Плоды греховного наследия

Там, с высоты глядишь, как мы Тут на Земле тебя теряем. Как белый слепок простыни Твой силуэт запоминаем. Сутулит плечи старый дом, Седеет осень за окном, Скулит печаль под потолком, Я одиноким мотыльком Среди орбит, среди планет Ищу знакомый силуэт, А пустота кричит мне вслед, Что смысла нет, дороги нет. Там, с высоты увидишь ты, Как на Земле я тут скучаю. Как в безответной тишине Уже лечу с попутной стаей. Среди орбит, среди планет Ищу твоей улыбки свет, А пустота кричит мне вслед, Что счастья нет и смысла нет. И воли нет, и веры нет, И шаг за шагом стерт паркет, И лишь трава, где был твой след, Но я лечу к тебе на свет… Сурганова и оркестр Ветер приятно холодил кожу. После внезапной августовской жары ночная прохлада ощущалась раем. Настроение было на высоте, и даже легкая нервозность по поводу предстоящего разговора не портила ночку. Коробка тридцать семь приятно давила на руки. Наконец-то Себастиан смог вынести ее. Все складывалось удачно. Даже Чеснок умудрился прийти вовремя, что автоматически приравнивалось к чуду света. — О! Здарова, марсианин! Смотрю отоспался. — Привет. На сто лет вперед. — Ну-с, готов к сюрпризу? — Спрашиваешь! Только давай сначала мой макет к тебе снесем. А то таскаться с ним как-то не комильфо. — Говно-базар! Сделаем! Какие, кстати, новости с фашистского фронта? — Ох, раскрой уши, Чес! Новостей будет много. — Заинтриговал! Они дошли до их дворика. (Глэм подметил, что думать о доме друга как об «их» доме очень приятно.) Мать Чеса спала, поэтому транспортировка вещей не доставила трудностей. Через полчаса мальчишки уже сидели на ступеньках полуразрушенной больницы, а в упаковке томился залитый кипятком Доширак. Чес что-то свистел себе под нос непринужденное, да сыпал из пакетиков приправы как настоящий шеф-повар из ресторана. Он не торопил. Давал собраться с мыслями. И правильно. Глэм мечтал поделится тайной, почти своей, а Себастиан шипел из-под локтя о подлом предательстве. Благо, Гитлера с отбеливателем не наблюдалось поблизости, а значит Себастиана можно было с радостью послать на три красивых буквы. — В последнее время слишком много открытий происходит. Сначала я узнаю, что ma chère maman умеет говорить громче десяти децибелов и дольше пятнадцати минут, потом выясняется, что Лидия оказывается не такой уж и противной в общении. Можешь не верить, но мы теперь даже болтаем иногда. Глэм делает вынужденную паузу, чтобы подцепить пластиковой вилкой несколько макарон и с невоспитанным хлюпаньем втянуть в себя. Быть некультурной свинюшой очень приятно и весело. Макароны обжигают рот острым соусом, но в целом это очень вкусно! — А что самое «потрясающее» потрясение кроется в одном белобрысом австрийском художнике… — Ща вилку съем! Не томи! — Я познакомился с моим дедушкой. — Можно поздравить с воскрешением? — Не дай, Бог! Мне отца хватает. Причем сполна. Тут дело не в том, что кому-то не сидится в могиле, а в человеке, которому я неделю назад желал скорой смерти. На знатном вечере кое-что произошло… Блондин взъерошивает волосы. — За меня заступился бывший партнер отца. Господин Кётер. По крайней мере так казалось до того, как я обратил внимание на его плотоядные взгляды в мою сторону. Кётер назвал меня талантом. Ударил отца, а потом и до слез довел. — Нихуера себе… — Точнее и не скажешь. Он угрожал ему информацией, которой потом изрядно достал и меня. — Хм… Разве ты сомневался в темном прошлом усатой линейки? — Я к такому не был готов. Разложу по пунктам. Первое — у меня есть куча мертвых родственников, о которых знает только отец. Например мою сестру назвали в честь моей тети. Кроме нее, у отца было еще две сестры: одна бесплодная, другая с отставанием в развитии; брат, погибший в дошкольном возрасте. Откуда мое имя взято, смекаешь? Еще я счастливый обладатель аж двух мертвых бабушек. Родной и не совсем… — Мозг кипит… — Поверь- это даже не цветочки… Оказывается цветочек — это мой отец. Можешь представить его в виде гортензии? Я-нет. Но это так. — А если брать кактус? — Тогда более правдоподобно. Спасибо. Так гораздо удобнее. Кхм…о чем это мы…ах, да! Ягодки. Ягодкой является мой дед. Виктор Генрих Швагенвагенс. Хотя на Тюдора он больше схож, судя по красочным рассказам. Чес хлопает его по плечу, кивком головы указывая на Доширак. — Историческая у тебя семейка! Один Тюдор, другой Гитлер… — Я уже сомневаюсь в том, кто же из них Гитлер. — Ого! Все так серьезно? — Более чем. Я теперь искренне сочувствую своему кактусу. Парень глубоко вздыхает. — Скажем так: я бы не выдержал. Он выдерживает минуту, молчания, собираясь с мыслями. — Однажды мой дед сломал ему пальцы на руках. Пока отец играл на пианино, дедушка подошел и вдруг с силой хлопнул крышкой. Из-за одной шоколадной конфеты. Пятилетнему ребенку. Это было в дневнике одной из служанок нашего дома. Женщина