Плоды греховного наследия

Всегда быть рядом не могут люди, Всегда быть вместе не могут люди, Нельзя любви, земной любви Пылать без конца. Скажи, зачем же тогда мы любим, Скажи, зачем мы друг друга любим, Считая дни, сжигая сердца. Любви всё время мы ждём, как чуда, Одной-единственной ждём, как чуда, Хотя должна, она должна Сгореть без следа. Скажи, узнать мы смогли откуда, Узнать при встрече смогли откуда, Что ты моя, а я твоя любовь и судьба. Скажи, нам сколько пришлось скитаться, Среди туманных миров скитаться Затем, чтоб мы, с тобою мы Друг друга нашли. А вдруг прикажет судьба расстаться, Опять прикажет судьба расстаться При свете звёзд на крае земли. Не счесть разлук во Вселенной этой, Не счесть потерь во Вселенной этой, А вновь найти, любовь найти Всегда нелегко. И все ж тебя я ищу по свету, Опять тебя я ищу по свету, Ищу тебя среди чужих Пространств и веков. Всегда быть рядом не могут люди, Всегда быть вместе не могут люди, Нельзя любви, земной любви Пылать без конца. Скажи, зачем же тогда мы любим, Скажи, зачем мы друг друга любим, Считая дни, сжигая сердца. Татьяна Анциферова В доме Швагенвагенс поселилось молчание. Такое тяжелое для одного и легкое для другой. С побега детей прошло чуть больше тридцати дней. Ноябрь, возомнив себя зимним месяцем, сполна порадовал людей минусовой температурой и глубокими сугробами. Мэри училась не любить Густава. Кому-то это могло показаться забавным, но люди живущие или жившие с тиранами одобрили бы ее действия. Все свои дни она проводила сидя в уютном кресле, с головой закутавшись в теплый плед и читая любимые романы. Каждый понедельник ходила на почту, отменив подписку на разнос. Эти недолгие прогулки, в ходе которых женщина заново узнавала мир, помогали отвлечься от насущных проблем. Тревога за свое будущее и будущее детей отступала назад. Все-таки и Себастиан, и Лидия были уже взрослыми. Да и что ждет их по возвращению? Швагенвагенс представлял собой адскую смесь гнева и паники. Крыса, что так удачно вписалась в круг его общения, подгадала наилучший момент для удара в спину. И теперь, не только репутация, но и жизнь блондина висела на тонком волоске. Он как дикий зверь метался по личному кабинету, в котором поселился со дня побега. Из-за белой двери слышались истеричные вопли, маты и угрозы, яйца выеденного не стоящие. Неприступный и вечно спокойный, он не был похож на самого себя. Временами, Мэри ловила себя на мысли о том, как наверное тяжело разгребать проблемы в одиночку, но быстро брала себя в руки, напоминая себе, что больше не любит Густава, а значит и переживать за этого эгоиста не обязана! Лидию Густав скорее всего попытается продать подороже. Удивительно, но в это прогрессивное время, все еще имели место быть браки по расчету. «Ага…будто выход по любви дает какую-то особенную гарантию на мирную жизнь…» — думается блондинке. Муж даже не извинился в этот раз. Видимо выходка детей все-таки выбила его из колеи. Только-только вернувшись из больницы, а это спустя сутки после прихода нежданных гостей, первое, что бросилось в глаза Швагенвагенс — не маленьких размеров ссадина на лбу мужчины. Потом пораненные кисти рук и душа злорадно запела: «Так тебе и надо зараза!!!» Осознание, что за нее заступились, разливалось блаженным теплом. И это тепло помогало игнорировать позывы помощи нерадивому супругу. Густав ненавидел зиму. Он вообще был легок на отрицательные эмоции. Только с зимой у него ассоциировался уже адский мороз, забирающийся