sun god

      Повешение — один из самых распространенных способов суицида, характеризуется острым нарушением проходимости дыхательных путей за счет сдавления трахеи, сосудов и нервных стволов шеи, возникают глубокие нарушения мозгового кровообращения. Время смерти зависит от материала петли, длительности, скорости и высоты.       Луффи закрывает за собой дверь. Тело раскачивается от судорог, ноги дергаются так, словно сквозь кожу проходит сотня тысяч вольт, пальцы ног скручиваются, словно желая сломаться от давления. Лицо сильно опухло и приобрело нездоровый лилово-синюшный цвет, по ногам стекает жидкость, капая на пол. Похожа на тучку, думает он. У неё уродливое выражение лица. Веки сильно отекли, шейные вены сильно набухли, стали походить на червей, готовых вырваться из мягкой кожной ткани. Она ещё хрипит, но он не будет ей помогать. Это было её решение.       — Мама? — слышится за дверью тихий детский голосок.       Смерть иногда простое и эгоистичное желание. Луффи смотрел, как её тушка слегка покачивается на канатной веревке. Понять можно. Он не раз видел, как матери тут же душили своих детей, чтобы те не познали ужасов рабства. Только даже их холодные тела не могли быть закопаны будучи неоскверненными, проводя ночь-другую в каюте охраны, а после их выбрасывали в море. Или же в особо тяжкие времена они кормили оставшихся рабов. Кто мог их винить в таком решении?       Он снова взглянул на неё. Каждый раз, когда люди так легко покидали его жизнь ему казалось, что их и вовсе не было, их придумало его больное воображение. Ещё вчера ведь она улыбалась ему, растягивая, уродливо впалые от голода, щеки. Трепала его по волосам, говоря о том, как он напоминает ей о своем брате. Младшем брате.       Луффи приоткрывает дверь, так чтобы пространства хватило только на то чтобы пролезть его болезненно худому телу. Он смотрит вниз и видит пару больших карих глаз. Если бы раб не привык, то его вывернуло бы от одного взгляда на искрящуюся радужку.       — Айса, — он улыбается, — сейчас комнату мамы занимает другой страшный дядька. Я с ним говорил, он сказал твою маму перевели в другое отделение.       Улыбка сползла с её лица. Луффи потрепал её по волосам, начиная шарить по своим карманам. Оттуда он достает кусок хлеба и протягивает его девочке.       — Вы скоро встретитесь, Айса, — малышка хватает крошечными ручками хлебную корку, тут же засовывая её полностью в рот, — поэтому нет повода грустить.       Они сидели на холодном полу под громкое чавканье девочки и с трупом её матери за стеной. Луффи отправляет Айсу спать, она использует его сальную безрукавку как подушку. Он возвращается к двери.       — Какого хуя ты тут делаешь, свинья? Почему это я тебя искать должен? — над головой звучит низкий мужской голос.       — Раки повесилась, — тон напоминает тот, с которым обычные люди говорят о погоде. Верно, ведь на самом деле несмотря на все попытки охраны предотвращения самоубийств каждую неделю отсюда вывозят хотя бы один труп. Луффи мажет по охраннику безразличным взглядом. Он только цыкает, бесцеремонно распахивая дверь и мальчишка видит, как лицо мужчины искажается гримасой отвращения.       — Тебя звал Ухидзи, перед тем как зайти к нему, разденься, — в ответ он только коротко кивает и разворачивается в сторону каюты смотрящего. Его уже ждут, необъяснимая сила это чувствует. На двери какая-то надпись, но он до сих пор не мог научиться читать.       — Вот о ком я говорил, офицер Баффало, — рядом с начальником сидел незнакомый человек в желтой шубе, обвешанный тяжелыми цепями.       — Достаточно силен? Выглядит так, будто сейчас упадет замертво, такой тощий, — хмыкает незнакомец, тыкая в выглядывающие ребра.       — Ему всего десять, но он уже начал овладевать волей, гений, не иначе, — вкрадчиво говорит Ухидзи, проводя кончиком пальца по левой половине лица раба, останавливаясь на металлическом ошейнике, — к тому же личиком тоже вышел, если вам…       — Не-не, нам просто на арену нужно мясо для разогрева, но я думал, что под самым сильным бойцом на продажу ты имел ввиду кого-то выше метра двадцати. Зрители вряд ли оценят размазанный по арене труп ребенка, — незнакомец весело улыбнулся.       — О, поверьте, я уверен, что этот раб способен выйти даже против многих слабых бойцов Колизея. К тому же вам, как члену семьи Донкихот, я сделаю щедрую скидку.       Они продолжают недолгий разговор, даже отойдя от темы о рабе. Луффи продолжает стоять, несмотря на промозглый мороз, которая без, хоть и поношенной тонкой, одежды ощущается особенно остро. Нижний этаж подлодки всегда был морозным, словно их держали в холодильнике.       — Договорились, — улыбается Ухидзи, когда он снова обращает на них внимание, — можете забирать.       Незнакомец встает и он оказывается довольно высоким, но Луффи продолжает рассматривать его грязные ботинки. Он ничего не говорит, просто хватает мальчишку за предплечье и тащит за собой. Интересно, узнает ли Айса о матери или умрет в неведении, думает раб, когда они всплывают на поверхность. Он продолжает смотреть под ноги, чувствуя всей кожей прохладу ночного воздуха. Босые ноги шаркали по брусчатке, он склонил голову.       Они останавливаются у огромного каменного здания песочного цвета. Луффи не меняется в лице, хотя такое большое сооружение видит впервые за все десять лет жизни. На всех окнах тут решетки, скорее всего, из того же камня из которого были сделаны его наручники, в которых его увезли из Ист Блю, если судить по цвету. Перед ними открываются тяжелые врата и незнакомец тянет его за цепь на ошейнике. Внутри тихо. Слышится только шарканье шагов его нового хозяина. Он был странным человеком, немного нервным, но даже забавным, только Луффи не чувствовал в нем силы. Можно ли назвать это идеальным шансом? Цепь сильно потянули так, что он упал на колени.       — Я владею волей наблюдения, к твоему сведению. А ты плохо скрываешь намерения, сопляк, — удар носком по ребрам. Луффи морщится и медленно встает. Они продолжают путь и он видит, как мужчина показательно крутит в руках пульт управления от ошейника.       Коридоры освещены довольно слабо. Мягкий свет свечей ведет их к большой темной комнате. Раб не может объяснить, но чувствует присутствие довольно большого количества людей, притом не самых слабых. Его толкают вглубь помещения и дверь закрывается, обрезая любой доступ к свету. Он ложится на лопатки, чувствуя на себе взгляды даже в кромешной тьме, но никто не подает голоса.       Перед глазами труп Раки, слегка покачивающийся на петле. Эгоистично. Слабо. Луффи почувствовал, как ядовитое чувство охватывало тело, нечто сравнимое с яростью, но грязнее. Презрение?       Он не умрет. Он дал себе слово. Не умрет как раб. Тяжело выжидать подходящий момент, когда понимаешь, что после очередного боя он может просто не вернуться. Ведь на месте холодеющего тела своего соперника мог оказаться он. Хотя вряд ли. Он не имел права умирать здесь. Они все слишком слабы и бездарны, чтобы составлять ему хоть какую-то конкуренцию. Мальчишка кривится. Как же он жалок. Раз так хорош, тогда почему до сих пор с этим блядским ошейником на шее и покорно у коленей хозяев, которых мысленно видел захлебывающимися в собственной крови.       Он долго не может уснуть. Пол холодный и отчего-то мокрый. Его окружает кучка сильных бойцов. Его мучают мысли о собственной ничтожности, ему хочется содрать с себя кожу. Иногда хотелось бы ему оказаться на месте Раки. Эгоистично раскачиваться в петле, избавившись от всего этого дерьма, поддавшись сладким объятиям смерти. Но у него появляется титановый стержень вместо позвоночника, который вырвали свиньи, считающие себя высшей расой, и он состоит из навязчивой ненависти к своим хозяевам. Каждую ночь и каждое утро он просыпается, придумывая, как же вывернуться в этот раз, чтобы выжить, чтобы выбраться, чтобы растоптать всё, что им так дорого и взглянуть хотя бы раз в их остекленевшие от ужаса глаза. Он насладится каждым криком, теплой плотью, истекающей кровью, в руках, судорогой от боли. Каждый день с семи лет он фантазировал о том, как расправится с ними. Сначала были охранники, прикованные к поручням, он ломал им ноги, пробивал черепа ногой, выбивал зубы, которые позже разрезали изнутри их глотки. Но охрана это мелкая сошка. Есть кто-то выше. А есть кто-то и выше их хозяев. Те, кто держит в руках эту систему. И вскоре предметом его маниакальных фантазий стали они.       Он крутится на полу от предвкушения. Одна мысль о том, что скоро он начнет действовать, будоражила кровь, адреналин взрывал вены, стоило только представить эту картину. Каждого он заставит ощутить позор, который почувствовал на себе каждый раб, каждому сломает все косточки, чтобы их тело стало подобно желе. Он выпотрошит их, как свиней на скотобойне, но перед этим даст насладиться видом на их обрушившихся мечт и достижений. А пока остается лишь ждать.       Солнце. Как давно он не видел его слепящего света. Не ощущал этого всепоглощающего тепла. Находясь за каменными стенами Колизея, он всё ещё был рабом, но спустя три года мог взглянуть на пылающую звезду, пляшущую в яркой синей краске. Красиво, думает Луффи. По телу проходит электрическим зарядом приятный теплый поток некого восхищения. Уголками губ он даже улыбается, закрыв глаза. Волосы развевает легкий ветер.       