не выдержала и уволилась через месяц. Кётер выкупил ее записи для меня. Решил, что мне это понравится. Теперь тошно даже от одной мысли про сладости. Строгое, почти спартанское отношение к кондитерской деятельности приобретает другой смысл. Я раньше не замечал такую мелочь, а как понаблюдал… его же натурально трясет. Его трясет, Чес! Ровд наводил матери сладкий чай от давления, и пока сыпал ей в чашку сахар, отец трясся как банный лист, и по-моему даже дышал через раз. Это ненормально… — Дальше хуже? — Угу… Чес отставил недоеденную лапшу и крепко обнял друга. — Можешь продолжать. — Я читал о нравах того времени. О розгах и ледяной гречке. Но фантазия деда зашла куда дальше. С Ближнего Востока он принес знания о фалаке — наказании палками по пяткам. И только угроза сделать еще одного ребенка инвалидом, на этот раз навсегда, смогла отбросить это варварство. Произошло возвращение к его любимым розгам. А пороть-то он любил только публично. На порку собиралась небольшая толпа из слуг и родственников, которую заставляли смотреть как ребенка секут до обморока. Блондин вздрогнул, инстинктивно дотрагиваясь до покалеченного запястья. — Дед выгонял отца на мороз. Всем сочувствующим он говорил об особых методах «закалки». Тушил сигары о запястья сына в отместку за разбитую пепельницу. И сигары были толстые, не как сейчас. Нередко морил голодом или дразнил едой. Посадит голодного за стол со всей семьей. Остальные едят, ребенок смотрит. И график у отца был другой. Девятнадцать часов в сутки — долбанная скрипка. Четыре часа сна и час на то, чтобы поесть. Натуральный концлагерь. А теперь представь, что случалось, если, к примеру, палец зажимал не ту струну? Был случай, когда дед «сжалился» на отцом. Сказал, что если тот вылижет его ботинки, наказание прекратится. — Пи**ец… — И он сделал это! Кётер угрожал отцу напомнить всему светскому обществу о его позоре, если он тронет меня еще хоть раз. — Глэм… — Знаешь, что самое мерзкое? У Кётера встал… Встал на воспоминание об этом!!! Он не защищал меня… Он за что-то мстит отцу. Этот гребанный ублюдок ждал от меня схожей реакции! «Oh mein lieber Junge! Hast du Mitleid mit dem alten Freak?!» Да бл*ть! Жаль! Любому бл*ть человеку с минимальной эмпатией станет жаль! Глэм вжался в зеленую косуху посильнее. — Раньше я думал, что мой отец — самое страшное существо на планете. Однако теперь я видел своими глазами и хуже. Грязное похотливое животное, которому в радость чужое горе. А как он на Лидию смотрел! Брр… Но Чес…я не могу простить отца. Ну не могу! Мне очень жалко его, но и больно. Я ведь не плохой человек? Или же я похож на Кётера… — В каком б*ять месте? Слушай, ты — хороший парень, Глэм! Вы с отцом многое пережили, но между вами есть одно грандиозное отличие: ты можешь идти дальше, он уже нет. Уверен, что без специальной помощи тут не обойтись, но даже она может споткнуться о преклонный возраст и стену из страхов и обид. Ты можешь остаться с ним, терпеть ублюдочность характера, как-то пытаться изменить ваши отношения, а можешь уйти и строить свою жизнь. Будут те кто осудят и не поймут, кто навесят ярлык неблагодарной мрази. Но будут и те, кто встанут плечом к плечу. Ты не обязан жалеть его, но все-таки пожалел. Это уже говорит о тебе многое! Легко любить человека, когда он хороший. Я люблю свою мать, хоть и крови эта алкашка попила у нас с тобой много. Но я не останусь нянчить ее до смерти. Скоро я уеду строить свое будущее. Это же не значит, что мои чувства изменились. Так и ты! Можешь жалеть его, но держать на расстоянии. Все же отец твой как бы взрослый человек, а срывает свои комплексы на тебе! Не раскисай, дружище! Любую жопу мы пройдём вместе! — Спасибо тебе, Чес… Блондин почувствовал, как по лицу побежала влага. Ему очень повезло с другом. Чеснок был даром небес. Со всеми своими минусами он был лучшим человеком на Земле. И на этот раз Глэм был уверен, что не ошибается. — Чес, я все- таки немного люблю отца. И Лидию, и маму. Но я не могу остаться. Если я останусь, то стану его копией. Менее жестокой, но копией! Но и сбежать не могу! Что же будет с сестрой?! — Я подожду, Глэм. Необязательно бежать прямо сейчас! Поговори с Лидс. Может возьмем ее третьей в команду. — Ох…это вряд ли. Чтобы понять мою сестру, надо услышать ее просьбу к деду Морозу десятилетней давности. «Дарагой дедушка Мороз, я хочу найти себе богатого мужа, шобы он переписал на меня все наследство и сдох.» — Ахаха, молодец девчонка! Умеет расставлять приоритеты с детства. — И что мне делать? — Твой отец надломленный человек. Твоя сестра еще целостный. Чтобы Лидс не поехала кукухой как и ее папашка, надо дожать этого кренделя. С одной стороны жестко, но с другой — облегчит жизнь и ему самому. Тебе подогнать книжку по психологии? — Было бы славно… Сквозь темное небо пробился первый рассветный луч.