под кожу и черная от переохлаждения плоть. Холод, вцепившийся своими мелкими, острыми зубами еще в юности, остался с ним навсегда. Спустя три десятка лет, Швагенвагенс все еще не мог отвыкнуть от колючего костревища ледяного покрова на ступнях. Он жутко мерз. И его не спасали ни сотни одеял, ни горячая вода, ни любимая марка виски на ночь. Только любимая жена. Тот молодой мальчишка умел быть ласковым. Один его взгляд стоил тысячи звезд в ночном небе. Мэри прижимала свое мерзлявое счастье покрепче, и они грелись друг у друга в объятьях под звуки горящего камина. Трещали дрова. Сладко посапывал супруг, а девушка старалась не закутаться в одеяло с головой как обычно отобрав все тепло себе по привычке. Новый Густав ластиться не умел. И просить тоже. Но ему и не надо было. Швагенвагенс чувствовала все душой и, проглотив обиды, всегда шла на контакт первая. Клала руки на напряженные плечи. Интересовалась о самочувствии. Не обращала внимания на пассивную агрессию и настойчиво подталкивала в сторону их спальни, где укрывала пуховым одеялом, садилась рядом и гладила по волосам. Он изредка брал ее руки в свои ладони. Смотрел на них пристально и с тоской. Так и не решаясь поцеловать как раньше. Швагенвагенс был трудоголиком. Из того типа трудоголиков, которых очень тяжело отправить на перекур. Редкий и опасный. Если хозяин дома садился за работу, вытаскивали его вчетвером. Сам он никогда не мог остановиться во время. Даже если в ушах стоял звон, а перед глазами плясали фиолетовые круги. Его трясло. Ломало. Он работал. До кровотечений и обмороков. В этом мире было только два человека способных выкурить его из кабинета. Один из них не появлялся в их доме уже десять лет, но при этом не было ни дня, когда имя этого человека не произносилось главой семьи. Вторым была Мэри. Сколько всего держалось на плечах хрупкого создания! Какую важную роль она занимала в судьбе этого жалкого невротика! А ведь женщина раньше и не догадывалась. Без всей этой незримой, но ощутимой помощи дом встал на уши. Хозяин дома выглядел хуже некуда. Раньше казалось правда, что хуже уже не будет. Густав был схож с ожившим трупом. Под глазами залегли черные круги, капилляры полопались. Этому идиоту давно были нужны очки, но с их покупкой он все тянул и тянул. Он осунулся и прибавил себе лишний десяток. Кожа приобрела болезненно синий оттенок, пропала величественная осанка. Он захромал на левую ногу, хотя в жизни никогда раньше этого не делал. Оставалось гадать, где и когда силы покинут его окончательно. И день этот становился все ближе и ближе. Половина служанок пропало. Оно неудивительно. Слухи о жестокости прежнего главы и о диких нравах нынешнего распространялись как саранча во время пышного урожая. Мало кто отваживался остаться на его стороне. Король Бизнеса терял влияние. Новых контрактов не поступало, подпольная торговля теряла поставки, мафия наступала на пятки, за каждым углом стоял подставной прохожий. Густав начинал терять терпение. Если Лидии можно было выжить здесь с вероятностью ноль целых одна сотая процентов, то вот сыну лучше забыть дорогу в отчий дом, как грустно это не звучало бы. Густав никогда не прощает обиды. А Себастиан сильно его обидел. Последний день ноября. Особенно холодный понедельник. За окном пока, что спокойно, но ко второй половине дня должна разразиться настоящая буря. Мэри боится не успеть на почту, поэтому отказывается от завтрака. Быстро выпивая свой сладкий, вопреки правилам, кофе, она