зализав покрасневшую кожу языком, отчего Арсений дёрнулся и со свистом выдохнул, оперевшись лбом в стену, а после одним махом спустил штаны к голеням. — Просто посмотри на себя, — выдохнул Антон Арсу на ухо, едва поднявшись и прижимаясь к нему грудью. — Ты готов трахнуться в грязном туалете клуба. Где же твоя брезгливость, Арсений?       Антон легонько провёл пальцем по колечку ануса, надавливая, но не проникая внутрь, поглаживая почти невесомо. Попов охнул и подался назад, но Шастун положил тяжёлую ладонь ему на поясницу. — Я просил не дёргаться.       Шаст вновь склонился, мокрыми поцелуями прослеживая каждый выпирающий хрупкий позвонок, руками оглаживая всё, до чего мог дотянуться, слегка царапая короткими ногтями грудь и сжимая соски. Сжал пальцами округлые ягодицы до белых следов, тут же целуя покрасневшую кожу, будто извиняясь. Провёл языком по ложбинке, наслаждаясь тем, как дрожал от его прикосновений Арсений, тонко подвывая и стремясь податься навстречу, крепко пригвозждённый к месту сильными ладонями Антона. Он обвёл круговыми движениями вход, снова прошёлся от самой мошонки до поясницы, а после вошёл в него языком, рукой потянувшись к члену Арса и принимаясь мягко водить по горячей, почти обжигающей коже. Тот вновь оглушающе заскулил, чуть толкаясь бедрами, будто не понимая, как ему двигаться так, чтобы заполучить сразу всё. В животе тянуло настолько, что больно было даже дышать, но Шаст хотел услышать мольбы Арсения в наказание за его развратное поведение.       Вагона терпения не было, а потому Антон оторвался от Арса, чтобы тут же заменить язык руками, и медленно вошёл в него указательным пальцем, радуясь, что они успели получить свою дозу утреннего секса: смазки с собой не было, как и презервативов.       Арсений гортанно застонал, дрожа всем телом и с трудом удерживая себя в неподвижном состоянии: хотелось податься назад, почувствовать Антона всей кожей и всеми нервами, что у него были. В тесной душной кабинке воздух казался вязким и тягучим как патока, дышать было нечем, и Арс жадно хватал ртом кислород, шумно выдыхая через нос. Белая плитка перед его лицом запотела. — Как же тебя возбуждает возможность быть застуканным, Арс, — прошелестел Антон, низким голосом протянув его имя. — Туалет офиса, заднее сидение такси, парковка заправки… Ты так любишь быть в центре внимания, кайфуешь от адреналина, который плещется в крови, пока я отсасываю тебе, а за стенкой разговаривают люди. Ты такой развратный, Арсений.       Антон ввёл второй палец, мучительно медленно двигая ими внутри. Арс зашипел, судорожно хватаясь влажными пальцами за стену. — Будь твоя воля, ты бы оседлал меня в самом разгаре концерта перед тысячами людей и даже не задумался, — пророкотал Шаст Попову в самое ухо, опаляя его горячим дыханием. — Когда твой рот был занят моей задницей, было намного приятнее, — огрызнулся Арсений, несмотря на свои слова отчаянно подаваясь назад.       Антон усмехнулся, выходя из него и наслаждаясь разочарованным стоном Попова, который тут же оглянулся, посмотрев на него подёрнутыми поволокой глазами. — Разве тебя в детстве не учили, что врать нехорошо? — едва слышным голосом прошелестел Шастун, со всего размаху вводя в Арса уже три пальца и вновь возвращаясь к колом стоящему члену, смотря как Арсений, запрокидывал голову, зажмуривал глаза и открывал рот в немом стоне.       Антон двигал руками то слишком быстро, срываясь с темпа, то практически останавливаясь, наблюдая за дрожащими ресницами Арса и лихорадочно пылающими щеками. Он был уверен, что мог кончить только от этого вида и так и случилось бы, если Попов не открыл бы глаза, в которых страсть мешалась с почти осязаемой болью. — Антон… Пожалуйста… — прохрипел Арсений, выгибаясь ещё сильнее и буквально сползая вниз по стене.       Шасту этого хватило с лихвой, и он тут же, раздвинув ладонями ягодицы, вошёл одним махом, гортанно застонав, слыша, как Арс протяжно взвыл, слегка ударившись лбом о стену. Им обоим хватило всего пары движений, до того, как Арсений сжал в себе Антона, спихнул его руку с слишком чувствительного члена и с лёгким шёпотом имени Шастуна кончил, отправляя того вслед за собой. Антон едва держался на ногах, прислонив Арса к стене и обвив его живот рукой, чтобы поддержать, и сам облокотился на него, чтобы не свалиться на пол. Голова была совершенно пустой, в ней как будто не было ни алкоголя, ни всего прошедшего дня, ни даже знания о том, кто он такой. Спроси его кто, как зовут, Шаст бы недоуменно вытянулся и непонимающе захлопал ресницами. Но спрашивать было некому, а потому он просто уложил свою голову на плечо Попову, щекоча щёку того кудрями и обжигая влажную кожу воздухом, вырывающимся изо рта. Арсений дышал мелко, быстро и поверхностно, чувствуя, как тело становится будто желе, которое можно растянуть и создать из него всё, что только заблагорассудится.       Сколько прошло времени никто не знал, но Антон пришёл в себя чуть раньше, оторвался от Арса, мягко стирая с него сперму салфетками и выкидывая те в мусорку. Натянул брюки с бельём на себя, а затем и джинсы на Арсения, легко и едва ощутимо поцеловав каждую его ягодицу, прежде чем скрыть их тканью. Попов медленно и нехотя развернулся, чтобы позволить Шасту застегнуть его штаны, а затем, подняв слабые руки, легко уложить ладони на щеки Антона и потянуться к нему вперёд, целуя невесомо, лениво, до умопомрачения нежно, почти не касаясь губами.       