***Часть 1 — Убийство***
VII Ξ Я позорно рыдал, сжавшись в комок на краю подоконника. В пустую смятую постель не вернусь, она уже просто в печенках. Порез на руке от разбитого шприца до сих пор кровоточил, но разве мне не все равно? Всё пополам. Нет жизни, нет. Я дважды позволил мечте уйти. А мой Энджи… ушел в такую даль, где ни один вопль не достигнет его ушей, как бы отчаянно я ни кричал. И как бы громко. Он забыл обо мне. Мы никогда не были ровней друг другу, я знал, знал… ну или мог догадаться, чем всё закончится. Демоны должны встречаться с демонами, остальное — мимолетные забавы, надоевшие, брошенные в угол игрушки. И кому я храню верность? Тени. Теням прошлого. А будущего нет, я живу иллюзиями. И в иллюзорном мире даже моя смерть останется незамеченной. Я разобрал пистолет и вложил в магазин неиспользованный патронташ, найденный в ночном столике. Двести красных иглозарядов, но мне понадобится один. Выстрелю в шею, вот сюда… чтобы яд парализовал непосредственно сонную артерию, так вернее. Чтобы задохнувшиеся без кислорода мозги побыстрее разнесло в клочья. Чтобы никто, особенно никто сильно умный и горластый, бросившись потом воскрешать, не смог ничего сделать. Незачем, незачем. Оставьте меня в покое. Блядь, нет, ну не хотят меня оставлять в покое! Дверь хлопнула, и кто-то влетел в комнату именно в тот момент, когда я, тщательно примерившись, наставил пистолет в треугольную впадину над ключицей и положил палец на засаленный спусковой крючок. Оборачиваться не хочу. Как и выяснять, кого это так не вовремя ко мне принесло. Пусть себе крадется. Найдет на подоконнике много интересного. Ξ На тонкую шею трепещущего от напряжения оборотня ложится сильная прохладная рука. Мягко отводит оружие и теряется в кудрявых волосах, впечатляюще стелящихся по подоконнику и основной массой спускающихся на пол. Кси отталкивает руку и грубо тыкает пистолетным стволом себе в грудь. Поздно искать заветную артерию, да и некогда, но выстрел в сердце решит хотя бы половину проблем. — Прекрати, — шепчет Питер, вырывая пушку из влажной белой ладони и выбрасывая в сад. Ксавьер тянется за ней, чуть не выпадая из окна. И мистер Стил, внешностью и манерами в самом деле представляющий гремучую смесь трансильванского упыря и давно разыскиваемого серийного убийцы, хватает оборотня и зажимает в железных объятьях — неудобно, неумело, но пылко. Спасает. Но они оба еще не в безопасности. — Все лгут мне, — с невыразимой болью в голосе отвечает змей и человек, чье тело и лицо с пьянящими драгоценными камнями глаз кажутся Кобальту до странности тоньше, изящнее и прекраснее женских. — Не сегодня, — возражает вокалист Type O Negative, добровольно и, вероятно, навсегда перевоплощаясь в свою грязную фрейдистскую проекцию, по локти увязшую в крови и дьявольских страстях. И первое, что он сделает в новой ипостаси… «Взгляни мне в глаза. Глубже. Ты только что хотел на ту сторону. Перегнись в нее на моих руках и смотри». — Ты… — Ксавьер покорно выполняет его просьбу, погружаясь в знакомую темноту без волн, кругов и плеска. Это не транс, он не потерялся, узнает озноб и усталость тела, лед конечностей, не расстающихся с вегето-сосудистой дистонией, но не чувствует под собой дерево подоконника, а над собой — неровное дыхание вожделеющего его мужчины. Он всё-таки погрузился с головой — в место, откуда начинается восхождение в царство Морфея, где всплывают видения, вечность гуляющие по небесной сфере, свои, чужие — все, что есть, припасенные для целого мира, мертвые, живые и еще не рожденные. Среди них он находит искомое: бледное, почти растаявшее, лишь раз пришедшее к нему в бредовом сне-галлюцинации — безымянная авеню на четыре дома, безымянный бар и большой угрюмый киллер, стреляющий