***Часть 2 — Наркотики***
XI — Я мог бы решить твою задачку в одно мгновение. Но разве этого тебе хотелось бы превыше всего? — Ты не сделаешь это безвозмездно. Питер с любопытством потрогал свои губы, обожжённые после встречи со ртом хозяина дома. Жара в поцелуе не было и в помине, наоборот — его обожгло дуновением ледника, нестерпимым морозом, и вся влага внутри его легких превратилась в болезненные колючие кристаллики. И каждый новый вдох он делал с величайшей осторожностью, пытаясь не тревожить засевшие внутри ледяные шипы, не торопившиеся оттаивать. И всё равно трогал губы, которые не чувствовал. Интересно, они посинели? Из комнаты мистическим образом исчезла дверь (и все зеркала, но это Кобальт запоздало заметил ближе к концу разговора — настолько был прикован к демону и подаренным демоном острым ощущениям), а больше, в общем-то, ничего не поменялось. Домоправительнице, которой поручили перенос его багажа, придется несладко. Если, конечно, она щедротами хозяина не овладела каким-нибудь хитроумным заклинанием, позволяющим пройти сквозь стену. А может, двери и не было? И Асмодей великодушно сотворял для меня иллюзию, которую сейчас стёр за ненадобностью. Чтобы я не вышел отсюда. — Почему ты так решил, Питер? — Потому что… потому что… Я не знаю почему. А если и сделаешь, то… — Не сделаю. Ты не попросишь. — Я… Знаешь, у меня глупейшее ощущение, что ты искушаешь меня. А я хочу и не хочу поддаться. Что ты мне расскажешь? — Не что, а сколько. Мало. — Демон эффектно подогнул под себя одну ногу. Взгляд, которым он то игриво, то испытующе скользил по лицу гостя, заставлял потеть, краснеть и хотеть выпить… незнамо чего. — Если ты хочешь остаться с Кси — брось свою затею. Это тот редкий случай, когда ваш всесильный лорд-темптер не дурачится, не преувеличивает и не пытается запутать и обмануть. Кстати, жажду узнать: ты можешь хоть сформулировать, что именно ты вынюхиваешь, Питер? Питер! Музыкант и без пяти минут детектив очнулся. Выпить захотелось более конкретно. Только не жиденького шампанского из хозяйского бассейна. Чего-нибудь крепкого. — Причину, по которой Ангел, твой исчезнувший сын, изменил устоявшемуся ритуалу поклонения Веществам. Или того, кто заставил его сделать это. — Но зачем? — Для малыша Ксавьера. Для себя. Во имя высшей справедливости. Потому что всем нутром пощупал разницу — между мирным, беззаботным, но бесцельным существованием… и ни в какие ворота не лезущим особым предназначением. Твой красноречивый взгляд подтверждает, что я идиот, но я не могу иначе, мессир, м… Мод. — Ты осознаешь, что, возможно, уже свихнулся? — Конечно. Я не знаю никого, кто, оказавшись на моем месте, выдержал бы откровение об уютном семейном гнездышке сатаны на курортном тихоокеанском побережье. Вы хотя бы на Аляске должны были поселиться, в страшной глухомани — а не у всех на виду. И я уже молчу о кричаще готическом антураже, архитектуре дома, о твоих детях, слугах и одеяниях. Всё как нельзя лучше ложится на мой воспаленный мозг. Всё могло быть им от начала до конца придумано. Значит, я уже свихнулся? Но лекарства от безумия не попрошу. — Скромняга ты, Питер. Задавай свои вопросы. — А можно?.. — Выпить для начала? Да. — Темптер указал на овальную тумбу у своей громадной кровати-гроба. До этой реплики тумба пустовала, не считая пепельницы желтого богемского стекла с единственным окурком. А после — на ней почти не осталось свободного места из-за появления дюжины темных бутылок с различными этикетками и двух толстостенных бокалов. — Не мучься выбором, бери лучшее — зелье из тубуса. Односолодовый «Лафройг», восемнадцать лет выдержки. Тебе, бывалому пьянице, точно придется сейчас как нельзя кстати, чтоб промочить больные гланды. — Ты всё знаешь. Почти всё и всегда. Что люблю и что ненавижу. — Питер сделал глоток из горла. Кашлянул, округляя глаза. — Огонь, а не