Плоды греховного наследия

Серая лошадка в чистом поле скачет, Может, кто украдкой обо мне заплачет! В белое пространство заманила вьюга Иль непостоянство жизненного круга, Иль непостоянство жизненного круга; А в тихом домике зажжётся свет И голос тоненький сорвётся вслед: — Куда ты, маленький, мир полон бед! — Ах, мама-маменька, я уж не маленький, Ах, мама-маменька, мне много лет… Мария Капуро Мэри со стоном потянулась, постаралась принять сидячее положение и оглядеться. Пришлось потрудиться, чтобы сфокусировать взгляд. Голова гудела роем назойливых мух. Мигрень давила на виски. В ушах немного шумело, а многострадальная переносица отзывалась тупой болью при малейшем прикосновении. Женщина поморщилась. И только тут заметила кнопочку около кровати. Докторша явилась почти моментально. Выслушав жалобы пациентки, она предложила ей обезболивающее и удалилась. Спустя десять минут блондинка почувствовала долгожданное облегчение. Голову отпустило, а мысли стали ясными. Понимая, что в столь ранний час единственное на, что она может рассчитывать — это завтрак, Мэри решила потратить время с пользой и проанализировать вчерашний день. Оглядываясь назад, женщина ни капли не жалела о том, что вступилась за свое дитя. Даже больше, выпади на ее долю ещё один такой шанс, она бы без промедления повторила свой подвиг. Однако у сего действия был один огромный минус. Муж точно не спустит Себастиану с рук его мнимые похождения за заработком. И осознание этого не могло не тревожить её. Левое запястье опухло. Этого не мог скрыть даже плотный бинт. Все-таки свершилось то, чего стоило ожидать от брака с «вьетнамским мальчишкой». Густав не рассчитал силы и чуть не убил её. Почему-то о злополучном супруге думать хотелось меньше всего. Густав редко распускал руки в сторону жены, предпочитая регулярно покрикивать. На своей памяти, она могла назвать раза три-четыре. После каждого такого избиения, Швагенвагенс будто иссекал в собственной злости. Гнев сменялся на ужас. Он тут же звонил в скорую и ни на шаг не отходил от супруги. И все же случаи были. Ключевой вопрос — почему это повторялось. Где же Мэри так сильно нагрешить-то успела? Может стоило ответить ему тем же? На последнем издыхании пнуть побольнее. Кто знает, а вдруг Густав смог бы зауважать её после этого? Сопоставить образ Мэри с Матильдой. Все-таки мать мужчина любил и уважал, пусть и не признавал этого. Затем блондин подумал бы. Так, чтобы шестерёнки закрутились в башке. А потом у него зажглась бы лампочка! Анализ собственных действий наконец выдал бы не ошибку 404, а понимание, что так дела не делаются! Размышления прервала вошедшая медсестра с подносом еды. Блондинка с удивлением уставилась на него. И странным был не сам завтрак, а блюда, входящие в него. Овсянка была делом обычным, но наличие кучи разных сладостей выбивалось из традиционного больничного меню. Итонская путаница, шоколадный баноффи, симнель, который вызвал у женщины приступ негодования и тотчас же выдал щедрого дарителя, много овсяного печенья и различных корзиночек с заварным кремом. Создавалось ощущение, что отправитель решил закормить Мэри до смерти. Раньше это вызвало бы умиленную улыбку. Но в контексте ситуации жест доброты больше напоминал подачку. Попытку откупиться сладостями, которые так любила женщина. «И от которых отказалась ради чужого душевного равновесия…» — гаденько подсказал внутренний голос. Блондинка обиженно засопела, но кашу все же решила съесть. Чтобы давать отпор нужны силы. Мэри не собиралась есть сладости. Ведь откусить от них хоть кусочек — значит признать свое поражение. Самой себе сказать, что простила. А пока что этого хотелось в последнюю очередь. Ответ на вопрос, что же я делала не так, вдруг всплыл на поверхность. Прощала. Мэри слишком много ему прощала. Самолично вырастила себе тирана. Избаловала. Позволила распустить руки. Тогдашнему мальчишке нужна была не только ласка и забота, но крепкая рука, которая не дрогнет и за загривок ухватить. Не злобы ради, чтоб в себя привести. Характер нужен был. Сильный. Непоколебимый. Характер, которого у нее не было. Стрелка перевалила за полшестого утра. Сон ни в какую не шел. Мысли становились все радикальнее и радикальнее. А быть может ей уйти? Сбежать за границу. Она ведь далеко не белоручка. Проживет кое-как. Сердце садануло острой болью. Проживет ли? Густав давно уже не тот юноша, коим она полюбила его. Ни