Разговоры людей оказываются ценнейшим источником информации и пока прибывшие с ним люди с опаской озираются по сторонам, он знает, что они находятся в Новом мире. Во владениях некоего пирата, именуемого Джокером. Королевство Дресс Роуз.       Он рад, что ему больше не придется сражаться под землей, где так мало света и воздуха. Он так счастлив вновь увидеть над головой Солнце, что хочется прыгать по арене, кричать, рвать на голове волосы. Но вместо этого он широко улыбается. Лучи приятно греют мертвенно бледную кожу, покрытую уродливыми шнурами шрамов. Раб прикрывает глаза.       Перед ними предстает высокий неприятный на вид мужчина. Он сильно горбится, одет в странный халат и старомодные темные очки. Представился как Требол, член семьи Донкихот.       Он ступал по пыльной каменной дороге, смотря в спины людей перед ним. Они были одеты весьма опрятно, более того, он не заметил на них сильных увечий, коими было усыпано его собственное тело. Они не были болезненно худыми, как он, ступали уверенно, но с опаской. Они не рабы. Вероятнее всего, люди, не сумевшие выплатить долги или что-то вроде этого. А с этим уже можно работать.       Он не умел читать. Писать. Не был хорош в стратегии и не обладал должным опытом в сражениях. А значит, ему нужна помощь, нужны союзники, нужны люди, которых он объединит одной целью. Человек в коллективе является шестеренкой, но именно гармония среди всех элементов позволяет всему механизму работать и достигать цели. Рабы не подходили для этих целей, они уже были животными без воли к сражению. Он ненавидел их рыбий взгляд, хотя сам, вероятно, выглядел также, если не хуже. Но про свои цели он не забывал. Заставлял себя напоминать. Делая вдох перед шагом на ринг, засыпая и просыпаясь. На ногах его держали навязчивые мысли и непонятные бабочки с острыми крыльями в желудке каждый раз, когда он вбивал противника в землю, чувствуя свой прогресс, чувствуя то, как приближается то, к чему он стремится.       Он должен составить подходящий образ. Кто пойдет за мрачным мальчишкой, покрытым с головы до пят отвратными шрамами? Нужен человек, за которым хочется идти, которому можно довериться. Что любят люди? Что ценит в людях он сам? Открытость, честность. Что уважают? Смелость и решимость. Каким был Шанкс? Раб вздрагивает.       Его цель не приказывать, а подтолкнуть к действию, регулируя их так, чтобы всё сработало как нужно, а не как его первые попытки побегов, которые заканчивались месячной голодовкой в темном чулане с крысами. Это тяжело, он не способен на такие масштабные планы. Пока. Но в его распоряжении двадцать голов, которые ещё имеют волю к сражению и они могут использовать друг друга, чтобы достичь общей цели.       В первый день его игнорируют. Самый слабый и самый младший. Голос писклявый, рост низкий, глаза с нездоровым блеском и пугающая улыбка, от которой трескались губы. Он попробует ещё. От запаха в бараках у других слезятся глаза, они жалуются на отсутствие одеял и матрасов. Улыбка не сходит с лица. Зловоние, по мнению других, — привычный для него аромат.       Весь следующий день, пока его не выпускали на ринг, он наблюдал за происходящим из внутреннего зрительского зала для гладиаторов. Луффи тут же понял, что все его бои до этого не более, чем спарринг между младенцами. В предыдущем месте его, хоть и слабое, но владение волей, было чем-то из ряда вон, но просмотрев уже шесть боев он понял, что здесь его способность не редкость. Более того, большинство владело ею лучше, чем он сам. Вон мужчина с длинным мечом покрывает руку волей, но после её обволакивает ещё синяя материя, напоминающая огонь. Луффи напрягает зрение. Мечник даже не касается своих противников, но те отлетают, словно от взрыва. Дьявольский фрукт?       Он считывает движения каждого. Гладиаторов много, Колизей сотрясается от громких криков толпы. Он наблюдает за тем, как они обращаются с оружием, какой стиль используют те, кто предпочитает рукопашный бой. Как они уворачиваются, словно предвидя действия друг друга, с какой невероятной скоростью они двигаются и какими необычными способностями обладают. Это не его лига. Такие бойцы ему пока не по зубам, но есть в этом свои плюсы. Теперь у него целое раздолье для развития. Ему хватило лишь внимательного наблюдения за охраной, чтобы получить базовое понимание воли вооружения, здесь же он может и вовсе видеть то, как люди использовали все свои силы, выжимали из себя всё, чтобы победить и демонстрировали техники, которые будоражили мальчишеский мозг.       