Шастун прижался к его мокрому лбу своим, гладил руками плечи, вырисовывая на них большими пальцами никому неизвестные узоры и наслаждаясь приятной тишиной. Звуки прорывались в неё как сквозь толщу воды. Будто он нырнул в море, только перед глазами не синева, а какие-то всполохи цветных разводов на чёрном фоне. — Я, кажется, ходить не могу. И вообще двигаться, — подал голос Арсений, звуча сипло и выдыхая в лицо Антону.       Шаст засмеялся, отрываясь от него и видя, как Арс смотрит на него из-под полуприкрытых ресницами глаз, улыбаясь абсолютно счастливо, но не пресыщенно, а скорее хрупко и ранимо. Антон вновь легонько поцеловал его, проводя пальцами по челюсти. — Значит, будем учиться заново.       Арсений улыбнулся шире. — Антон, ты чего? — окликнул его Поз, и Шаст тут же вынырнул из своих мыслей, заметив, что все кроме него уже переоделись, а Попов и вовсе наблюдал за ним вопросительно со смесью какого-то напряжения и смятения в глазах. — Задумался, простите, — он был готов поклясться, что покраснел, и тут же отвернулся, став думать о морских котиках, чтобы унять возбуждение.       Ранее не напоминавшее о себе отсутствие секса на протяжение нескольких месяцев сейчас ощущалось как-то особенно остро.       Стас хотел снять игру в футбол вместе с Минскими, что помогло бы продвинуть команды, а также дать рекламу самим ребятам, а попутно с этим делать кадры и для совместного влога. Пока, откровенно говоря, смахивало на коллективный тренинг для повышения сплоченности, учитывая, что приехали семьями, не считая, конечно, самих Минских и Коса со Стаховичем.       Едва все планы и задачи были рассказаны, как Арсений ушел обозревать всю их съёмочную площадку на видеокамеру и покорять все доступные ему вершины, от футбольных ворот до беседки. Попутно с ним Серёжа должен был рассказать, что же всё-таки происходит, а потом подключилась бы и вся оставшаяся команда. Дима бегал с Савиной по полю, разгрузив Катю, а Антон, решивший, что участвовать в расстановке оборудования ему незачем, сел на скамейку и стал листать ленты соцсетей, найдя себя через пару минут в собственной галерее.       Антон редко удалял фотографии с телефона и это часто ему нещадно аукалось. Само собой, он переносил некоторые фотки на ноутбук, иначе памяти не хватило бы ни разу на все года жизни, скидывал на него видео с котиками, мемы про Наталью морскую пехоту (хотя такое всегда должно оставаться на телефоне, и оно там и валялось!), миллионы других разных шуток, фотки с отпуска, оставляя парочку, чтобы внезапно вкинуть их в Телеграмм или Инстаграм, Люка, лифтолуки, разные другие вещи, показавшиеся ему интересными в моменте: мокрое от дождя окно, дерево во дворе, кактусы на подоконнике, огни машин, застрявших в пробке и далее-далее-далее. Фотографии с родственниками оставались в памяти телефона прочно и навсегда, их отправлять в другое место не хотелось, потому что фотки на ноутбуке никто не смотрел. Это вам не семейный альбом, достававшийся при любом удобном случае со словами: «Ой, Антош, а помнишь вот ту, на которой ты в красном комбинезончике и шапочке с помпоном?». Антон само собой не помнил, но пересматривать разные моменты жизни рядом с мамой любил. Она рассказывала смешные истории с ярко блестящими от счастливых слёз глазами, а Шаст жевал то, что первое подворачивалось под руку на заставленном едой столе: котлеты, огурцы, помидоры, оливье, картофельное пюре, пирог с клубникой, запивая все это сладким чаем. Оставить фотографии на ноутбуке — равно поместить их в закрытый ящик вместе с какой-то хренью, которая оказывается нужной всего раз в году, вроде линейки. Вот в жизни абсолютно не нужная вещь, но, если вдруг закатится что-то под диван, куда залезть рукой будет неудобно, а поднимать его лень (да и тяжело вообще-то), тут она и выступает спасительницей всея Руси. А потом остаётся забытой до следующего раза.       Фотографии с Арсением он также не мог просто оставить на компьютере, бережно храня у себя в кармане и постоянно на них натыкаясь. Для человека, который когда-то мучительно хотел откреститься от всего этого и просто забыть, он удивительно щепетильно относился ко всем изображениям с Арсом, не будучи в силах даже позволить себе занести палец над кнопкой корзины. Каждое видео, каждая совместная фотокарточка, каждая фотография с арсеньевских фотосессий или просто соцсетей и даже простые фотки смешных надписей, собак, котов, ежей, бабочек и птиц заполняли память на телефоне. Его галерея была буквально забита фотографиями, связанными с Арсением, и если раньше это вызывало какую-то глухую боль и непонимание, то сейчас наоборот отдавало теплом во всем теле и осознанием того, как много между ними было. И, как надеялся Антон, сколько ещё будет. Его жизнь не была завязана на Арсе, но определённо стала с ним слишком сильно переплетена, словно жвачка, попавшая в волосы. Если вытаскивать её, то только вместе с прядью, по-другому никак.       Антон чувствовал себя той самой девчонкой, которая ревёт над фотками с бывшим, но, когда остановился на видео, где Арсений стоял рядом с его мамой возле сирени и веселил её какими-то шутками после очередного концерта в Воронеже, по окончании которого они все вместе поехали к Шасту на дачу, он не мог не вздохнуть. Арс казался максимально расслабленным, находясь рядом с Майей Олеговной и улыбаясь своей самой мягкой, лучистой улыбкой, не той ослепительной, припасённой для сцены, а тихой и тёплой, словно золотисто-розовый едва начинающийся рассвет, а она сама громко смеялась, опираясь на его руку. В этом было столько простого уюта и нежности, что кардиограмма наверняка бы показала: «Мама! Ваш сын прекрасно болен! У него пожар сердца». — Шаст, пойдём, наша очередь, — закричал с поля Поз, а Антон поднял голову.       