Плоды греховного наследия

Психиатр-криминалист Михаил Виноградов: «Есть люди, которые рождаются, чтобы убивать» *** Set It Off — Wolf in Sheep's Clothing Ха-ха-ха, это про тебя Остерегайся, будь в тени Улыбки будто так чисты В них очень много лжи Кто овечкой казался, окажется волком Бе-бе-бе, овечка, наделена душой? Нет, сэр расскажите, что мораль такое? Джек внезапен словно хук Джилл — простая шлюшка, её алиби — грязный трюк Скажи мне Как ты можешь спать спокойно? Зная сколько за спиной грехов Что ты думаешь о людях? Говоря всё время им неправду Помни, есть исход иной Всё бывает впервой Карма заплатить заставит долг Преследуешь «еду» свою С преступною ментальностью Вонзаешь клык в добычу будто бы «за дело» Очнись, парниша, ты и есть проблема Лучше сразу прятаться, бежать Чую, труса ускользает запах Джек хитрее, Джек сильней Джилл оставит дохнуть на канавы мокром, дне Скажи мне Как ты можешь спать спокойно? Зная сколько за спиной грехов Что ты думаешь о людях? Говоря всё время им неправду Помни, есть исход иной Всё бывает впервой Карма заплатить заставит долг Может быть ты Взгляды сменишь на иные Всё исправишь, мысли изменив Был так жесток По добру усвой урок Пока не поздно, пока не поздно Да кого я обманываю? Ты всегда был сраным куском дерьма Не будем разводить драму Будь моя воля — валялся бы ты уже на дне выгребной ямы Жаль что за эти слова, меня ждёт ад! Как ты можешь спать спокойно? Зная сколько за спиной грехов Что ты думаешь о людях? Говоря всё время им неправду Помни, есть исход иной Всё бывает впервой Карма заплатить заставит долг Карма заплатить заставит долг

Женщин Ровд делил на две категории: тех, кого мог нагнуть он, и те которые могли нагнуть его. К счастью с годами последняя категория становилась все меньше и меньше, ибо после того он своими же руками извел свой самый главный источник проблем, его сила начала расти. Теперь уже никто не мог указать ему место. Если бы у него спросили имя самой мерзкой женщины на земле, он бы без промедления назвал бы «Лиллиан Блэк». Потому что свою родительницу ненавидел до дрожи. Большую часть детства Ровд провел в городишке поселкового типа. На самой его окраине, в панельной пятиэтажке на самом последнем этаже. Не сказать, что Блэки жили плохо. Дома всегда были хлеб и молоко, крупы. Крыша правда слегка протекала, но это были мелочи. По крайней мере по мнению матери, которой для счастья хватило бы и плесневелой горбушки. Всегда бледная от недостатка солнца и витаминов, с уродливыми желтушными пятнами на щеках. Мальчишкой он стыдился ее заплтачатой юбки и старушечьей косынки. И сильно презирал. За то, что развелась с отцом. Тот совсем спился, не выдержав подлого предательства. Пусть в семье иногда происходили скандалы с битьем посуды и матами, но они жили в крупном городе, в собственном доме, пусть и взятом на кредит и похоронные деньги бабки. Какая нахрен разница, где похоронена жирная старушенция?! Ей уже все равно. А семье надо жить. Так что Ровд был полностью солидарен с отцом в том, что сломанный нос мать получила заслуженно. Долбанных истеричек надо наказывать. После развода жизнь сделала крутой поворот. Теперь даже комнату приходилось делить с сестрой! Маленькая мерзкая дрянь действовала на нервы, но развести детей было за гранью возможностей. Лиллиан и без того ишачила на двух работах и бралась за любое дело, чтобы остаться на плаву. Квартира побольше была ей недоступна. Вместе с личным пространством жизнь покинула вкусная еда. О крабовых палочках с сыром пришлось забыть навсегда. В рацион вошли гречка, перловка, овсянка, рис, пшено и овощи. По выходным была курица или тушенка. Консервы Ровд терпеть не мог и пронес эту неприязнь сквозь года. А еще каждый месяц мать выдавала шоколадки. Дешевые. Мальчишка не любил их, но давился через