замечает сутулую фигуру мужа в дверях столовой. Машинально, она прячет конфеты в карман. Это новое, пускай не совсем черное, теплое платье невероятно удобное. А после того как одна из служанок помогла ей пришить огромные карманы, оно стало идеальным. Густав смотрит с недоумением. То ли из-за обновки, то ли из-за сладкого. Подтормаживает. — Новое? — Нет. Давно уже ношу. — Тебе идет. — Я знаю. Мэри одергивает край платья, невольно хвастаясь. — Завтрак подадут, через два часа. — Так поздно? — Ты не приходил завтракать неделю. Повар не может предугадать явишься ли ты сегодня или нет. — Куда ты? Женщина раздраженно поджимает губы. — Почта, Густав. Я приношу ее уже месяц. — А…почтальон? Она не отвечает. Разворачивается и уходит, оставив без ответа. Пусть сначала выпьет кофе и хоть немного придет в себя. Свежий морозец мигом разрумянивает щеки и прогоняет раздражение. Периферическим зрением женщина видит, что муж стоит у окна и смотрит ей в след. Это не ее проблема. Снег приятно поскрипывает под сапогами. Мэри стремительно покидает опостылевшую улицу. Сегодня ярмарка. В честь пятидесятилетия Сенвола. Удивительно, как быстро разросся этот город. Она обещает себе зайти на праздник, и хоть одним глазком поглядеть на товары. На обратном пути. Почты сегодня немного. Нет ни газет, ни квитанций. Пара пригласительных от бесстрашных мелких сошек, надеющихся занять хотя бы кроху места под солнцем. И внушительный конверт. Толстый, в грубой бумаге из дешевых материалов, с одной единственной маркой. Для нее. Мэри удивлена. Ей раньше не писали писем. Блондинка прячет его в карман платья, стараясь скорее закутаться в тепленькое пальто и не дать ноябрю заморозить её. Она думает, что любопытство не даст ей долго ходить по разукрашенным улочкам. — Одним глазком гляну. Она никогда так не ошибалась… Плечи ломит от тяжести. — У мужа проблемы на работе, сама ты ни копейки не заработала, а набрала на год вперед! В свою защиту, можно было вспомнить, что до этого женщина и не тратилась особо. От пакетов пахло апельсинами, красными яблоками, имбирным печеньем и настоящим облепиховым чаем. А еще предстоящим Рождеством. Мэри не может дать ответ, для чего оборвала близжающую елку. Причем не купила, а натурально ободрала самую красивую и пушистую ель. Её сегодня тянуло хулиганить. Нагруженная безделушками, разноцветными тряпками, фруктами и елочными ветками, она, вполне довольная собой, неторопливо брела домой. Капюшон упал на плечи. Хлипкая резинка лопнула и золотые волосы рассыпались водопадом вниз. На них медленно, но верно опускалась снежная корона. Около перекрестка на нее налетела маленькая собачка. Вертлявая, ушастенькая с дергающимся носиком. Мелкая, приставучая и игривая. Следом за ней на дорогу чуть не вылетел обмотанный как Филиппок шарфами карапуз. Мэри едва успела выставить руку с пакетом. Мелкий врезался в нее, повалился на спину, но, казалось, совсем не расстроился и, высунув язык, начал поедать падающие с потемневшего неба снежинки. Растрепанная мама появилась позже. Тоже с сумками. Вся красная и запыхавшаяся. Молодая. Слегка за двадцать. Ну совсем слегка. — Бога ради, простите пожалуйста! — Все в порядке. Мэри улыбается. Карапуз улыбается. Женщина в уме подсчитывает шансы заиметь третьего малышарика, но вспоминает за кого вышла замуж, и поникает. — Такой хорошенький… Ребенок поднимается сам и поднимает на руки собаку. — Собаня! Он трясет щенком прямо перед блондинкой. Как хорошо, что песик