кобальтовыми пулями. Не находит лишь себя, фантомного… но вскоре к нему приближаются другие видения. Всплывают, отзеркаленные: их чуть искривленные и смазанные отражения посещали его мнимого наемного убийцу в тот же день, то есть в ту же адски жаркую июньскую ночь, год назад. Другой Ксавьер больше чем когда-либо похож на хрупкую земную девушку, и, пристально всматриваясь в его сглаженные капризные черты, истинный Ксавьер хватается за подбородок, а затем и за промежность, чтобы облегченно выдохнуть и убедиться: он всё еще нормальный самец своего клана, инопланетный пришелец и образец уникальной двойственной биологии. Можно всплывать. Теперь он знает, что и как приснилось им обоим. И его удивление тонет в море вины и робкой, очень неуклюжей попытке в нежность: — Значит, на самом деле тебя зовут… — Кобальт, — Питер приподнял уголок рта в слабом намеке на улыбку. — Пусть будет так. И всегда будет так, как хочешь ты. — Это слишком, — скромный, но чрезвычайно скудно прикрытый одеждой оборотень¹, с виду — ни разу не мужчина, а совсем неоформившийся юнец, выскользнул из рук рослого музыканта и плавно опустился на постель. Чрезмерно худые, но необъяснимо остававшиеся привлекательными ноги таинственно засветились, оттеняя черную скользкую простыню, как всегда, приковали неискушенный взгляд, раздразнили любопытство. — В библиотеке — только не ходи на второй этаж, я говорю про ее филиал по соседству, через дверь направо — есть глобус-бар со всякой всячиной, крепкой и послабее, выберешь. А огромный том Британской энциклопедии, лежащий на полке напротив — это ящик с бокалами. Питер кивнул и вышел из спальни ровно на пять минут. Возвратившись, он застал Ксавьера дремлющим в грациозной, но донельзя развратной позе — свесившись с кровати головой вниз. — Я начинаю верить, что способен сойти с ума много… много раз, — неразборчиво выдохнул он между поцелуями, с которыми набросился на горячий живот Кси. Горячий ненадолго: в зубах Кобальта, как оказалось, был спрятан неровно отколотый кусочек льда, очень скоро очутившийся в пупке и поехавший дальше, снизу вверх по телу — к шее и подбородку. Оборотень айкнул и дернулся, сразу прекратив притворяться спящим. — Садист! — белый удав увернулся от еще одного ледяного «подарочка», негодующе посмотрел на мокрые дорожки, расползавшиеся по его груди и щекотавшие за ушами, а потом был поднят за талию жестко опрокинут на подушку. Нетерпеливый любовник накинулся на его ни о чем не подозревающий рот, влив в горло жгущего спиртного, много и сразу. Бокал, в котором были смешаны три неизвестных напитка, коварно остался припрятанным за спиной. Сладко, игриво. Но слишком опасно. Не успев как следует опомниться после сумасшедших глотков чудовищного коктейля из амарулы, водки и де кайпера² и просто чудом не закашлявшись, Кси уже сидел, прислонившись спиной к стене, а между его тоненьких бедер примостился Питер, еле удерживавший себя от криминального желания овладеть будоражаще красивым и беззащитным оборотнем прямо-сейчас-немедля-ну-сколько-можно-терпеть. Вместо этого его темные помешавшиеся глаза впиваются в глаза Ксавьера, моля разрешения. Сначала будто шепчут, затем негромко произносят, и наконец почти кричат вслух о своей бесстыдной просьбе, не нагло, но настойчиво. И полые ледышки, доверху заполненные сейчас не абсентом, а зеленоватой морской водой — тают, поддаваясь на уговоры. С золотистых ресниц срывается одинокая слеза, Ξ Это не измена, Господи? Но она режет меня вдоль. И режет поперек… Ξ умерщвленная горячим и наэлектризованным до отказа воздухом. Под гнетом этой гнусной атмосферы Кси в отчаянии кусает губы: противоборство чести и бесчестия замучило беспредельно, вконец и донельзя, он как бы сам согласен сдаться. Но