***Часть 2 — Наркотики***
XII — Демон, — Кобальт тут же смутился под его давящим взглядом, — я полагал, что твой отец написал на бумаге адрес, а там сказано только, чтоб ты отвез меня к… — Хорошо, идем. Снова эта порнографическая ладонь. Одета в лакированную перчатку, на которой вместо инструкций о деликатной стирке не хватает бирки «eat me, drink me». И слово «изящно» тут не подходит, и вся слюна во рту уже пересохла. Почему ему постоянно хочется сплетаться с чужими пальцами в каком-то подобии сексуального объятья? Юлиус не обращает внимания. Или только вид делает? — Я хочу в твои сиреневые глаза. Сугробом на голову, дивная фразочка обрушилась на них обоих с одинаковой силой. Демон замедлил шаг. Потом развернулся. На его бледном ангельском лике мелькали отблески, как нимб… проступавший из глубины кожи. И скользящая тень улыбки, которая этот свет притушила. А Питеру захотелось сию же минуту провалиться как можно глубже под землю, и чтоб никто его там не нашел во веки вечные. Как мой поганый рот вообще открылся сказать такое? О Господи. Но ведь он даже не думал о том, что проговорил! Вырвалось… само? Само?! Да с какой радости? Не может он на самом деле желать этого! — Я отпущу тебя в них, детектив. Но не сегодня. Холодный поцелуй. Одними губами, по которым все еще блуждает мертвенный свет, И Питер боится дышать. Отстраняется, завороженно глядя в смоляные зрачки, вспоминает, что мессир говорил о кромешной темноте. Жареной. От красоты этого мальчика мурашки под кожей. От его совершенства — настолько выверенного и пропорционального, что оно противоестественно. Пугает больше, чем влечет. Ксавьер не такой, он походит на человека — восхитительного, с маленькими изъянами, смешными тощими коленками и плаксиво краснеющим носом. Но Демон… Как разбить, сбросить с себя твои жуткие адские чары? Зачем ты окутываешь меня собой? Или это не ты? Ведь мне не нужно, правда, не нужно… — Юлиус, что со мной происходит? — Он решился опять пойти напрямик. — Очень простая вещь: ты дышишь. — Н-не понял? Инститорис вытащил из своей тяжелой шевелюры первую попавшуюся прядь волос и накрутил на палец. Привидение его улыбки стало заметнее. Поманив Питера поближе к себе, Демон поднес к его лицу блестящий, чуть вьющийся локон. — Ты дышишь вот этим, детектив. Черт, снова облажался. Ругаться про себя с некоторых пор стало привычным делом. Он-то, наивный, считал, что этот запах — атмосфера всего дома и территории около. И пока Питер здесь, то чувствует его повсюду. А на деле… — Но почему постоянно? Ты ведь далеко не все время был рядом. — Ты пропитывался моим запахом, когда не хотел выпускать мою руку во время первой прогулки. И в конце концов вывалялся в моей ауре, как, извини за сравнение, собаки вываливаются в падали. Только в моём случае это глаза, кожа и волосы, а не гниющее мясо. Но воздействие волос сильнее всего. Их запах колпаком будет накрывать тебя до тех пор, пока… Вот честно, я не знаю, до каких пор. — А кто может это знать? Демон неопределенно пожал плечами и повел его дальше — в гараж, где, миновав четыре одинаковых алых спорткара, они остановились у ряда мотоциклов. — Не люблю на них кататься, автомобиль надежнее. Но сейчас нам нужна скорость и не нужны проблемы с полицией, — пояснил Юлиус и сорвал запыленный чехол с самой крупной и жуткой модели ручной, видимо, сборки: ни бренда, ни номерных знаков, зато формой мотоцикл напоминал хищное костлявое чудовище, галантно изнасилованное и поставленное на два колеса. Надпись, единственная найденная и красовавшаяся на обтекателе — «Alien V» — всё объяснила. Но легче от неё не стало. — Садись позади меня. — А шлем? Он бы сам взял, не спрашивая. На полках в гараже валялась уйма полезных вещиц — от рыболовных крючков до полного облачения сноубордиста — но только не шлемы. А про дорожную полицию цветок Асмодея тонко пошутил? Не осмелится нас никто штрафовать. Демон влез в выдвижной ящик под витриной с цветастым гоночным комбинезоном, недолго повыбирал и бросил в Питера большими зеркальными очками, сам обойдясь черными и узкими, номинально прикрывшими ресницы. Глядя, как он перекидывает длинную ногу через сиденье, Кобальт впервые озадачился видом его обуви. В ушах зазвучал хриплый голос серафима:«…это имидж. Черные рубашки. Молнии. Впечатляющие ботинки. Миллион ремешков. На высокой платформе. Имидж. Их имидж…»