Оператор, отпустив Арсения с Серёжей, теперь действительно стоял вместе с Димой и остальными. — Проходку сначала? — подойдя, спросил Шаст, заслонив лицо от солнца рукой. — Пощеголяем мышцами, — потирая руки, произнёс Горох, на что Шевелев засмеялся. — Ты-то, конечно, пощеголяешь.       Серёжа усмехнулся вместе с ним, и они выстроились перед камерой. — Ага, погнали!       Шли абсолютно не брутально, скорее прикалываясь и дурачась. Заяц пинал Шевелева, Горох кривлялся, а Артём в это время толкал его. Антон, сидя на корточках, фырчал, смеясь. Дима рядом просто закрывал лицо руками, качая головой и улыбаясь. — Отвратительно, но берём! — громко проговорил Шастун, поднимаясь.       Их четвёрка так же выстроилась, постаравшись пройти очень мужественно, для чего все надели очки, Поз взял в руки мяч, а Антон сделал грудь колесом. Позов в последний момент решил пнуть мяч, но не рассчитал, и тот прилетел прямо по неуспевшему пригнуться Гороху. Повернувшаяся на него камера засняла, как тот хохотал, потирая плечо. — Импровизация не удалась, — засмеялся Дима.       Все вместе они встали посреди поля. — Всем привет, друзья! Сегодня мы решили провести товарищеский футбольный матч, сыграть нашим замечательным коллективом, но не просто так! Победители получат двадцать тысяч рублей… — начал Антон. — А проигравшие уйдут рыдать в подушку, — продолжил Кос.       Шаст засмеялся. — Да, всё именно так и будет происходить. С вами Дмитрий Позов, Роман Косицын, Алексей Стахович и замечательная импровизационная команда — Минские. Кто ещё не знает, кто это, обязательно посмотрите шоу «Импровизация. Команды», ребята отлично шутят, мастерски отыгрывают сценки и вообще просто молодцы. Серёжа Шевелев, Артём Гаус, Макс Заяц и Серёжа Горох! — И Антоооооон Шастууууун, — протянул Дима, и все захлопали. — Ну что, поехали? — Шаст оглянулся и, поймав несколько кивков, прыгнул к камере. — Погнали! — Мы как будто укуренные все, — проворчал Дима, оттягивая ворот футболки: было невыносимо жарко, особенно под слепящим солнцем. — Так, десятиминутная готовность и выходим на основную съёмку, — сказал Шеминов, хлопнув в ладоши.       Все пошли к скамейкам, чтобы попить воды. Шастун поискал глазами Попова и быстро нашёл его у дома, обмахивающимся какими-то листами.       Глядя на Арса, сидевшего на ступеньках крыльца рядом с Серёжей, Антон размышлял о том, как однажды он сорвался к Арсению в Петербург, а вернее на его дачу, совершенно не зная при этом, где она находится. Просто собрал вещей на пару дней, загрузил багажник пивом и кое-какой едой, сел в машину и прямо в дороге спросил Попова в личке, где у него дом. Он не думал о том, почему так спонтанно решил наведаться, учитывая, что в одиночку приезжал к нему только однажды, просто вёл машину, не разрешая себе передумать и развернуться. Да и нутром чувствовал, что возвращаться к себе он не хочет.       Арсений встретил его уже ночью в темноте у самых ворот, выглядя несколько удивленно и недоуменно, но лишних и опасных вопросов задавать не стал, просто помог отнести пакеты и рюкзак в дом. Приветственных объятий и поцелуев не было, оба чувствовали себя слишком неловко, хотя исследовали друг друга уже вдоль и поперек и стесняться давно было нечего. Вместо этого Попов провел ему экскурсию по ещё недоделанным комнатам, из мебели в которых была только кровать, простой стол со стульями да плита с холодильником на кухне. Полностью отделана была только ванна, и Арс с удовлетворением рассказывал, что наконец-то подключил горячую воду и больше не нужно было носиться с кипятильниками. В ещё строящемся доме пахло свежим деревом, немного краской, но не так, когда голова кружится и мутит, а когда понимаешь, что всё новое, и штукатуркой. Снаружи было нечего смотреть не только в темноте, а в целом, окружением Арсений планировал заниматься в последнюю очередь, когда дом уже будет закончен.       Интернет ловил плохо из-за недоделанной вышки, телефон иногда показывал отсутствие сети, и Попов шутил, что он приезжает сюда на диджитал-детокс, когда устает от бесконечного количества уведомлений на телефоне и хочется закинуть его подальше. Антон, всегда видевший Арса листавшим ленту в соцсетях, чуть приподнял брови, но прекрасно его понял. День без связи был лучшей разгрузкой в жизни.       Они вместе сидели на ступеньках крыльца, потягивая не успевшее остыть в холодильнике пиво, и тёплая жидкость неприятно горчила, но это не мешало тихой и спокойной ночи. Над ними моргала лампочка, Шаст с этого бесился, а Арсений лишь посмеивался, кутаясь в худи: августовские ночи уже были прохладными, а на ногах лишь шорты. — У тебя есть лампочка? У меня скоро тик начнётся, — пробурчал Шастун, смотря на Арса, и тот поднялся с места, уходя обратно в дом и возвращаясь с маленькой коробочкой в руках.       Антон, взяв ту, встал и потянулся к мигающей заразе. — Тащи стул, — сказал он, когда понял, что ему не хватит роста, чтобы точно её выкрутить и ничего при этом не сломать. — Аккуратно, она же горячая, — предупредил Арсений, когда отключил электричество, а Шаст взгромоздился на стул.       