последний оплот сопротивления в его ноющем сердце упорно не желает падать. Ξ Увидь. Прочти. Пойми, что так гложет меня! Ξ — Малыш, хочешь… я завяжу тебе глаза? Да! Именно этого он хочет. Глаза совсем оттаяли, блестящие от плача, от радости, от облегчения, но снова их нет, спрятались — за мягкой тигровой шалью, найденной Кобальтом тут же, на ночном столике, найденной на ощупь и наугад, с незримой дьявольской помощью. Теперь золотоволосая красотка, что, по тайному мнению ее соблазнителя, по ошибке родилась мальчиком в семействе оборотней, стала еще беззащитнее. Но вместе с тем ее… его… власть неизмерима: простирается так далеко, что Питер чувствует укол неясного страха. А если Ксавьер неискренен? Если все еще питает недоверие? Ведь сейчас эта русалка способна уничтожить его — одним-единственным словом, настолько простым и невинным, насколько и нещадным. Но через миг он презирает и клянет себя за подозрения. Разве могут эти мягкие губы лицемерить? Их выгибает тяжелая сладострастная улыбка… и в темноту летит чуть сладковатый шелестящий вздох. Длинные ноги расходятся, позволяя приблизиться к себе еще плотнее, а потом обвивают тело Кобальта — туго, как стягивают гибкие тропические лианы… нет, еще туже. Питер задыхается, пугаясь и прозревая: такой силы не могло быть у милой хрупкой девушки, которой до этой секунды упорно, несмотря ни на что, представлялся оборотень. И поневоле ему придется признать, кого же своими тонкими паучьими лапками вылепил Ксавьер. Озвучить. — Ты сделаешь из меня гея… — Серьезно? Ты только сейчас заметил? Ну, так откажись. Я начинаю думать, что ты ошибся дверью. И домом. Или… ты хочешь, чтобы я поверил, что нам может быть хорошо и без секса? — Кси пожал плечами. О выражении его глаз оставалось только догадываться, но Кобальт, от возмущения задохнувшийся еще больше, грубо навалился на ахнувшего от неожиданности паренька и, найдя его пальцы, засунул их себе в пах, под ширинку. Пощупав и огладив более чем внушительную выпуклость, теснившуюся в его джинсах, белый удав тихо рассмеялся. — Ну тогда ты просто издеваешься, Альт, — его спокойный меланхоличный голос завибрировал, став ниже на целую октаву. — Ты уже гей. Скажешь, никогда не был, а я отвечу — и вот опять, да? Я знаю, я всё понимаю. Ты хочешь меня. Хочешь. Пригвоздить к этой стене теснее, удобно взяться за бедра и сделать со мной кое-что знакомое тебе по снам… невероятно стыдное, но приятное. Чего ты наяву ни с кем еще не делал. — «Молния» под его пальцами с треском поехала вниз. — Нет, не нужно, не помогай мне. Останься в одежде, — улыбка своенравных бледно-розовых губ стала еще тяжелее, голос скатился в нарочито сладкий развращающий шепот: — Мне так больше нравится. Давление неожиданно ослабело, Питер понял, что оборотень больше не держит его ноги как в тисках, хоть и не отпускает полностью. Белоснежные бедра раздвинулись чуть шире, поманив его за собой. Как застывший под водой на большой глубине, Кобальт с трудом шевельнул своей рукой и погладил… нежную-нежную внутреннюю поверхность этих бедер. Дальше рука почему-то отказывалась идти. Как и взгляд. Душил не просто какой-то необъяснимый и нелепый стыд, предсказанный Ксавьером: он словно собрался осквернять святыню, а кто… разрешил ему это? — Ты робеешь, киллер, — с плотоядной радостью констатировал Кси, настойчиво прижимаясь губами к его уху. — Робеешь, не решаясь взять то, что я тебе предлагаю… что обещает мое скучающее тело. А между тем, твой «невинный малыш» ночами совокуплялся на этой постели с тремя любовниками, по очереди и одновременно. Моему мужу от этого, знаешь ли… сносило крышу. — А тебе? — Презрение, досада, шок… разочарование? Нет, все это пронеслось в голове не задерживаясь. Пусть распущенный, бессовестный, отчаянно