силу. Однажды Мири, заметив это, попросила его отдать ей эту шоколадку. — Тебе все равно не нравиться этот сорт! Ты каждый раз корчишь страдальческое лицо, когда жуешь их. На это Ровд развернул плитку, с силой швырнул ее об асфальт и растоптал. Сестрица конечно же разрыдалась и доложила обо всем маме. Лиллиан сильно рассердилась. Сделала выговор, а потом влепила оплеуху. — Гадкий ребенок! Что же из тебя выйдет!!! — говорила она чуть не плача — Откуда в тебе столько злобы!!! Сестре он конечно же отомстил. Жвачку пришлось натурально выстригать из черных кудрей. Милая малышка стала уродиной. Дальше было хуже. Дальше пошел девятый класс. Сказать, что у девочек Ровд был непопулярен, не сказать ничего. Даже учитывая тот факт, что мальчишек было всего девять, на общипанного куренка внимания не обращали. А вот у куренка были весьма обширные планы. Ронни была невероятно привлекательно в этой белой юбчонке из плюша и кофточке с милым котенком. А эти хвостики по бокам, крохотные веснушки, ямочки на щеках. Характер у нее был тихий и робкий. Она краснела и смущалась от любого слова. В школе Ронни слыла отличницей и порядочной, довольно наивной девочкой. От того цель становилась еще желаннее. Хрупкая Ронни ничего не могла поделать, когда тот зажимал ее по углам, и на манер взрослого старался проникнуть рукой под кофточку и пощупать еще по детски припухлое тело. Благо авторитета запугать бедную сиротку, живущую со старенькой бабушкой, у него хватало. На новогодней елке, что проводилась для старших классов, Ровд смог расстегнуть ей молнию на брюках. Дурочка носила миленькие трусики с голубым бантиком. Бантик остался как трофей и последнее постыдное воспоминание. Вероника Цуккенберг повесилась в собственном подъезде следующим утром. Слава Богу, наивная дурочка оказалась полной идиоткой и не оставила даже предсмертной записки. Все списали это на нервный срыв из-за предстоящих через месяц февральским экзаменов. Реальная же причина продолжила посещать занятия. Ровд затаился до лета. У него было много времени, чтобы подумать. Было ли ему жалко Ронни? Ну…не настолько, чтобы сочувствовать. Страха было больше. А вдруг раскроется?! Но проходили дни. Недели. В их дверь не ломились полицейские, не сидели в засаде народные мстители. И тогда на смену страху пришло нечто новое. Жажда. Свою золотую жилу парень нашел в автобусах. Поймать извращенца в час пик — почти невыполнимая задача. Это было самое счастливое время в его жизни. Несдерживаемый ничем, он упивался своей властью. Глупые жертвы прятали глаза, кусали губы, тихо плакали, но молчали. Стыд окрашивал их щеки в яркие оттенки и заводил старшеклассника еще сильнее. Одного Ровд не учел. Город маленький. Его вытащили за шкирку, где-то между стадионом и станцией. Били долго. Он даже не помнил лица той девки, что когда-то облапал. Зато на всю жизнь запомнил злые лица ее старших братьев. И их пинки. Подростка возили по асфальту, пинали как мячик, впечатывали мощные кулаки в грудную клетку. Почти все свои зубы Ровд оставил там. Выплеснув гнев, они бросили его в куче собственного дерьма и крови. У Ровда была сломана правая рука в трех местах, вывихнуто левое предплечье, трещина в бедре, присутствовали смятые ребра и сильное сотрясение. То, что старуха с косой не пришла по его душу — чудо. Процесс реабилитации проходил болезненно. Парень заново учился ходить, сидеть и держать предметы в руках. Мучимый жуткими болями, он был вынужден гнить под причитания матери. Эта мерзкая сука встала не на его сторону! На своего сына она смотрела со злостью. Винила в том, что ей пришлось переехать в однушку около подвала. Винила в том, что пришлось поставить крест на будущем Мири. Лекарства стоили бешеных денег. Оказалась хитрая лисица откладывала средства на институт Мири. Зачем сестре