Трибуны начинают пустеть к одиннадцати часам ночи. Гладиаторы по очереди расходятся по своим секторам. Вся группа, в которой был Луффи, сегодня отдыхала, но он пробрался к коридору. Он завидел черную макушку искомого человека. Тот шел позади всех сокамерников, сложив перед собой руки. Его гордая осанка кричала о том, что к рабам он не принадлежал никогда, каждое движение было пронизано непонятной грацией. Если бы мысли Луффи были заняты хоть чем-то, кроме навязчивых идей о силе и планах, тогда он бы даже восхитился. Коридор опустел, мальчишка спрятался за колонной, а мужчина продолжал стоять. Голоса других гладиаторов стихли, когда те закрыли за собой дверь.       — Чем могу быть полезен? — тон спокойный. Возможно, обманчиво умиротворенный, думает Луффи. До него не сразу доходит, что вопрос обращен к нему, поэтому когда мужчина оказывается рядом тот резко отходит, — ребенок? — в голове Луффи щелкает идея. Ему скоро одиннадцать, а выглядит он ещё младше. Это можно использовать для давления на жалость или обмана, а если также суммировать детское лицо с обманчиво ребяческим поведением, то можно получить неплохой результат, а ещё это может стать неплохим элементом неожиданности. Мальчишка резко кланяется, в глаза не смотрит, чтобы воин не заметил нездоровый блеск в них.       — Расскажите, пожалуйста, о ваших способностях, господин. Тот синий огонь на ваших руках — сила дьявольского фрукта, господин? — мужчина удивленно вскидывает брови. Луффи чувствует на себе оценивающий взгляд, головы не поднимает.       — Представься, мальчик, — уже мягче говорит гладиатор и мальчишка почти хвалит себя за такую работу.       — Луффи.       — Сколько тебе лет, Луффи? — от такого непонятно нежного тона ему не по себе. Его впервые за три с половиной года назвали по имени. Он резко чувствует себя грязным. Почему этот человек так с ним разговаривает?       — Десять, — воин оглядывает голого по пояс мальчика. Шрамы кричат о его рабском положении, поэтому мужчина не уточняет.       — Ты уже знаешь о том, что такое воля? — Луффи поднимает взгляд. Закрывает глаза и вытягивает вперед руку. Вдох. Выдох. Визуализирует образ брони на ладони и предплечье, ощущает приятное тепло защитной материи. Мужчина в шоке распахивает глаза, — поразительно! Просто потрясающе! — он хватает мальчишку за руку, рассматривая пусть и слабую, но волю вооружения у ребенка, — кто тебя этому научил?       — Я смотрел за тем, как это делали охранники. Воля похожа на металл, и я стал представлять её как броню. В какой-то момент у меня получилось её использовать, — воин выглядел ещё более впечатленным, он резко улыбнулся, схватив мальца за плечи.       — Впервые вижу десятилетку, который овладел волей. А волей наблюдения владеешь? — Луффи растерянно моргнул. Он не помнил, чтобы о ней упоминала охрана, поэтому разочарованно покачал головой под понимающий кивок мужчины, — если тебе так интересно, то, что я использовал на арене не было способностью дьявольского фрукта. Это была такая же воля вооружения, но, если можно так сказать, её усиленная версия. Это сила, обволакивающая поверхность, она словно невидимая броня, она способна уничтожить тело противника изнутри, — Луффи чувствует, как по телу проходится дрожь от последних слов. Мужчина отходит чуть дальше и на его руках тут же загорается та синяя материя. В глазах тут же появляются искры предвкушения и извращенного восхищения, которое гладиатор трактует по-своему и самодовольно улыбается.       — Вы можете обучить меня? — почти умоляющий тон, как же Луффи его ненавидел, но выхода не было. Ему это нужно. Он обязан овладеть силой, которая уничтожит человека изнутри без особо труда и даже прямого соприкосновения.       — Это продвинутая техника, а ты пока даже волей вооружения не овладел нормально, это бессмысленно. К тому же…       — Пожалуйста, — он упирается лбом в пол, стоя на коленях. Луффи готов наступать на горло собственной гордости сколько угодно, лишь бы достичь поставленной цели. Мужчина неуверенно оглядывает мальца. Тощий, в шрамах и синяках, болезненно бледный, с глубокими синяками под глазами на худом лице, но когда тот поднимает голову, отчего-то внутри гладиатора что-то щелкает. Решимость и смелость. Вот что уважают люди. Луффи ежится, чувствуя приближение ладони к макушке. Будет больно, больнее охранников и других рабов, но он готов. Жмурится и ждет. Но вместо этого его просто хлопают по голове два раза.       — Ладно уж, как я могу отказать ребенку, — ухмыляется мужчина, — можешь называть меня Дэндзиро.