и грязно тыкая в самое нутро сексуальный — о, до внеочередного помутнения рассудка… пусть. Без этого его странный оборотень не вызывал бы такую сумасшедшую похоть, боль и страдания во всём теле. Хотя был бы не менее дорог. Кобальт хмуро порадовался тому, что Кси не видит его сейчас: «малыш» бы обиделся. И он так соблазнителен и мил с этой полосатой повязкой на пол-лица. Как ребенок. Не успев задуматься об этом, Питер задал следующий вопрос — он просто вырвался: — Сколько тебе лет? — Семнадцать, — немного задираясь, ответил Кси. Даже не удивился. — В тринадцать он совратил меня. Тебя это так сильно интересует? Если была возможность, мы не вылезали из постели вообще. Потом кое-что произошло. Он исчез на год. Я начал встречаться с его братом… и со своим братом, троюродным. Пустился во все тяжкие. Думаю, ты знаешь, что это такое. Потом он вернулся и безоговорочно завладел мной опять. — Почему ты избегаешь его имени? — Блядь, ты не забыл, чем мы собирались заняться?! — Ксавьер раздраженно развязал и скинул шаль, чтобы сразу же наткнуться на жуткий ревнивый взгляд Питера. Всматриваясь сейчас очень придирчиво и сердито, он впервые отвлекся от сумасбродно-влюбленного выражения темных глаз и заметил в них что-то неестественное. — Ты… в контактных линзах? Кобальт кивнул. — Но почему черные? — Я же убийца, верно? В твоем сне мои глаза были чернее ночи. Ксавьер пропустил реплику мимо ушей, послюнявил подушечки средних пальцев и снял с него линзы. Уронил оба кружочка черного пластика куда-то безвозвратно в одеяло, когда увидел то, что под ними скрывалось. — Зеленые… — пробормотал удав, тихо поражаясь. — Зеленые! Но зачем же… Альт? Зачем скрывать их? — Затем, что никакие они не зеленые. Это штамп. — Тогда у меня… — А у тебя вообще не глаза, а две Туманности Андромеды. Позволь мне прикрыть их опять. Я же скоро ослепну от тучи отгруженных самосвалами звёзд. Ксавьер прыснул со смеху, покрываясь легким румянцем, потом прильнул к его груди и задрал голову. Питер молча несколько минут любовался его удивительной нежной мордашкой, стараясь не выдавать свое волнение. Удалось ему более чем — пришибленный его полной невозмутимостью, Кси жалобно прошептал: — А у тебя красота и дьявольщина в глазах, киллер, — и добавил совсем уж плаксиво: — Ты еще хочешь меня? Питер отодвинул его и развернул спиной к себе. — Давай попробуем еще раз. Я должен знать. Твой муж. — Уверен? Ладно. «Ангел» — его небесное имя. «Ральф де Риенн Маршеллин» записано в паспорте гражданина США — и это всё еще имя без фамилии. Официально Ральфом звать его непривычно, мы делали это давно и нечасто, потом и вовсе прекратили, все, за исключением его брата. А полное его имя никто и не слышал. — Оборотень вздохнул, ощущая, как глаза накрывает… нет, не шаль. Большие ладони Питера, очень теплые, но твердые, как камень. — Альт, его я люблю. Никого не умею любить и не хочу. Только его. В нем — средоточие всего, что я всю жизнь хотел получить. Я могу встречаться и спать с кем угодно, чем изредка и занимаюсь, как одинокая брошенная шлюха, но… Понимаешь, это запредельное. Я заглянул в его душу — в ночь, когда он подвел себя к самому краешку страшного обрыва, одной ногой над бездной. Под руку его уже держала смерть. Он умирал. И не было у него ни единого стимула, предлога и причины остаться в живых. Не хотелось, и всё. Я стал его случайной жертвой, и он этого не скрывал. Его каприз: мы увидели друг друга днем, по глупому стечению обстоятельств, и мгновение спустя я уже знал, что мне не избежать его. Я винтик внутри корпорации его сестры, а он… думаю, и так понятно кто. Он воспользовался своей властью без стеснения: просто выдернул меня из работы, из привычного уклада жизни и быта, заставив