не против! После такого знакомства Мэри наконец возвращается домой. Дома подозрительно тихо. «Пенни! — звонко зовет Швагенвагенс. — Пенни, поди сюда!» Маленькая, плотная девчушка лет девятнадцати с двумя толстыми каштановыми косичками перехватывает сумки. — Миссис, какие же они тяжелые! Почему вы не послали меня за покупками! — Ах, Пенни, я же и знать не знала, что все это мне понадобиться! Пенни смотрит на торчащую хвою и понимающе кивает. Наряжать дом за месяц до события — святое!!! — Миссис, вы могли надорваться! — Не велика потеря. — Что вы! Что вы! Акститесь! Вы все нам надобны! Женщина скидывает пальто и сапоги. — Ах Пенни, не ворчи! Лучше сделай мне какао. — Какао?! — А чему ты удивляешься? — Я думала… Мы думали, вы не любите сладкое. — Сладкое не любит мой муж. — отчеканивает Мэри. — Лучше не показывайте ему наличие сахара вообще. — Да, Миссис! Мэри устраивается в любимом кресле. На ногах красуются оранжевые как мандаринки носки, на плечах клетчатый плед. Она теребит конверт в руках. Неторопливо вскрывает. Внутри фотографии. Сердце стучит быстрее. Боже… Это ее дети!!! Ее милые дети!!! Они выглядят необычно. И это мягко сказано. Сын, в розовой кожанке с шипами, толстовке с черепом, чокером. Дочь в черной майке с какой-то фиолетовой фигнюшкой, с коротко остриженными волосами… — О Господи, Боже мой… Она привыкнет. Должна привыкнуть. Что-то подсказывает, что дети на этом не остановятся. Фотографии показывают дико-размалеванных, неадекватных, но вполне счастливых детей. Никто из них не выглядит истощенным или больным, а значит материнское сердце может быть спокойным. Глэм вместе с «Луком» на каруселях для малышей. Первый жутко доволен, второй кажется хочет убить друга. Лидия в клубе с гитарой. Какой-то «пушистый» парень держит дочь на руках, пока та меняет лампочку. Кустик клумбы, котором сидят оба блондина. Ребята в кофейне. Улыбка не желает покидать лицо. Может быть это и есть счастье? Пурга вступает в свои права. Ветер воет стаей диких, голодных волков. Снег, ранее мягко стелящийся на землю, ураганом кружит по округе. Их грозный дуэт сгибает мощные стволы деревьев пополам, но все равно не может ворваться в теплый дом. Поместье построено добротно. Кружка с горячим напитком приятно греет слегка замерзшие пальцы. Запах корицы слегка щекочет нос, а сливочная пенка остается в виде белых усов. Мэри слизывает их. — Где ты научилась готовить такую красоту? Пенни смущается. — Я мечтаю стать бариста. Мечтала стать… Девушка мрачно вздыхает. — Что-то случилось? — Мама заболела. На операцию нужны были деньги и я так и не смогла оплатить курсы по квалификации. Они довольно дорогие, а счет счёт на дни. — Ей стало лучше? — Да, определенно. Однако надо продолжать пить таблетки. — Потому и осталась здесь? — Ага. Работа не пыльная, платят хорошо. — И как? — Паршиво если честно… Девушка понимает, что сказала лишнего, но женщина понимающе кивает. — Я с ним двадцать лет живу… Не могу винить тебя за подобное. Но будь осторожнее впредь. — Да, Миссис! Мэри отпивает глоток. — Миссис, вы теперь на хозяина похожи. — Не приведи, Господь! Блондинка опустошает кружку. На всякий случай заглядывая, а нет ли там еще капельки. Пенни с трудом сдерживает улыбку. — Миссис, могу ли я сделать вам еще? — Буду очень признательна. Служанка удаляется, а Швагенвагенс вновь пускается перебирать фотографии. Вид из какой-то странной кабинки. Аттракцион что ли? Фотография рядом с указателем. — Значит в Авесе… Эка, вас