Антон подтянул рукав толстовки, чтобы не касаться стекла голой кожей, и быстро поставил новую, чувствуя себя странно. Как будто он приложил руку к ремонту (всего-то лампочку вкрутил) их общего (так-то нет) дома и теперь был тем самым мужиком, который чинил розетки, подтягивал капающий кран и возвращал слетевшую с петель дверцу шкафчика на место. Ну просто примерный семьянин. С этим слегка неловким ощущением он отнёс стул на кухню и вернулся на ступеньки.       Шаст, оперевшись на балку за своей спиной, вдыхал свежий, пахнущий уходящим летом воздух, слушал размеренное дыхание Арсения, стрекот сверчков и далёкий лай собак, вглядывался в чернильную темноту перед собой, но не выискивал там что-то, а скорее лениво скользил глазами. Из-за отсутствия ветра всё казалось недвижимым, словно мир погрузился в мягкую вату. Ему было спокойно. Он знал, что за пределами этого дома и вне досягаемости Арса на него снова свалится собственный ком мыслей и сомнений, но любил это ощущение, когда всё вокруг и в нём самом замолкало, а бежать не хотелось. И хотя рядом с Арсением всегда было по-разному: и трудно, и тяжело, и страшно временами, но комфорта всегда оказывалось больше. — Сделаем завтра шашлыки? — негромко прервал молчание Антон, а сбоку от него раздалось едва слышное шуршание ткани. — Сделаем.       Шастун мог молчать со многими людьми, и с каждым по-разному. С мамой — безмятежно, с Позом — поддерживающе, с Макаром — доверительно, а с Арсением так, словно сложились два кусочка паззла — просто и понятно.       Арсений, уже привычно проснувшийся раньше Антона, хотя и легли они поздно, едва ощутимо касался лица Шаста. Его кожа была тёплой, даже чуть горячей от сна, мягкой, бархатной. Арс провёл пальцем по лбу, на который упала прядь растрепавших волнистых волос, по аккуратному носу с чуть выпуклой родинкой на самом кончике, отчего Шастун чуть сморщился, но не пошевелился. Он продолжил своё исследование, двигаясь по острой линии челюсти и чуть квадратному, колючему от щетины подбородку. Нежно очертил розовые, слегка обкусанные губы и спустился вниз по кадыку к ключицам и плечам. Антон вздохнул, поглубже зарылся в подушку и натянул на себя одеяло повыше, закинув руку и ногу на Арсения. Выползти из кровати теперь было сложнее, но тот улыбнулся и подложил под щеку ладонь, наблюдая за расслабленным Шастом, тихо свистевшим носом во сне. Они никогда не просыпались вот так вместе, и Попов, ощущая, что это слишком интимно для самого Антона, не хотел смущать его, и так внезапно приехавшего, ещё больше. А потому он всё же аккуратно слез с кровати и, ступая по полу как кошка, ушёл вниз собираться на пробежку. Шастун, чуть приоткрывший глаза, едва закрылась дверь спальни, шумно выдохнул, потёр ребром ладони лицо и подтянул к себе оставшееся одеяло, заворачиваясь в него как в кокон, собираясь досыпать дальше.       Антон опустился на лавочку и закурил. Их боязнь просыпаться рядом с друг другом и правда была удивительной. Они занимались сексом, так что стесняться было нечего, видели уже всё вдоль и поперек, открывали друг другу многие вещи (несмотря на то, что Арсений всегда оставался максимально скрытным и много чего утаивал), но лежать вместе уже после того, как открыли глаза — увольте. Так было и в туре, но это легко объяснялось тем, что попадаться в одном номере им было нельзя, и Арс всегда уходил задолго до того, как им обоим нужно было вставать. Так было и во время их московских встреч в недорогих, далёких от центра отелях. Практически никогда не оказывались в квартирах друг друга наедине, кроме двух раз, когда Шаст приезжал к Арсению, будто боялись переступать эту черту под названием «личное пространство». Сам же Попов никогда у него не был, и это было более чем понятно. Ира.       Просыпаться вместе тоже было слишком личным. Отёки, растрёпанные волосы, нечищенные зубы, а ещё большое желание сходить в туалет. Это как ещё один шаг к тому, чтобы обнажить всё то, что было там внутри: кости, мясо, органы, — вывернуться наизнанку и предоставить полный доступ к себе. Это было верхом беззащитности и уязвимости. Безусловно, они видели друг друга в разных состояниях: и печальными, и веселыми, и тревожными, и счастливыми, и перепившими, и невыспавшимися, — но это легко закрывалось маской для других людей. Оставался лишь едва заметный флёр для тех, кто их действительно знал.       Антон вдруг задумался о том, когда же он всё-таки принял свои собственные чувства. Разумеется, это не было одномоментно, для этого понадобилось громадное количество времени, и всё же. О том, что он любит Арсения, он знал уже слишком давно, чтобы не воспринимать это всерьез, но никак не мог смириться с тем, что это всё-таки произошло. Его постоянно шатало из стороны в сторону, не давало успокоиться и просто жить это знание, а временами и впрямь было невыносимо. Но потом… Потом он просто понял, что всё так, как должно быть. Он позволил своим собственным ощущениям прорасти в нём, не дать ростки, потому что там уже было целое дерево, а скорее распуститься листьям, совсем нежным, по-весеннему дымчато-зелёным. Помогли, как бы иронично это не звучало, последние шесть месяцев вдали друг от друга и обстоятельства их последней ссоры, и последующая достаточно серьезная болезнь Арса, во время которой Шаст буквально разорвал самого себя на кусочки из-за сильнейшего чувства вины, и, в конечно итоге, его апрельская поездке в Воронеж, домой.       