образование? Мелкая тупица не стоит того, чтобы пристраивать ее в институт. Мать спустя год превратилась в полуживой труп. Болезни одолели ее, лишили сил. Работать стало тяжелее. А цены на международном рынке подскочили раза в два. Ровд не сразу понял, как женщина вышла из ситуации. Но заметив краем глаза, крошечные отметины в виде зубов на плече, догадался. В ту же минуту мать для него умерла. Уж лучше он будет сиротой, чем выродком мерзкой шлюхи. К двадцати годам полностью оправившись от болезни, Ровд спешно покинул мать, забрав из дома последние крупицы благополучия — позолоченные часы на цепочке, немного мелочи на первое время и парадный костюм отца. О своей «семье» парень забыл на долгие двадцать восемь лет. Двадцать восемь лет непомерно большой срок. За это время случилось многое. Были как взлеты, так и падения. Последнюю пятилетку Ровд отсидел за хулиганство. Ему непомерно повезло, что его прошлые дела не вскрыли. Иначе бы закрыли на большее время. Собирая документы на переезд заграницу, он никак не ожидал встретить на пороге Мири. Мири. Господи, в этой шикарной женщине нельзя было узнать жалкого цыпленка, каким она была до четырнадцати лет. И пусть календарь бессовестно отмерил сорок второй год, она выглядела молодо и свежо. Красота скользила в каждом ее движении. Ровд запомнил этот образ более чем отчетливо. Черное платье до колен, струящееся по идеальной фигуре, черные лакированные туфли на шпильках, белая соболиная шуба из натурального меха, комплект украшений, так подчеркивающий ее декольте. А уж эти локоны насыщенного черного цвета вкупе с ярко-зелеными глазами и красной помадой! Он так и осел на пол как увидел. Мири была немногословна. И вообще, брата она презирала за все поступки, но не могла не пригласить на похороны матери. Потихоньку они даже разговорились. От чая сестра отказалась. Зато не без гордости похвасталась своей жизнью. И все-то у нее было: роскошный трехэтажный дом, дорогая машина, муж, работающий в посольстве, две милые дочери. Авто женщина припарковала далеко. Предпочла не оставлять его в этом районе. Потому что Ровд в отличии от Мири похвастаться мог лишь бутылкой водки. Гаражи, где обосновался Ровд имели два больших плюса. Первый заключался в том, что рядом с кооперативом расположилась сточная канава и из-за запаха спрос на территорию был мягко скажем невелик. Когда в животе заныло знакомое желание, по телу расползлась истома предвкушения-Ровд отбросил последние капли морали, что имел за спиной. Мири хоть оказалась и типажом «бойкой суки», он все же смог скрутить ее. Помогла бутылка водки прилетевшая ей по голове. Пока Мири лежала без сознания, бывший зэк судорожно расстегивал ремень, чтобы привязать ее руки к батарее. О, как же она громко и истерично кричала! Рай для ушей. Спустя многие годы, Ровд пожалеет, что не записал это на пленку. Потому что развратный образ сестрицы навек останется в его памяти, как самое счастливое воспоминание. Что мать, что дочь — обе шлюхи. Ну о чем могла думать эта дура, одеваясь на встречу с мужчиной в такое короткое платье! Очевидно, идиотка провоцировала его! Тем более зная о наклонностях брата!!! Она тоже хотела этого. На подсознательном уровне. Ровд мял эту пухлую грудь, сжимал до черных синяков. Оттягивал шишковатыми пальцами розовые соски, царапал их грязными ногтями. Шлепал ягодицы, любуясь красными отпечатками после ударов, наматывал черные космы на кулак и толкался со всей силы внутрь. Даже после двух детей Мири осталась очень узкой. Самые прекрасные три часа за последние двадцать лет. Не то, чтобы с сексом у Ровда были проблемы. Просто брать силой ему нравилось больше. Несчастная Мири с распухшими от ударов губами, гематомами по всему телу и окровавленными ногами была выкинута на улицу. Второй плюс заключался в собаках. Бешеные, вечно