одной черты от него не осталось. Время стерло все, что когда-то было так дорого. И все-таки думать об этом было очень тяжело. Почти также как и терпеть унижения. Кольцо потускнело. Золотой ободок тоскливо обрамлял безымянный палец женщины. Господи, он ведь даже обручальное не носит! Слезы брызнули из глаз. А что если из них двоих, чувства сохранились только у Мэри? Швагенвагенса на работе окружают не только мужчины, но и прелестные девушки. Не такие как она. Смелые, молодые красавицы. Та же секретарша Китти могла бы составить ему неплохую партию! Высокая, с внушительным бюстом, зелеными лисьими глазами, пухлыми губами, рыжими волосами до пояса. Одевается модно, не то что родная женушка. А главное — безотказная! Ну просто идеальная любовница! Грусть сменилась злостью. Как это удобно, вымещать злость на домашних, и при этом давить милую лыбу перед этой шл*хой. Бедные дети! Бедная Мэри! Женщина устало вздохнула. Ах, дети! Что же будет с Лидией и Себастианом, если она уйдет. Чувство собственного достоинства загрызет Густава, злость выливаемая на детей увеличится в троекратном размере. Нет. Она не сможет так поступить. Она и без того отвратительная мать. Слишком много «не». Что случилось после того как Густав ударил ее? Его гнев перешел на детей? В пору задуматься жив ли Себастиан… А ведь с его рождением Мэри с дуру понадеялась, что все вернется на круги своя… Густав держал сверток с малышом так, будто внутри находились три хрустальных вазы, каждая по цене загородного трехэтажного дома в Дубаях с бассейнами нефти и загонами павлинов. Будучи отцом во второй раз, он должен был уже привыкнуть к маленьким детям, но каждый раз беря на руки сына, Швагенвагенс делал такое лицо, какое не делал даже под дулом пистолета. А он очень часто оказывался под дулом пистолета! Мэри, помниться, даже повеселела, поймав мужа с поличным. — Дорогой, он же не кусается! — Мышка моя, объясни мне пожалуйста, почему он такой маленький… — Густав, все дети рождаются такими. — Лидия была крупнее! — Тебе кажется. Ты так и про неё так говорил. Кроха забавно лопочет, чмокая розовенькими губками-бантиками и стараясь вытащить пухлую ручку из плена пеленок. — Он странный. И мягкий. Блондинка еле сдерживает хихиканье. — Отдай сына матери, Густав. Себастиану пора подкрепиться. Мужчина осторожно передает капустку из одеял Мэри. Себастиан наконец-то освобождает руку и, пока отец еще не отошёл слишком далеко, звонко шлепает ею по чужому лицу. А потом заливается звонким искренним смехом. Густав качает головой. — Вот же негодник! Малыш явно счастлив. Ну как на такого сердиться? Швагенвагенс на свой страх и риск наклоняется и целует его в лобик. Не встретив никакого сопротивления, еще разок чмокает в макушку и румяные щечки. — Шебутной какой. Проблем с тобой не оберешься! Себастиан с радостью агукает, будто подтверждая опасения отца. Из-за угла торчат хвостики Лидии. Подглядывает. Густав подзывает ее к себе, и легонько обнимает обоих детей. На мгновение он касается и супруги. Это мимолётное, трепетное касание кистей вселяет надежду, которую новый день и новая испорченная сделка безжалостно растопчут. Была ли Мэри плохой матерью? Разумеется, нет! Но можно ли назвать ее примером для подражания? Ответ, увы, отрицателен. Если про Лидию она хоть что-то знает, то между Мэри и Себстианом давным-давно разверзлась пропасть недопонимания. Подсознательно женщина винила его в том, что он не смог предотвратить раскол семьи, за то, что не оправдал надежды, возложенные на него. На комоде у Мэри нет ни одной фотографии сына. Только Лидии. Двухлетняя малышка босиком бегает по траве с пышным золотистым венком на курчавой голове. Ветерок треплет светлые кудряшки, одуванчики осыпаются, а малышка улыбается щербатым ротиком. Женщине кажется, что это самая прекрасная улыбка на свете. Она с трудом поймала дочку на камеру. Научившись бегать, Лидс стала неуправляемой. Носилась по парку как угорелая, не обращая внимания на охи и ахи чересчур заботливого отца. Заботливый и Густав. Даже звучит смешно… Но они правда были счастливы. А потом все резко сломалось. Счастье осталось лежать в запертой навечно комнате, на белоснежной тумбочке рядом с парой пинеточек. Уже ненужных. Первым умер не плод, первой умерла Мэри. Как в замедленной съемке она чувствовала как жизнь покидает пусть и нежданное, но любимое чадо. И это было ее концом. Сколько бед может