Шаст, едва все поздравления и съёмки (в день-то рождения!) в офисе закончились, отказался от любых посиделок, потому что, честно говоря, веселья в нём не было ни капли, да и хотелось какой-то тишины, а потому он выкурил с Позом пару сигарет, клятвенно пообещал ему, что обязательно приедет к ним с Катей и поужинает, когда захочет, раз не стал отмечать так, получил дозу крепких объятий, сел в машину и поехал в Воронеж. Вещи закинул на заднее ещё утром, потому что страшно хотелось домой, посидеть с мамой, походить с ней по саду, слушая о том, какие цветы она посадит, поесть пирожков с вишней, которые никто как мама не готовил, и просто выдохнуть. Расслабиться наконец и позволить мозгу растечься лужицей по черепной коробке.       Всё подаренное ему осталось в офисе. Складывать в одну кучу в багажник не хотелось, там, в конце концов, были и хрупкие вещи. Но всё же он прихватил с собой футболку, подаренную Позом, и книгу, которую со стопроцентной вероятностью прислал ему Арсений. Всё это лежало прямо на переднем сидении, и Шастун постоянно гипнотизировал его, стоя в пробках, от чего нередко получал недовольные гудки машин, когда не трогался с места, хотя машины уже поехали. Он даже как будто бы чувствовал лёгкий аромат арсовского парфюма, исходившего от страниц. Впрочем, тут он не был уверен, что его крышечка не потекла.       Несмотря на то, что Шаст гнал машину, забивая на скоростной режим и возможные штрафы, не останавливался на заправках, ибо залил полный бак ещё в Москве, он приехал домой только в начале двенадцатого. Дом горел всеми окнами, и Антон вздохнул как-то слишком облегчённо: его ждут. Майя, одетая только в лёгкое платье да домашний свитер, встретила его у самых ворот, не давая даже заехать во двор нормально, обняла крепко, совершенно не по-женски до боли сжимая бока, обхватила лицо, наклоняя голову к себе и оставляя мокрые поцелуи на щеках и лбу. Он зажмурился, счастливо улыбаясь, вдохнул родной материнский запах, стиснул её в ответ и понял, что он наконец-то дома. — Устал? — мягко спросила она вместо приветствия, отстраняясь, но не убирая руки с плеч, и Антон просто кивнул, потому что и правда вымотался. Сейчас бы только завалиться спать и не вставать до самого понедельника. — Ну, пойдём внутрь, еда стынет, — улыбнулась мама и пошла к крыльцу.       Застолье долго не продолжилось, завтра всем на работу, а потому ужинали быстро. Антон вместе с отчимом помогли убрать со стола и, перед тем, как лечь спать, он вернулся в машину за телефоном, вещами и книгой, которую оставлять там совсем не хотелось.       Пятница прошла в лёгком коматозе. Шаст проснулся только к обеду, нехотя поковырял оставленный ему завтрак в пустой кухне, потому что организм загружался слишком медленно, перекурил, сидя на ступеньках крыльца и вернулся в постель.              Мельком просмотрел уведомления на телефоне, отвечая только Матвиенко и Позу, да выхватывая простое арсеньевское «С днем рождения, Шаст», отправленное уже ночью, считай двадцатого апреля. У Антона улыбка, припорошённая грустью и тоской, но даже это, казалось бы, незначительное и абсолютно безэмоциональное сообщение заставило его обрадоваться. Он поблагодарил за книгу, зачем-то отправил фотографию голой берёзы со двора, сделанную только что, совершенно не раздумывая, уместно ли это. Арс прочитал сообщение тут же, будто бы ждал, но не ответил, и его молчание оказывается красноречивее всех слов — подарок и правда от него.       Антон откинул телефон куда-то в стратосферу, так и не выключая режим «не беспокоить», читал лежа, периодически то засыпая, то просыпаясь снова и возвращаясь к страницам. Во сне мелькали картинки то Арсения, зачитывающего на сцене реп, то Эминема в футболке ЦСКА и говорящего на чистейшем русском. Окончательно он проснулся только тогда, когда в гостиной включился телевизор, на кухне по разделочной доске застучал нож, а желание скрыться в импровизированной берлоге из одеял и подушек наконец исчезло.       Он вышел из спальни, поздоровался с отчимом, переключающим каналы и ищущим, что бы ему посмотреть, но садиться на диван не стал, вместо этого идя прямо на кухню. Поцеловал маму в щёку, стащил у неё морковку и налил себе стакан воды, тут же его осушив. — Выспался? — спросила Майя, и в ответ на сыновье покачивание головой, фыркнула, возвращаясь к готовке. — Тебе помочь? — проговорил он, жуя. — Нет, Антош, тут немного осталось, — улыбнулась она, приподнимая крышку с кипящей кастрюли и снимая ложкой пенку.       Пока варился борщ и ставились в духовку пирожки с мясом, они говорили, кажется, обо всём на свете. О том, что мама нашла две недели назад рыжего котенка на улице, но он так приглянулся её коллеге, что она решила его отдать, учитывая, что у них самих и так уже была собака, о рассаде на окнах, о его работе, друзьях, и даже о Савине с Тео. Майя не поднимала тему только об Ире, а Антон и сам не хотел обсуждать её. Пришедший на кухню отчим тоже подтянулся к разговору, болтая о том, как поругался с женщиной на кассе из-за последней бутылки молока и не купил детям, которым на вид было всего лишь лет двенадцать-тринадцать, пиво. — Выглядели бы на шестнадцать, я бы сжалился, а тут прям ребята совсем, — разворчался он, надкусывая огурец.       