полететь сюда, в Гонолулу — сначала в офис, где я ходил за ним хвостом, словно собачка, потом домой. Никто не удивился моему появлению. Хотя, признаться, присутствие госпожи президента за ужином меня ужасно сконфузило. И я со страхом ожидал продолжения фарса вечером, в его спальне. А там… — Он применил силу? — Пальцы, прижатые к глазам оборотня, задрожали. — Нет. Он разделся. — И? Не замолкай после каждого слова. — Ты вряд ли сумеешь увидеть так, как видел я. Впитывать так, как впитывал я… жуткое знание, которое он мне дал. Его тело было уже не телом — несчастным куском плоти, бьющимся в агонии. Наркотик фактически убил его. Наркотик, в течение одного месяца принимаемый в чудовищных дозах. И Ангел знал это. И все равно принимал. И, несмотря ни на что, ему хватало сил проживать каждый новый день так, чтоб никто ничего… вообще ничего! — не мог заподозрить. А мне… он открылся. Из всего огромного количества народу, жаждавшего его, открылся мне — спустя десять часов, как увидел впервые. Его дни уже были сочтены. Что я мог для него сделать? Да ничего. Ну, кроме… — он снова зарделся. — И я решил мгновенно. Отдался сам. — Ка-а-ак?! — Ты еще спрашиваешь как? Да попой кверху, — ответил Кси чуть насмешливо. — Он занимался любовью с мальчиком впервые, я заметил это. У меня опыта было побольше. — В тринадцать-то лет?! — В двенадцать. Извини, что соврал в начале. А ему было четырнадцать. Ты не знаком с физиологией перевертышей, Кобальт, но не будем сворачивать с темы. Его неопытность… заметить-то заметил, но намного позже осознал все. Он покорил меня. Своим умирающим телом он сделал со мной в постели такое… такое, черт возьми, потрясающее, всю душу к его ногам вытрясающее. Я не мог сдержаться. Я поклялся, что он выкарабкается. Или затянет меня туда же. Я не подозревал еще, кто он такой, а главное — кто его сестра. Я не знал, что волнуюсь зря. Но откровения не заставили себя долго ждать. — Ксавьер выпрямился. Голос зазвучал ровно и сухо, немного с неприязнью. — Бессмертные. Непобедимые. Облеченные в обманчиво уязвимые земные оболочки. Демоны… словно рожденные из неосторожной мечты, из сладких-пресладких грез, незаметно перетекающих в кошмары и горькие слёзы. От них больно, но их хочется без передышки, разум восстает, а сердце стонет и тянется. Ты в ловушке, дверца захлопнулась, но ты и не рвешься на свободу. Возжелав демона раз, ты сделаешь все, чтоб заполучить его снова. — Осторожный вздох. — Я не мог потерять Энджи из-за наркомании. И сестра излечила его. Оставила по эту сторону жизни. Мы стали жить вместе. Наши души сроднялись очень быстро. И наступил момент, когда нас признали неразрывным целым. Только Ангел… Знаешь, бывших наркоманов не бывает. Даже если они боги — или демоны. А я смирился. Гнусные вещества не помутнили ему разум и не изменили характер в худшую сторону. Они мучили лишь тело. Забирали его платой за ощущения, которые дарили. А ему это безумно нравилось. Модифицированный ЛСД, странное вещество, совсем не похожее на обычную «кислоту», был создан в лаборатории корпорации специально под… ну, не под него, но и для него в том числе. И это, пожалуй, его вторая страсть после меня. Или третья… если посчитать еще работу. — Малыш? Но в шприце, вонзившемся в меня из его пистолета, был героин. — Почему? То есть как это? Ангел никогда не кололся героином! И я сам видел, разбив эту дрянь, привычный оттенок ядовитой зелёнки, меня вштырило, как от кругосветки по солнцу, а тебя, значит, нет?! И как ты, бллин, узнал, если… — Кси беспомощно посмотрел на след от укола в виске Кобальта. Тот кивнул — медленно и виновато. — Бывших наркоманов не бывает. Досадно, но ты прав. Я могу это не признавать, если не хочу, но моя кровь… Прости.~~~ Конец первой части ~~~