голодные твари. Мужчина, обладая почти нулевой эмпатией, на удивление очень любил этих дворняг, а дворняги любили его. Ему стоило лишь сказать фас… Наверное то, что такой человек как Ровд — снова вышел из воды сухим — прямое доказательство того, что Бога нет. Чистая случайность. Вот как окрестили эту трагедию газеты. Загрызли собаки. Еле опознали. А убийца и насильник отправился на поиски счастья в город дождей и разбитых сердец. Сенвол-Крус. И вот тут-то не прогадал. Золотую жилу он нашел в доме покалеченного душой и телом мальчишки. Виктор Швагенвагенс остался его кошмаром навсегда. И как бы Густав не старался убедить себя, что испытывает к нему какое-никакое уважение, а не только липкий страх, получалось плохо. После Вьетнама он ежедневно вывешивал портрет злополучного родственника нарочито на видном месте. Какое-то время ходил вокруг него и косил глазом на безумную улыбку. Ночью же срывал со стены. Какой же это был позор. Взрослый детина с красным от рыданий лицом, абсолютно босой, кромсает очередную дорогую картину от известного художника. На него смотрят десятки глаз. Кто в недоумении, кто с явным презрением, кто-то устало. По залу проносятся первые шепотки. И среди них постепенно начинают слышаться постыдные секреты. Люди Виктора еще находятся в поместье. И они помнят. Все помнят. И это повторяется раз за разом. Как замкнутый круг. Ровд — эдакий лучик света в его жизни. Проблеск разума во тьме. Мужчина слегка за пятьдесят. Без прошлого, семьи, знакомых. Человек, прямо предложивший себя всего. Без остатка. Человек, который всегда будет рядом. Человек, который всегда на твоей стороне. Даже если ты становишься монстром. Такой удобный и приятный. Густав — идеальная глина для лепки. Сломанный после войны, не осознающий грани между злом и добром. Им можно вертеть во все стороны. Главное понимать, куда давить. Ниточки обрываются, стоит на пороге появиться этой грязной девке! Страшная как ядерная война с торчащими костями, что вот-вот проткнут кожу, с паклей светлых волос на голове. Но именно в это страшилище влюбляется бывшая кукла. Вертеть им становится тяжелее. Вопреки советам, свадьбу играют быстро. Швагенвагенс тратит огромные суммы на эту дурнушку. Сначала Ровд не верит в его любовь. Но некогда тусклые глаза загораются голубым пламенем. Густав влюблен. До дрожи. До мурашек. Так, как никогда не любил Ровд. Густав готов мир к ногам блондинки бросить, лишь бы та улыбалась. Он целует ее обветренные руки, она гладит полуседые волосы. И ничего больше им не надо. Даже противозачаточные, тайно подсыпаемые влюбленным, дают сбой. На свет появляется прекрасная девочка, которую отец любит чуть ли не сильнее жены. Несмотря на все травмы, все идет слишком гладко. Густав не спешит падать в грязь, а значит спаситель больше не нужен. Мэри беременна во второй раз. Вся семья сидит в гостиной. Даже глава семьи оторвался от документов и позволил маленькой Лидии плести ему крохотные, кривые косички. Идиллия. — Папа… сива… А! Кроха лопочет, в попытке сложить слова в предложении и Швагенвагенс благодарит Бога за то, что наконец счастлив. Вот только Бога нет. Потому что, будь на земле высшая сила, то она бы не позволила приблизится к ним такому человеку как Ровд. Машину подорвали люди Кётера. Но никто так и не узнает, по чьей наводке действовал убийца. По мнению Ровда Густав был слишком счастлив. Четыре года. Четыре года все шло как Ровд и хотел! Деньги сыпались на старика как из рога изобилия. Главное — во время подносить рюмку. А потом эта бл*дь опять забеременела! Как эта жалкая, бесхарактерная женщина умудрялась рушить столько работы одним своим существованием?! Все планы начали рушиться. Маленький Себастиан пробуждает в отце нежеланные воспоминания. Густав сомневается. — Мне-не…мне боль-но… Малыш