Ужинали они под тихое трещание телевизора, громкий стук ложек о тарелки и чавканье собаки. Шаст, слушая разговоры родителей о насущных делах и проблемах, думал о том, что никакие самые дорогие рестораны и доставки еды никогда не сравнятся со стряпней его мамы. Тут даже спорить было нечего и не о чем.       После еды, когда все тарелки общими стараниями были вымыты, а чай разлит по кружкам, мама вынула из ящика стенки альбом с фотографиями, и все принялись их пересматривать, пересказывая уже по сотому кругу переслушанные истории, но от того не становившиеся менее значимыми и интересными. Антон, мягко сжимавший её плечи, следил за сменой лиц, одежды и улыбок, а иногда и детских слёз, смотрел на себя ребенка, на себя подростка, а потом и более взрослого. На одном из разворотов оказалась их общая с командой «Импровизации» фотография. Шаст помнил этот момент: они все вместе приехали к его маме после концерта, сидели за столом, заставленным уже полупустыми тарелками. Дима, закрыв глаза ладонью, улыбался шутке Арсения, Серёжа, согнувшийся пополам, хохотал, Антон, зажмурившись и широко раскрыв рот, склонился к Арсу, ухватившись за его предплечье, а сам Попов, ослепительно улыбаясь, так что в уголках глаз собирались морщинки, смотрел на Шаста, потянувшись к нему смазанной на карточке рукой так, словно хотел накрыть его пальцы своими. Майя Олеговна, смеясь, наблюдала за этой сценой с нежностью. Это было всего три года назад, а казалось, что уже слишком давно.       Уже поздно вечером, когда они все вместе пошли выгуливать собаку, блуждая по тёмным улицам, он постоянно думал об этой фотографии, прочно закрепившейся где-то на подкорке. А ночью, когда все давно легли спать, а сам Шаст дочитал подаренную ему книгу, он, пробравшись в гостиную и выудив из альбома фотку, ушёл на улицу курить, рассматривая получившееся изображение.       Во взгляде Арсения было так много любви, что под рёбрами закололо. Он смотрел на него со смесью гордости от того, что рассмешил, и восхищения тем простым, ещё совсем не возмужавшим объективно мальчуганом, сидящим в дешёвой кофте с длинными рукавами и покрывающими все пальцы кольцами. Для Антона они всегда служили не только украшением, но и своеобразной защитой, с ними и браслетами он чувствовал себя увереннее и привычнее, но прошло время, постепенно с головы стянулся его извечный спутник — капюшон, а потом и громадная масса металла с рук. Он все еще любил и кольца, и цепи, и браслеты, но в ощущении безопасности больше не нуждался, ему было комфортно и так.       Он затянулся и снова посмотрел на фотографию, поглаживая её большим пальцем. Его чувства к Арсению, которых он сперва пугался до усрачки, а теперь заботливо хранил в себе, были гораздо больше, чем просто любовь. Именно эта «огромность» его и страшила. Они как будто топили его самого, и Антон конечно плавать умел, а вот нырял хреново — лёгкие всё-таки были как у курильщика, тут дыхание особо не задержишь, а потому погружаться во что-то такое неизведанное и глубокое было жутко. Его любовь не поддавалась какому-то простому описанию и разложению на составляющие, потому что это было сразу всё вместе: и любовь к Арсу, как к другу, лучшему другу, вообще-то, любовь к красивому и умному мужчине, который умел делать, по ощущениям, всё на свете, а что не умел — тут же учился вытворять, любовь к его особенному внутреннему миру, где песни Хаски уживались рядом с информацией о том, сколько звезд на погонах у генерала-майора, и где-то рядом стояли сотни каламбуров, которые он выуживал из ниоткуда, находя их на любое слово. Он любил не только то, как тот выглядел, что говорил, слушал, читал, смотрел, как сопел ночью и подрывался с утра, доставая всех неуемной энергией, он любил его как человека, его чувства были, кажется, даже к самому существованию Арса на этой планете, а это было новым, незнакомым и слишком громадным для маленького сердца, чувством. Он знал, что будь Арсений старым, немытым бомжом, который сидел бы возле мусорок с пакетом, в котором ещё осталась какая-то еда, он любил бы его не меньше, а даже больше, потому что он нуждался бы в защите и заботе гораздо больше, чем сейчас. И это было главным. Его не волновала красота, талант, чудачества, но каждая черта, от голубых глаз до кончиков ровных ногтей были наполнены самим Арсением, той его внутренней частью, его особенной, совершенно прекрасной душой, к которой Антона тянуло со страшной силой и которую, он был в этом абсолютно уверен, Шаст узнал бы в любом теле. Это и была та любовь человека к человеку, которая оказалась гораздо сильнее, чем что-либо другое. Она наполнила Шаста до краев, полилась наружу, словно ей не хватало места, и Антон почувствовал, что его слишком мало для того, что он ощущал. Это было невозможно игнорировать, плотину сорвало, и Шастуна снесло потоком собственных же эмоций и мыслей. Тогда, в декабре, это стало последней каплей. Или скорее последним водопадом. Уже в тот момент он понимал, что даже если они расстанутся, он от этого чувства не избавится, но всё ещё боялся признаться себе в том, что он не хочет от них избавляться, что он вообще может испытывать что-то подобное к мужчине.       Сейчас же он позволял им уже не бушевать, а ярко светить внутри себя, понятий правильности и неправильности больше не существовало, оставалась лишь любовь.       