пережить человек, прежде чем сломаться? Женщина возненавидела Бога. Потому что молитвы истекающей кровью матери не были услышаны. Она демонстративно вышвырнула все иконы и спрятала свой крестик на дне шкатулки с украшениями. И не верила в Него десять лет. Пока судьба вновь не послала жестокое испытание. Осень того года едва не стала в жизни Мэри последней. Кто мог знать, что обычный поход в театр обернется трагедией. Погода была теплой. Светило солнце и пели еще не улетевшие на зиму птицы. Словом, бабье лето во всей красе. Был десятый день рождения Лидии. Первая круглая дата дочки — знаменательное событие. Пускай улыбка девочки давно погасла, а глаза потускнели, женщина хотела сделать ей что-нибудь приятное. Что-нибудь, что могло напомнить ей о былых счастливых днях. Пьеса с незамысловатым сюжетом подходила как нельзя лучше. И пусть Мэри слегка побаивалась реакции мужа на данную «туфту», первый акт окончательно развеял ее сомнения. Дочка пусть ненадолго, но расслабилась. А наличие сахара в чае даже вызвало у нее улыбку. Веселье закончилось перед началом третьего акта. Увидев людей с автоматами, Мэри едва не застонала от отчаянья. Да сколько ж можно!!! Ни одна осень не проходит без происшествий в их семье!!! Убийства, нападения, сломанные кости, болезни, крахи в бизнесе, мошенники — все приходится на эти три месяца. А теперь еще и теракт в копилку! Злоба захватила разум и взбешенная женщина разбила защитное стекло и с силой ударила по кнопке пожарной безопасности. Сигнализация взвыла, заливаясь от души. Ей вторили сотни голосов перепуганных посетителей. Ценители искусства поснимали свои культурные маски, высвобождая грязных животных. Мужчины грубо проталкивались к выходу, не жалея ни женщин, ни стариков, ни детей. Дамы распыляли духи людям в лицо. Началась натуральная давка, в которой если ты упал, тебе конец. Лидия оступилась на лестнице. Полная леди придала ей ускорения мощным пинком. Девочка полетела вниз, пересчитывая ступени своим позвоночником. Кусочек светло-серого платья остался висеть на перилах. Не давая себе даже минутки, чтобы вздохнуть, блондинка рванула вперед, игнорируя жжение в коленях и ноющую боль в пояснице. Выставив локти вперед, она шла, сама не зная куда. Было страшно до безумия. Взрослые зажимали ребенка по углам, отдавливая туфли, окрасившиеся уже в пыльный вместо черного цвет. А потом чужие пальцы ухватили за плечи и затащили в не менее тесную комнату. Уборную. Швагенвагенс подняла дочь на руки и, матеря всех несогласных как сапожник, благо опыт в этом у нее был, спасибо Петеру, забилась в дальнюю кабинку. Адреналин отпускал. Мэри вдруг поняла, что ее рука в крови. Мелкие кусочки стекла впились в кожу, оставляя неглубокие, но болезненные ранки. Лидия дрожала. Зрачки расширились. Но блондинка не плакала. Медленно и ровно дышала, пытаясь взять себя в руки. В этой ситуации она оказалась разумнее взрослых. Пока ублюдков не повязали, Мэри молилась. И на этот раз Бог услышал ее молитвы. Ибо группа захвата успела до того, как вооруженные люди ворвались в убежище посетителей. Гнев Густава не добрался до жены и дочери, иссякнув на владельцах театра, который вскоре прикрыли. Швагенвагенс такое не прощает… Удивительно, но и эта ситуация сыграла на пользу Швагенвагенсам. Вложив добрую половину доходов от фабрики в контртеррористическую организацию, глава семьи поднялся в глазах светского общества. И никто уже не помнил о разоблачении в газетах. Кроме самого мужчины. Месяцем позже Мэри подслушала разговор мужа. — В моих рядах завелась крыса, сливающая информацию конкурентам. Я мог бы простить такую мелочь, но эта тварь сорвала несколько поставок оружия. Долго гадать куда испарился товар не пришлось, четырнадцать ящиков оказались в руках у Кётера. Блондин стукнул по столу. — И кажется теракт в театре его рук дело. Найди предателя и заставь заплатить сполна. На лице расплылась маниакальная улыбка. — Знаешь, дорогой **** иногда, чтобы отличить волка от овцы, достаточно содрать шкуру. Мэри выбор мужа одобрила. Будь её воля, она переломала бы моральному уроду все кости. Да и даже, если бы была против, её мнение не особо спрашивалось. За поход в театр без спроса женщина получила сильную выволочку, с которой не могла не согласиться. Возьми женщина хотя бы одного телохранителя в сопровождении, выбери бы другой театр… Густав конечно же сводил их в оперу, но нить праздника была