смотрит на Густава огромными голубыми глазами. В них плещет океан обиды и непонимания. Крупные слезы катятся вниз по розовым щечкам. Покрасневший носик дергается. Как у Мэри… — Включай мозги и не будет больно. Ребенок баюкает руку с пораненным запястьем. Кривит губы и тихо хнычет. Плечики трясутся из-за рваных вздохов. — Себастиан, возвращайся к занятию! Но маленький мальчик продолжает плакать, не обращая внимания на приказ отца. — Себастиан! Он кладет скрипку и смычок на пол, осторожно, чтобы не разбить. Отходит на десять шагов и плюхается на пол. Поджав колени к груди, блондин утыкается в них личиком. — Да что же это такое! Себастиан! Густав намеревается поставить сына на ноги, но тот повисает в его руках. Такой крохотный по сравнению с ним. — Почему ты кличишь на меня? Я не хотел плохо иглать… у меня плосто не получается. — Потому что не стараешься! — Я сталаюсь! — Что-то не видно. — Я устал… Я не хочу больше иглать! — А чего ты хочешь, гадкий мальчишка?! — Чтобы меня все любили. — Просто так никого не любят! Любовь надо заслужить! — Но я-то тебя люблю! Хотя ты всегда злой и бьешь меня. И говолишь, что я плохой! А Себа-не плохой! Себа — холоший!!! Ребенок пытается отвернуться от родителя, но в результате выскальзывает из захвата и вновь шлепается на плитку. Разразившись очередной порцией слез, он обнимает сам себя. Такой крохотный и глупый, беззащитный такой… — Ладно. Так уж и быть. На сегодня сделаем перерыв. Себастиан зло сверкает мокрыми глазенками. Это не то, что мальчик хотел услышать? — Ты! Тогда ты — тоже гадкий мальчишка! У Густава отвисает челюсть. — Вот это нехилый поворот. И что же это значит? — Это значит, что ты — гадкий мальчишка! И я больше не буду тебя любить! Ни капельки! И я буду тебя наказывать! Себастиан резво подскакивает с пола. Портя пол, он двигает табуретку, но даже встав на нее не дотягивается до отца. — На тебе! На тебе! На! На! На! Блондинчик с упоением колошматит отца по плечу. — Почему ты не плачешь? Я же так сталаюсь!!! От усердия ребенок высовывает язык. — Это тебе за то, что ты меня не любишь! За то, что кличишь! За то, что делешься! А маленьких обижать нельзя! Так мама сказала! Себастиан останавливается на передышку. — Ну? — Что «ну»? Лебенок устал! Мальчик задумчиво глядит на отца. Страдальчески вздыхает. — А все-таки я не могу. — Чего не можешь? — Не любить тебя хотя бы капельку!!! Себастиан смотрит с теплотой, от которой сердце жмет болью. — Глупый ребенок, когда-нибудь ты поймешь, что все это ради тебя! Блондинчик хлопает себя по лбу. Но за скрипку все же возвращается. Пусть так. Пусть сомневается. Потому что все равно Густав проиграет алкоголю и сладостным речам. И никакой мальчишка этому не помешает! Идиот. Себастиан сам зарывает себя в песок. Таская в дом всякий хлам, он несомненно раздражает отца. Поделки сына сминаются и отправляются в мусор под приглушенный ладошкой крик ребенка. Густав видит в поделках не творческий порыв. Густав видит кошмар из прошлого. Высокого мужчину с дикой улыбкой, который обожал складывать оригами. Бумагой для будущих корабликов и самолетиков становились тетрадки Густава. Виктор с садистским удовольствием выдирал листки с домашними заданиями сына, и ребенок заново садился переписывать задачки и примеры. А потом в ход пошли грамоты и фотографии. В поместье не осталось ни одной. За то на березе появился оригинальный скворечник, обклеенный их кусочками. Глупый триггер. Впрочем как и панический страх сладкого. Но зато это отличный рычаг для давления! Годы летят. И вот уже можно даже не скрывать своего презрения по отношению к этой семейке. Ровд снова — царь и Бог! Что может сделать ему эта полудохлая блоха? Густав все реже и реже приходит к жене за утешением. И даже если в глубине души, его все так же гложет одиночество, он