Антон вытащил из кармана треников телефон и набрал короткое сообщение Макару, тоже гостившему сейчас в Воронеже, что хочет встретиться и посидеть как в старые добрые времена. Илья ответил ему буквально через пару минут (это в три-то часа ночи), что он согласен на всё. Яга с дешевыми с сигаретами на пятом этаже классического такого падика, где пахнет сыростью, пивом и кошачьей мочой, им уже не светила не только потому, что обоим было далеко за двадцать и они с успехом продвигались на телевидении и в Интернете, но и потому что два здоровых лба (а Макар и вовсе со своей богатырской фигурой и густой бородой) казались слишком подозрительными, чтобы вот так просто сидеть на лестнице. Полиция приехала бы тут же. Поэтому их ждал старый добрый воронежский бар, где в темноте к ним вряд ли бы пристали с просьбами автографов и фоток на память.       Весь следующий день Шаст провёл с родителями, гулял, ел, гонялся за собакой, катался на подтаявшем снеге, превратившемся в лёд, пинал с отчимом мяч, который, весь извалявшись в мокрой земле, измазал и их в придачу, отчего они вернулись в дом чумазыми и мокрыми, тут же отправленными переодеваться в сухое и чистое, словом, вернулся в детство. Антон наконец-то чувствовал себя расслабленным.       Из дома он уезжал вечером на такси, потому что знал, что они обязательно что-нибудь выпьют и за руль ему будет нельзя. Макар ждал его у входа в бар и прямо из такси сжал его в свои медвежьи объятия так, что кости захрустели. Он и правда был как Добрыня Никитич, особенно со своим звучным именем, только коня не хватало.       Они сели в уголке за барную стойку, заказали себе сразу пива и завели разговор об общих знакомых, школьных похождениях и временах КВН. Более глубокие темы никто из них не затевал, время было слишком приятным, чтобы нарушать его чем-то слишком серьёзным. Антон пил медленно, больше налегая на еду и всё подыскивая момент, когда сможет поделиться с другом своей личной жизнью. Илья, подсознательно чувствовавший, что встретились они не просто так, учитывая, что постоянно виделись в офисе, лишь грубовато шутил, смеша друга, и не пытался выведать, что там такого интересного ему хотели поведать, но возможно и стоило. — Илюх, помнишь, я как-то на нашей очередной пьянке поцеловал Саню? Ну того пацана, который учился со мной в одной группе в универе, — начал Шаст, когда они оба были уже не совсем трезвыми, хотя по Макару никогда нельзя было понять, пьян тот или нет, громким и басистым он был всегда. — А, когда ты спор проиграл? — ухмыльнулся тот, закидывая в рот чипсину. — А что? Где он теперь, кстати, интересно… — Не знаю, я из группы больше ни с кем не пересекался с тех пор… И это не на спор было, — чуть замялся Антон, но всё же продолжил. — То есть как «не на спор»? Ты же проиграл желание тогда, разве нет? — делая глоток пива. — Проиграл, да. Но я хотел его поцеловать. — Как это? Прям, хотел? — недоверчиво глянул на него Илья. — Ага.       Наступило молчание. Неловкое. Таким оно с Макаром не было никогда, даже в начале их знакомства. По ушам внезапно стала бить музыка, которую Шаст до этого не замечал. Бармен молча обновил их пиво и также молча удалился в другой конец стойки к другим посетителям. Илья продолжал сосредоточенно жевать, а Антон глядел в свой бокал. — И я Арсения люблю, — наконец решился Шастун и поднял глаза на друга. — Попова? — Да, — просто ответил Антон.       Лицо Макара вдруг застыло. Он потёр глаза кулаками, провёл пальцами по бороде и взъерошил волосы. Несколько долгих минут помолчал, а затем громко крикнул: — Принесите счёт.       Шаст наблюдал за тем, как он вызывал такси сразу им обоим, со смесью неуверенности и смущения и пытался понять, зря или не зря он признался. Илья был его другом, его первым лучшим другом, с которым он знаком, кажется, всю жизнь, и Антону не хотелось всё просрать вот так просто, потому что он вдруг оказался геем. Нет, Нина, конечно, перетягивала статистику в сторону би, но сосаться по пьяне он всё же хотел именно с мужиками, а не с девушками.       Макар расплатился за обоих, встал, натягивая на себя куртку, и вышел на улицу, Антон лишь тупо следовал за ним, чувствуя, что говорить сейчас ничего не стоит. Это было бы лишним. Подъехало такси Ильи и тот, уже открыв дверь, чтобы сесть в машину, вдруг развернулся, широкими шагами подошёл к Шасту и вновь, как при их встрече, до боли обнял его, стискивая огромными ладонями спину. Шастун в ответ также крепко прижал его к себе, облегчённо выдыхая. Да, Макаров ничего не сказал, но его жест был более чем понятен. Ему необходимо было время, чтобы все обдумать и принять, но оставлять друга он не собирался, и этого Антону было более чем достаточно. — Увидимся в Москве, — вместо прощания бросил Илья и уехал.       Шаст поджёг сигарету и затянулся. Стало легче.       Несмотря на позднее время, в гостиной горел свет. Антон снял верхнюю одежду и ботинки, прошёл в туалет, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо холодной водой, слегка пошлепал себя по щекам, будто это могло придать им цвет. Его мама сидела на диване со спицами в руках и вязала что-то отдалённо напоминающее сейчас красные носки. Спицы быстро мелькали в её ладонях и громко стучали друг об друга. Увидев сына, она сразу широко улыбнулась. Шаст прямо так к ней и прошёл, плюхнулся у её ног и положил голову к ней на колени, хотя для этого и пришлось согнуться в три погибели и умостить конечности под какими-то немыслимыми углами. Майя тут же отложила вязание и опустила руки на его голову, совсем как в детстве пальцами одной прочёсывая мягкие отросшие кудри, а второй гладя его по лбу. — Как там Илюша? — тихо спросила она. — Я его давно не видела. — Хорошо. Мы вспомнили школу. И наших бывших одноклассников, — вздохнул Антон и потёрся о маму щекой, смотря на стену перед собой.       