отрава! — и приложился ещё. Горелые яблоки, торфяной дым и прелые листья — то, что надо, когда кругом сплошная чертовщина. Мозги отнюдь не обретали ясность. Но это то, по чему они соскучились. И колючки в легких согласились с ним, наконец растаяв. Он приложился к горлышку в последний раз и осторожно опустил бутылку обратно в тубус. Завинтил крышку, стараясь не думать, что выжрал не меньше половины дорогого шотландского виски, и спохватился о неиспользованных бокалах. Неловко вышло. Вульгарно. Демон ухмылялся ему с таким понимающим видом, что он немедленно почувствовал себя распоследней тряпкой и самым конченым алкоголиком на Земле. Разве так работает искушение? Но маяться угрызениями совести некогда. И тянуть с допросом больше нельзя. — Что для тебя зло, мессир? — В порядке убывания? Самопровозглашенный мессия — Христос. Непровозглашенные пороки — человеческая глупость, скудоумие, ограниченность. Рабство — как форма насилия, а не добровольного отказа от свободы. Сознательная жестокость – как ум, не познавший доброту. Дальше идет низость души, плоский эгоизм, подпитываемый страданиями других. Хватит для разогрева перед забегом? — А что добро? — Все, что приносит наслаждение, никому не мешая при этом. Да-да, Питер, и химия в венах в том числе. — Кто такой Солнечный Мальчик? — О… ты осведомлен уже настолько. — Асмодей отогнул черное покрывало, на котором они сидели, и скользнул в свою устрашающую постель. — Спешу заметить, ты не там ищешь. Но ничего дурного не случится, если ты все же съездишь к нему в Хайер-билдинг¹. Кобальт еле успел проследить за тем, как демон сунул ему в передний карман джинсов сложенный вдвое листок, а затем легким движением опрокинул навзничь и сел верхом. — Давай теперь займемся… — Моди с силой сдвинул его бедра своими и достал из-за уха сигару, — …проблемой под названием «почему ты до сих пор не заимел секс с роскошной блондинкой русалкой». Что скажешь? — Мне казалось… — Послушай, Питер, никому не интересно, что там тебе показалось. Я даю тебе лишь один гранитный факт: ты владеешь сокровищем, которое нужно постоянно, хм, трахать. Я не удивлюсь, если Ксавьер сейчас лежит под серафимом, или сидит на нем, или свисает с него и с подоконника, или… — Мессир! Мне очень стыдно. Я боюсь этого… ну, этого. Секса через… — расстроенный, он произнес одними губами «жопа», чем вызвал в Асмодее лишь легкую снисходительную усмешку. Расстроился ещё больше, но продолжил: — Секса с чужим сокровищем. С чужим во всех смыслах. А малыш уже засмеял меня. И я словно в грязи выкупался. Мессир, я ведь не могу пока. И не знаю, что мне нужно, чтобы пересилить себя, переступить через… ты понимаешь? Я должен спасать его, оберегать, а не трахать. И я бешусь от ревности к шестикрылому торчку, один хрен знает почему павшему с небес на голову Кси, но ничем себе помочь не… — Можешь сделать это со мной. Ты ведь знаешь уже, кто я. Что я. — Но… — И ты мне приятен. Конечно, это далеко не главное и не решающее, если мне понадобилось пронести кого-то через девять кругов концентрированного блуда, жареной кромешной темноты, полной стонов и вскриков боли из-за неутолимой похоти. Но все же ты мне нравишься, а еще я нравлюсь тебе, это заметно. Кроме того, разве есть способ лучше — объяснить, что делать в постели с Ксавьером. И отговорки тебе не помогут. — Да я и сам понимаю, что(выбора ты не оставишь)