топит его в бокале. Как собака Павлова, приученный к ядрёному пойлу. Лидия не живет, а существует. Мальчишка вообще на грани суицида! А любимые денежки капают в карман с двух сторон: достаточно раз в два месяца стучать на хозяина. А параллельно этому можно поглядывать на аппетитные фигуры горничных. И пускай мужчина уже далеко не тот жеребец, каким был в молодости, глазу все равно приятно. «Источником бедствий чаще всего служит беспечность» — так говорил Веллей Патеркул — древнеримский историк. И спустя многие столетия это правило продолжает работать. Ибо Ровд умудряется проглядеть, как щенок становится волчонком. Нет ничего прекраснее чем, юное трепыхающееся тело в объятьях. Молодая Мисс рвется к брату, и чего это в ней так альтруизм забурлил, пока Швагенвагенс выбивает из парня дерьмо. Давно забытое желание просыпается в теле отголосками. Морщинистая рука незаметно щупает девичью грудь. Такая еще мягкая, пока детская. Ей же всего девятнадцать. Сэр Себастиан смотрит с неким безумием в глазах на это. Ну давай сучонок! Попробуй пойти против! Пошел. Стоило хозяину ступить на порог с этой сучкой, как малец как с цепи сорвался. Мало того, что синяков наставил, так еще и нос сломал. Минус целый месяц. А по возвращению Ровда ждал неприятный сюрприз — Швагенвагенс ушел в себя. Натурально не откликался первые дней шесть, пока жена не пришла. А эта дрянь как назло решила включить сильную и независимую! Как не вовремя… Ровд умел толкать к краю, но возвращать на тернистый путь из бездны — нет. Обычно этим занималась блондинка. С другой стороны появилась слабая надежда — избавиться от женщины. Когда Мэри рыдает над телом «полу замороженного» супруга, Ровда воротит. Если бы умнее была, не стала бы устраивать истерики с разводом. В этом блондинка похожа на ненавистную Лиллиан. — «Натворили дел, а теперь рыдаете как течная су*ка перед кобелем.» Зрачки сужаются от ужаса. Носик дергается. Беспомощная дурочка, возомнившая себя королевой. — «Интересно, может мне стоит вышвырнуть тебя на мороз? Будет забавно смотреть, как твою шлюш*ю натуру сжигает заживо мороз.» Ломать… Ломать. Ломать! Ломать!!! Пусть это новое существо сдохнет! Пусть вернется прежняя терпеливая девочка с тупым и пустым взглядом. — «Смотри! Смотри бешеная с*ка! Вот что ты натворила. Довольна? Мерзавка! Неблагодарная дрянь! Знаешь, что с тобой было бы, если б Густав не спас тебя в ту ночь?» Ее хрупкий мирок рушится в который раз. Если Густав умрет будет даже забавно. Как скоро она последует за ним, пожираемая виной? Хозяин умудряется с того света вернуться. И кажется настроен более чем решительно закончить все свои дела с нелегальным бизнесом. Дело —дрянь. Ровд был слишком беспечен. Но это осознание пришло ему в голову слишком поздно. Склочный, заносчивый старик был неприятен в общении, но довольно безобиден на вид. Никто не знал, что за плечами этого человека висели десятки скелетов, что уже не помещались в шкаф. Умение красиво говорить дало ему дорогу к пьедесталу. Но как Губерман говорил: «старик не просто жить устал, но более того: ему воздвигли пьедестал — он ёбнулся с него». Пусть Ровд уставшим себе не считал, но то, что он эффектно рухнул со своего пьедестала в бездну — отрицать было глупо. Он поспешил покинуть поместье, сославшись на здоровье, которое подкосилось из-за мерзкого климата Сенвола. — Хорошо. Я отпущу тебя. Даже выпишу пенсию, все-таки почти член семьи! Густав улыбается и только-только зажившие трещины на губах наливаются кровью. От этого зрелища становится жутко. — Только могу я попросить тебя о последней услуге? — А какой, сэр? — Как видишь, мои дни сочтены. Если не оставлю бизнес — меня убьют. Я на дне, Ровд. — Что я должен делать? — Съезди со мной кое-куда. Надо найти одну вещицу. Если уничтожим эту улику — есть шанс избежать