— Юлиус, ты когда-либо любил девушку? — Нет. У меня был Энджи. — Но он ведь… — Мы не имеем гендера. Ни он, ни я. И мы не люди, чтобы любить… каких-то девушек. Чтобы в принципе испытывать то, что можешь испытать ты при виде крепкой задницы и других округлостей. Если тебя это утешит, то каждый из нас в равной степени задумывался как мужчина и как женщина. Но если ты захочешь назвать нас гермафродитами, то снова ошибешься. Мы что-то четвертое. Или пятое. Хотя телом любому из вас понравимся. — Но ведь это не значит, что… — Именно. В моих штанах ты не найдешь ничего лишнего. Или необычного. Мы похожи на то, за что ты принял меня в самом начале — на распущенных избалованных мальчиков. А если ты хочешь удостовериться в этом, детектив… — Я тебе верю. — Тогда садись наконец. Обхвати меня покрепче. Или тебя сдует на хрен сумасшедшим ветром. — Демон спрятал весь килограмм волос в загадочное устройство, о котором Стил не отважился спросить — биомеханическую сетку, самостоятельно закрепившуюся на затылке — заметил, что его нечаянный пассажир так и стоит столбом, завороженный, и приподнял бровь в намёке на нетерпение. А он не привык повторять дважды. Как и его отец. Подчинившись, Питер понял, что возбуждение больше не удастся подавить: тело «распутного мальчика» было ближе, чем когда-либо, а его равнодушный приказ был выполнен на уровне инстинкта — со звериным восторгом. Дороги вокалист Type O Negative не видел, а по сторонам смотреть все равно не получилось — из-за постоянных кренов, ускорений и торможений, заставлявших вцепляться крепче в талию водителя и, при желании, бессвязно молиться. Но в паузах, когда мотоцикл с диким рёвом мчал по прямой, не угрожая ежесекундно сбросить с себя, Питер блаженно жался щекой к шее Юлиуса, и всем телом — к одетому в черную лакированную броню всаднику Апокалипсиса и не мог им надышаться всласть. Когда «Чужой» в образе мотоцикла резко притормозил в тени Хайер-билдинг, Стилу показалось, что они сюда секунд двадцать летели, не больше. — Он всегда очень занят. — Демон шел по громадному холлу небоскрёба к лифтам, уверенно лавируя в толпе народа — в основном, туристов — и Кобальт не поспевал за ним. — И, в отличие от моей семьи, обещания нянчиться с тобой не давал. Придумай что-нибудь вязкое, липкое и мгновенно запоминающееся, иначе затрахаешься гоняться за его помощниками, прося короткой аудиенции. — Может, тогда договориться о встрече на вечер? Или в обед… — У него нет ни обеденного перерыва, ни окончания рабочего дня, ни выходных. Хэллиорнакс Тэйт, в просторечии именуемый Солнечным мальчиком, вкалывает сорок восемь часов в сутки и небезосновательно является правой рукой президента. — Он что, не ест и не спит? — Не забивай голову бредом и просто постарайся вести себя достойно. Мы на месте. — Юлиус нажал на кнопку «стоп», когда лифт проезжал отметку «118», и руками раздвинул внутренние двери кабины. Пол сто девятнадцатого этажа застыл на уровне его груди. — Я решил немного помочь. Возьми, — он протянул музыканту кусок розового мелка. — Нарисуй у себя на груди число «69» или надпись «я дурак и ты тоже». Рычаг открывания внешней пары дверей перед твоим носом. Я жду тебя снаружи. И дематериализовался, как чертов фокусник. Детский сад. Если вечность означает вечную невозможность достигнуть зрелости… Хотя о чем я ворчу, преждевременно подражая древней развалине? Лучше быть как они, а не противным недовольным старикашкой. Выполнив нехитрые манипуляции с рубашкой и мелом и выкарабкавшись из лифта, Питер побрел по неярко освещенному коридору и сообразил, что не спросил, куда дальше идти и как выглядит Хэллиор... Язык сломать можно. Мимо мелькали открытые двери в лаборатории, на первый взгляд казавшиеся одинаковыми, в воздухе витал запах горьких токсинов, расплавленного железа и каких-то пряностей в несочетаемом миксе, что порядком сбивало с толку и мешало думать. — Что ты мне принес?! Идиот! Тонна шлаков сгорела вчера днем в Аркаде, отнеси катализатор обратно! Где Нэнси? Почему я никогда