Ладони у неё были тёплыми и пахли кремом. — Здорово, что вы посидели как раньше, — она продолжила перебирать пряди, легонько их ероша.       Шастун слушал шелест собственных волос, тихое тиканье часов и гудящий на кухне холодильник. Он давно не сидел рядом с мамой вот так, как сейчас, и это вызвало ностальгию. В подростковом возрасте на подобные нежности ты не распаляешься, потому что уже взрослый и самостоятельный, а когда начинаешь работать, так и вовсе становится не до этого. Конечно, приезжая, он подолгу обнимался с ней, делая это в любой момент, но никогда не сворачивался около неё клубком. — Антош, у тебя всё хорошо? — спросила Майя, чувствуя что-то неладное и понимая, что молчать неправильно. — Мам… Я гей, — едва слышно ответил Шаст.       Руки женщины замерли на нём лишь на мгновение, а потом продолжили так же привычно и успокаивающе гладить голову. — Я рада, что ты сказал мне.       Антон замер. — А как же жена, дети, мам? Ты же всегда хотела много внуков. — Солнышко моё, — проворковала она, подняв его голову и обхватив щёки ладонями. — Это твоя жизнь и только тебе выбирать, как и с кем ты хочешь жить. Я люблю и буду любить тебя любого. Мне важно только, чтобы ты был счастлив. — Мамочка моя любимая, — протянул Шастун, отнимая её руки от своего лица и быстро их целуя.       Она засмеялась, потянувшись к нему и касаясь его лба губами, а затем снова уложила голову сына к себе на колени. — Арсений — замечательный человек. Очень порядочный, интеллигентный, умный. Другому я бы тебя и не отдала, — прошептала Майя, почёсывая его плечи. — Ты знаешь? — чуть недоуменно спросил он, а потом вспомнил фотографию, где мама нежно смотрела на них обоих. Конечно, она всё знала ещё в те времена, когда Антон ничего не понимал. — Материнское сердце не обманешь, Тош. Я видела, как вы друг на друга смотрите, как договариваете фразы, как сидите рядом. Я давно всё поняла, но говорить ничего не стала, смущать не хотела. — Он и правда замечательный, самый лучший… — Антон помолчал несколько секунд и продолжил. — Я сильно его обидел, мам. Так сильно, что я не уверен, что он сможет меня простить.       Майя поцеловала его ухо, а затем вздохнула. — Антош, у настоящей любви есть одно замечательное свойство. Она всё прощает, как бы больно человеку не было. Всё забывает, всё оставляет в прошлом, словно этого и не было. Ей не важны ни годы, ни расстояния, ни проблемы. Она просто переступает через это, потому что гораздо значительнее, чем все невзгоды в жизни. И чувств Арсения с лихвой хватит, чтобы отбросить всё, что ты там натворил. Но сначала тебе самому надо простить себя. В любой ссоре виноваты оба, а не один.       Шаст поднялся с её колен и потянулся к маме, крепко обнимая за плечи и целуя мокрые щеки. — Мамуль, я так тебя люблю. — А я-то тебя как люблю, — улыбнулась она, вытирая рукавом лицо, а потом также сжимая сына. — И никого не слушай. Это твоя жизнь, понял?       Антон кивнул, чуть толкнув её, и почувствовал, как у самого на глаза навернулись слезы. — А теперь пойдём спать, милый, полночь уже давно, — промурлыкала Майя и, встав, помогла подняться сыну.       Возвращаясь в Москву, Шаст обнаружил у себя на сидении ту самую фотографию, аккуратно накрытую футболкой, и улыбнулся. Его мама была лучшей женщиной на свете. — Шаст, выныривай давай, — мягко положил ему ладонь на плечо Дима. — Всё наладится, — проговорил он, подавая руку другу.       Антон в ответ моргнул, чуть нахмурившись, но выразительный и спокойный взгляд Позова показал ему, что тот более чем понимает его состояние.       Бегать жарко. Все обливались потом, футболки были насквозь мокрыми. Наверное, стоило выбрать день попрохладнее или взять закрытый стадион, но с московской жарой никогда нельзя предугадать, когда погода будет нормальной для таких вот вылазок. Антона периодически мутило, голова была как раскалённая и, честно говоря, хотелось уйти в тень, но он знал, что надо доснять.       Короткий перерыв не помог. Шаст вылил на себя почти всю бутылку воды, но облегчения это не принесло. Он устало опустился на лавку, опустив голову между коленей. Кто-то сел рядом с ним, нос защекотал знакомый свежий аромат, а тонкая рука с чёткими венами протянула новую бутылку. — Спасибо, — прохрипел Антон, забирая её. — Не хочешь посидеть подольше? — спросил Арсений, смотря прямо перед собой.       Шастун снова полил шею водой и поёжился от холода. Она была ледяная, только что из холодильника. — Не, порядок. Тебе самому-то в джинсах не жарко? — Жарко. Но стянуть их сложнее, чем кажется.       Они оба как-то болезненно усмехнулись и посмотрели друг на друга. Лица были до одури уставшими, красными от солнца и тепла, от Антона волнами исходил жар, а от Арса наоборот веяло прохладой с его вечно холодными руками. Шасту хотелось прижаться горячим лбом к его и охладиться. — На площадку!       Шастун вернул бутылку обратно и встал. — Давай, Шаст. Ты справишься, — ободряюще произнёс Арсений, и Антон улыбнулся.       Но не справился. Прямо в середине второго тайма Шастун почувствовал, как у него закружилась голова, картинка перед глазами замелькала отрывочными пятнами, и он, неловко проехавшись ногой по мячу, упал. Ногу и поясницу пронзила острая боль.