занесло ребятки… Блондинка злобно фыркнула. Не в том направлении муженек ищет. Ох, не в том! Детишки-то давно не в Сенволе! В этот раз работает жуткая в своей сути поговорка — помяни черта, он к тебе и явится. Густав стоит на пороге. Ну как стоит…пошатывается. По лицу размазана кровь. Значит все-таки в битве между обмороком и кровотечением, победило второе. — У меня кровь… — Я похожа на аптечку? Мужчина проходит в ее комнату. — Мэри, что, черт возьми, происходит?! — Ты о чем? Муж выглядит отвратительно. Ему бы поспать хотя бы часик. — Что значит о чем… Он обводит рукой украшенную спальню. — Что это такое? — Украшения к рождеству. — Сейчас ноябрь. — И? Блондинка вопросительно приподнимает бровь. Она старается смотреть безразлично. — Не рановато ли? — В самый раз. Это все? — А…? — Это все что ты хотел сказать? — А…Нет… Я… — Тогда поскорее. Не хочу становиться крайней. — В каком смысле?.. — В самом что ни на есть прямом, Густав. Ты не успеешь что-то сделать в срок, ошибешься с расчётами, а виновата буду как обычно я. Так что давай покороче, что ты хотел? — Ты какая-то другая… «Да ладно?! С каких это пор тебя это волнует?!» — проносится у нее в голове. — Я тебя совсем не вижу… «Ах вот оно, что! Собака сутулая! Стосковался, сволочь!» — горло жжёт обида. Столько лет ему не нужна была ее забота, а теперь «совсем не видит». — У меня были дела. — Шляться по рынку? Неплохие дела! Да как он смеет на нее обижаться, подонок! — Я, что и на это не имею права? — Нет. Безусловно имеешь, но… — Но? Что за «но», Швагенвагенс? Глаза блондина округляются. — С каких это пор ты называешь меня по фамилии? — А с каких это пор тебя интересует моя жизнь? — Мэри, если ты про прошлый случай, то… — «Ты сама виновата». Я правильно закончила предложение? — Сейчас немного не подходящий случай, чтобы выяснять отношения. — Густав, покинь мою спальню пожалуйста. Я устала. — А это что такое?! Мэри машинально поворачивает голову. И обмирает. Фотографии! Черт, она совсем про них забыла! Как назло, воспаленный мозг Густава замечает именно ту, на которой четко проглядывается название города. — Ты… Ты с ними за одно… Густав зло толкает жену на кровать. — ТЫ! ЧЕМ ТЫ ДУМАЛА?! — Я сама узнала об этом сегодня! — Ты должна была сразу оповестить меня об этом! — Должна?! Я тебе, дружочек, ничего не должна! — Ты —моя жена! — На которую ты положил болт, пятнадцать лет назад! — Дети, х*р пойми где! В городе шастают люди этого еб****го Кётера! Ты знаешь, в какой они опасности?! — Опасность для них исходит лишь от тебя! — Я верну их домой. — Куда, домой?! Ты почти разорен. Грань между тюрьмой и смертью тонка как паутинка. В эту среду ты вернешь детей?! — У меня полно связей! … Господи во что они превратили себя! Ну ничего… Я найду способ это исправить, РОВД! — Не смей! — Запри эту истеричку в комнате! Пусть сидит в ней, раз так хочет! Нет… Нет… НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ Она же самолично сгубила детей… — Не вздумай, Густав! Надо что-то придумать срочно… — РОВД! Что-то придумать… … … … — ГУСТАВ, Я ТРЕБУЮ РАЗВОД!!! Чашка со свежесваренным какао разбивается на осколки. Как и мир «мальчишки со странным взглядом.» Пенни стоит не зная, что ей стоит сделать: убраться отсюда поскорее или убрать осколки. — Что ты сказала?.. Мэри тяжело дышит. Это конец. Их конец. Чувствуя как дрожат пальцы, она снимает кольцо. — Густав Швагенвагенс… Голубой блеск тускнеет. Ему на смену приходит чернота. — Я хочу развестись с тобой…