полного краха. Малюсенький, но есть! Швагенвагенс умоляюще смотрит. — Там также присутствуют некоторые весьма старинные сувениры. Можешь забрать их себе. Будет последним подарком от меня! Жадность с радостью душит благоразумие. Мужчина едет в такие дебри, что слово «ху*во-кукуево» было бы приуменьшением. Ради сранных сувениров… Домишко сколочен неплохо, если не считать огромной дырки в черепице. Все внутри покрыто слоем десятисантиметровой пыли и грязи. Подозрения слегка покалывают. В ночь перед приездом Ровду впервые за все время приснилась Мири. Покойница скалила сгнившие зубы и звала за собой. Но блондин в истерике крушит шкафы и подозрения умолкают. — Где! Где!!! Неужели опоздали!!! Швагенвагенс едва не рвет на себе волосы. Старик тихо хмыкает. — Может хотя бы скажете, что именно ищете? Или меня тоже подозревают? — Ну что ты, друг! Конечно нет! Лишь опасаюсь, что проблема коснется и тебя. Не хочу вешать на тебя свои грехи! Мои жена и дети уже делят мой крест… Пол поскрипывает под сапогами. Густав расхаживает туда-сюда, пока в голову не закрадывается идея. — Подвал! Мы не проверили подвал! Ровду не нравится подвал. Он ощущает, как под ногами мерзко хлюпает нечто неприятное. — Кажется затопило… Стоп. Какое «затопило»? Не было же потепления. На улице мороз! В спину ощущается толчок. Мужчина летит головою вниз, пересчитывая ступени лбом. Левую ногу прожигает острая боль. Лицо испачкалось в чем-то жидком и маслянистом. На губах расцветает вкус подсолнечного масла. Что-то чиркает в воздухе. Маленький огонек. Его крохотные всполохи находят свое отражение в охваченных безумием голубых глазах. — Это тебе за мою семью, мразь. Истерическое хихиканье останется последним, что запомнит старик. — Будет забавно наблюдать как твою бл*дскую натуру сжирает огонь!!! Спичка попадает в лужицу. Керосин вспыхивает ярким пламенем. Дверь захлопывается. Последние минуты своей никчемной жизни Ровд будет пытаться спастись. Ползая по объятому пламенем подвалу, поскальзываясь в вязких лужицах, он будет гадать, кто же сдал его с потрохами? Ну не Мэри же! У этой сучки не хватило бы смелости. А другие слуги побоялись бы идти против… В плывущем от жара мозгу всплывает образ девчонки с косичками. Кажется именно она попросила его зайти к хозяину в кабинет. — Вот же ж сука… Как иронично, что смерть ему обеспечили бывшая кукла и ненавистный женский пол! Сверху падает балка, сминая ребра и подписывая смертный приговор. Будто бы этого было неочевидно… Огонь медленно перекидывается с одежды на кожу. Запах дыма, жареного мяса и собственного дерьма окрашивают пространство. Сосуды лопаются, кожа отслаивается. Адская боль пульсирует в висках. А перед почти ослепшими глазами пляшут черти вперемешку с покойниками. Там и бедняжка Ронни с петлей на шее, и бывший друг с пеной изо рта, которого он отравил ради выгоды, и сестрица с кишками наружу. Они пляшут вокруг него в бешеном хороводе. Бог все-таки есть. Потому что на этот раз сухим из воды выйдет Швагенвагенс.

***

Утро добрым не бывает. Особенно когда оно начинается в ровно в четыре. Хозяин тяжело вздыхает, напоминая себе о том, что он — законопослушный гражданин, а значит не может просто взять и пристрелить незваного гостя. Даже если этот гость пришёл рано и без приглашения. Накидывая на себя халат, мужчина спускается вниз, в малый зал, где и сидит претендент на пулю старого, невыспавшегося ветерана. Однако слова мигом застывают в горле, стоит ему взглянуть на того, кого нелёгкая принесла. Узнавание приходит с запозданием. Гость, не дожидаясь реакции, вскакивает. — Здравствуй, Бен. От него воняет дымом дешевых сигарет, морозной свежестью и ментолом. Все лицо изрубцовано, но глаза горят немыслимым счастьем. Господи, что опять натворил этот идиот… — Не против пропустить стаканчик?