потеряна. Лидия с тех пор попросила не отмечать дни рождения. Что роднило Мэри с сыном? Ей же даже не дали выкормить его. Через полтора месяца у нее пропало молоко из-за стресса. Младенца повесили на нянечку. А потом пошли развивашки, логопеды, врачи. И без того не близкие отношения матери и сына были разрушены окончательно. Если Лидия часто болела, и Мэри могла часами сидеть около кроватки больного ребенка, то Себастиан отличался крепким иммунитетом. Если Лидия иногда занималась с матерью этикетом, спрашивала про историю или литературу, то обучение мальчика целиком и полностью лежало на отце. Если за Лидию вступаться было легче, то за сына почти невозможно… Роман оказался интересным. Мэри проглотила его за два дня. Подарок сына был приятен, но не оправдан. За что? Не было ни праздников, ни круглых дат. Зачем что-то дарить чужому человеку? В окно аккуратно постучались. Стоп… В окно?! Женщина едва не рухнула, запутавшись в сползшей простыне. За стеклом на карнизе стоял жутко размалеванный, с безумной улыбкой и стоящими дыбом волосами, но все еще узнаваемый в боевой раскраске сын. Довольный сын. Мэри распахнула окно и втащила его внутрь. — Ты что здесь делаешь!!! Как ты сюда забрался!!! Это же опасно!!! Блондин крепко обнял ее. Швагенвагенс чувствует, что и в этом году осень пройдет через одно место. Как в подтверждение ее мыслей, на подоконник забирается Лидия. Юбка и блуза помяты, волосы растрепались. — Я так понимаю на стремянку вы оба решили не обращать внимания? — Там была стремянка? — Два слепых… То есть березу и мусорные баки вы заметили, а близлежащую лестницу нет? Девушка хмыкает. — Здравствуй, мама! Как самочувствие? Мэри оседает на пол. — Я тоже не сразу смирилась. Но не переживай! Внизу бегает бедная пародия на бомжа с матрасом для подстраховки! — Эй! Чес не похож на бомжа! — Пахнет соответствующее. — Не суди по внешности! — Глэм, матрас несильно смягчит падение! — Лучше же чем на асфальт! С каких это пор Лидия ведет себя так вызывающе? С каких это пор Себастиан красится? Кто такой Глэм?.. Сын видя материнское замешательство вдруг грустнеет. — Мама… Кое что произошло… Мэри бледнеет. Закатывает рукав рубашки, но понимает, что запястья Себастиана испещрены старыми шрамами, уже затянувшимися. Новых нет. — Нет, мам, я в порядке. Но оставаться в этом доме больше не могу. — Он выгнал тебя?.. — Ну что ты! Я сам ушел. — Мы ушли. — вставляет словечко Лидия. — брата я одного не оставлю. — Мы. — поправляет себя парень — Я поговорил с отцом, но похожее компромисс так и не был достигнут. На слове поговорил он прячет глаза в пол. — Это не значит, что я вас всех меньше люблю! И то, что отец возможно отречется от меня, ни на что не повлияет. Счастливых воспоминаний остается немного, но они есть. Пора мне уже идти своей дорогой, не оглядываясь назад. — Что ты сделал со своим лицом, юноша? Мэри отрешенно смотрит в стену. — Это тени, мам. Мне нравится… На языке крутится крепкое словцо. Но поймав взгляд сына, сдерживается. Мальчишка выглядит…живым что ли? Да и Лидия кажется скинула с плеч лишний груз. — Разве это макияж? Размазал по лицу краску и радуешься… Женщина краем платка вытирает часть косметики. — Так гораздо лучше. Блондин обнимает маму еще раз. Мэри чувствует как плечо становится мокрым. — Куда же вы пойдете? Лидия садится рядом и прижимается к ним. Может они обнимаются в последний раз. — Пока что я не могу раскрыть все карты. Иначе Густав найдет нас. Это сухое «Густав» резануло слух. — Мы свяжемся с тобой, когда устроимся. Себастиан вытащил из кармана странных брюк кнопочный телефон. — Я позвоню тебе. Женщина кивает и прячет раскладушку под подушку. Глаз цепляет еще не засохшие сладости. — Ешьте. Угощаю. Пусть наш последний завтрак будет наполнен радостью, а не грустью. И своего «бомжа с матрасом» можете угостить. Сладости быстро заканчиваются. Они болтают ни о чем, просто наслаждаясь беседой. Как настоящая семья. Время проходит незаметно. Швагенвагенсы очухиваются только после того, как чужой ботинок бьется об раму, не долетев каких-то пары метров. «Лук», кажется так сын называет своего товарища, уже заждался. Но остался еще один вопрос. — Почему «Глэм»? — Название музыки, которая изменила меня. Парень улыбается. Мэри вдруг думается, что это вычурное имя подходит ему больше. На прикроватной тумбочке остается книга, перевязанная ленточкой, и букет одуванчиков в целлофане.