я согласен. Но, мессир… сейчас я хочу поехать к вашему Солнечному Мальчику в этот Хайер… Хайер-билдинг. Давай после. И при условии, что ты ответишь ещё на один вопрос. «Валяй», — милостиво разрешили лукаво мерцавшие глаза, и левый опять из зелёного стал чёрным. — На вечеринках, пьянках, гулянках… рука твоя? Твоя?! Ты знаешь, о чём я. Кобальт судорожно стиснул косточки его запястий, опасаясь удара, побега и других неприятных неожиданностей. Но демон сидел всё так же неподвижно и спустя секунду вымолвил: — Да. — По собственной воле? — Ну конечно же. — Зачем? — Затем, что народ всегда жаждет хлеба и зрелищ. Новый ЛСД обеспечил их и тем, и другим. — Вот как? Тогда какого чёрта твой сын колется героином?! Сидевший сверху ложно-юный и донельзя развязный подросток вовсе не выглядел так, будто на него вылили ушат холодной воды. Но Питер готов был поклясться — великий и ужасный Асмодей удивлен. Дьявол не подозревал о подмене, с чего бы… как не знал о ней и Ксавьер. Однако у лорда превосходная выдержка. Хотя нет, глупость: он мог не меняться в лице по той простой причине, что в этом лице ни кровинки нет. — Который из них? — Ангел! А может, и оба… — Сомневаюсь. Юлиус не чувствителен к наркоте. Вообще. Так-так… вот это новость. Ему стало дурно — в самом худшем смысле, с тошнотой и мертвыми петлями, в которые завернулся желудок. Множество мыслей разом схлынуло, накатило недавнее зыбкое, а теперь чётко оформившееся предчувствие беды. Тревога, выросшая до пожарной, полицейской и производственно-аварийной, с сиренами и мигалками. Он не гадал, он уже шёл по краю. Дьявол коварно вывел его на острие ножа — все равно что посадил на раздвоенный кончик своего змеиного языка. И в любую секунду меня могут заколоть, ужалить, отравить насмерть, если будет задан неправильный вопрос. Но мне нужно, нужно! — выпытать всё. — Что же его воспламеняет, заставляя забыться в круговороте страстей? — Он никогда не забывается. У него нет такой слабости, что продалась бы за горстку эмоций. Его душа, его светлое, чувственное, ранимое и податливое начало — это его близнец. Энджи. — Тогда почему же ты спросил «который из них»?! — воскликнул Питер еще громче и тут же пожалел об этом. Чёрт подери, это так естественно: ошеломленный отец выдает первое, что приходит в голову, даже если он демон. Даже если не покажется ошеломленным. Потому что пожелает уточнить. Потому что он всё же не всесилен и не всеведущ, всегда остается место сомнению. Дети — источник нескончаемых сюрпризов, Демон тоже мог измениться и скрывать болезненное пристрастие. Капля камень точит. А уж если это капля наркотика… Всё логично. Но Моди разбил его теорию в пух и прах своим ледяным голосом: — Потому что врождённая нечувствительность к компонентам любой дури не мешает моему условно старшему сыну тоже ловить кайф. Героином он раньше не баловался. ЛСД — да, иногда. Но только если он… — Асмодей сделал эффектную затяжку, швырнул тлеющую сигару через голову музыканта в пепельницу и слез с кровати. — Знаешь, милый Дюпен, тебе пора к нашему местному Эйнштейну. Только не льсти Солнечному мальчику этим сравнением при встрече. — Мессир, ты издеваешься! И я согласен на дальнейшие издевательства, на любые, кроме этого! Пожалуйста, ответь, что там с Демоном? — Ему нужен острый и довольно опасный модификат — α (или β, β-изомер круче) диэтиламид лизергиновой кислоты при условии, на которое я намекну одним словом – Мануэль. А теперь поторопись. Кобальт кивнул и быстро достал тетрадь. Правда, неизвестно, что в неё писать: лорд все так же непонятен. Даже ещё более непонятен, чем прежде. И всё-таки… «Мессиру Мортеалю нет равных. Если это дьявол, и он хотя бы вполовину настоящий, то боже помоги нам всем в аду. Я узнал то, о чем только потом подумал, что хочу узнать. Но ничего о нём самом, не считая его диковатого плотского желания, с которым он сожрёт меня напоследок. Но и это обещание похоже на насмешку. И я запутался. С его слов Демон и окончательно обвинен, и полностью оправдан. Конечно, если…» Усталые глаза отвлеклись от записи на какой-то жалкий миг, а тело уже ударила сильнейшая дрожь: дверной проём появился снова. Появился не в том месте, где пропадал. Дверное полотно из чёрного дерева стало красным, а ручка из круглой поворотной — длинным и изогнутым металлическим языком пламени. «…если лорд не лжёт».