не могу докричаться этой вздорной лисицы? А моя любимая колба?! Кто ее разбил? Почему в этом отделе трилобитов и первичноротых руки у всех растут из задницы?! Какие громкие хозяйские вопли. Буквально в двух шагах. Кобальт отряхнулся и с любопытством заглянул в помещение по соседству: двадцать (может, и больше) молодых людей ползали по полу, собирая разнокалиберные стеклянные и керамические осколки. Ползали с самым усердным, даже отчаянным видом — вокруг миниатюрного, не выше пяти футов¹, подростка с крайне деловым квадратным лицом и такими яркими металлически-желтыми волосами, скрученными в толстые дреды, что при движении от них глаза слепило. Как от бликов солнца. Солнечный… Мальчик? Но ведь это чудное создание вообще ребенок! — У нас гости! — на музыканта обратились оранжевые глаза-блюдца без белков. — Что за «69»? Количество пятен на твоей рубахе? Мы знакомы? Что поделываем в самом сердце корпорации? Если ты потерялся, я вызову… Постой-ка! Я тебя знаю! Ты… ты… — Хэлл наморщил лоб. — Питер?! Тот самый висельник! Ты поешь мою любимую песню о докторе Менгеле². Но как ты сюда попал? Я так рад! Хочешь чаю? Но лучше кофе. Я не переношу ни то, ни другое. Печенье тоже съешь сам. Впрочем, кофе… я бессовестно наврал, кофе я люблю, — Солнечный мальчик сорвал с себя лабораторный халат и перчатки, и Питер с большой осторожностью взял ладонь вполовину меньше его собственной. — Идем в уборную: там уютнее всего и есть холодильник, наполненный всякими вкусностями. Поваляемся на диване. Ты расскажешь, когда опять снимешься обнаженным для обложки журнала³? И оставь автограф на моей щеке, перманентным маркером. Где-то здесь, в кармане был, сейчас найду. Черный или синий? Лучше бы синий, чтоб к комбезу шло. Умываться мне не надо, так что твоё художество останется на мне до второго пришествия. Ну или до следующего взрыва резервуара с олеумом. Святые лептоны, кому я отдал маркер? Нэнси, найди и принеси мой маркер! Ты не Нэнси? Нэнси номер два, найди мне маркер! О, висельник, осторожней, нет, я не про битое стекло, здесь высохшая лужа электролита, не опасный, не вонючий, просто соль въестся в подошвы. Давай-ка, на цыпочках, прямо и налево. Обалдевший Питер, так и не сумев вставить ни слова, беспомощно позволил хозяину сто девятнадцатого этажа увлечь себя в туалет. Диван там оказался на редкость мягким и удобным, многочисленные ассистенты оформили ранний завтрак из кофе, джема, горы булочек и печенья, но вот сам Хэлл неожиданно пропал, а когда вернулся, то не один, а с передвижной установкой для резки по металлу. — Мне нужно сделать несколько шаблонов для усовершенствованной модели двигателя конкорда SFSK-22, — доверительно сообщил мастер Тэйт, когда они остались вдвоем. — Но ты на это внимания не обращай. Я еще закончу огранку нескольких изумрудов для диадемы Кси — это подарок на его совершеннолетие от всего филиала, только тсс! Никому не проболтайся. Потом, если не боишься, сходим к шефу, получим добро на проведение тестирования с новыми образцами марсианской полиметаллической руды: у меня некоторые соображения есть по поводу ее радиоактивности. А потом… — Хэллиорнакс, кто вы? — Я? — Хэлл натянул на хитрую физиономию очки с широкими прозрачными дужками и схватил алмазный резак. — Инженер. Технолог. Химик. Ювелир. Врач-хирург. Мастер метаморфоз. А ты? Музыкант? Или детектив? А может, все-таки любовник? Или убийца? Ты уж реши, выбирать нужно сейчас. Усидеть на стольких стульях сложно, ты не находишь? Да и разные они. — Вы ясновидящий? — Нечто вроде того. И этим не ограничиваюсь. — Но вы ведь не демон? — Нет, всего лишь крестный отец двух миленьких пушистых котят. Один из них привез тебя ко мне. — И вы ведь знаете, зачем я приехал? — Естественно. Ты ищешь заказчика моего героина. — И вы поможете? — Я расскажу все, что мне известно, хотя мне не известно почти ничего. Я не могу открыть даже его имя. Он ни разочка не показывался на глаза, постоянно отправляя ко мне своего человека. Я зондировал голову посредника: он сам не знает, на кого работает, а товар доставляет на нейтральную территорию, откуда кто угодно может приносить его в особняк Мортеалей. Как видишь, противник неплохо подготовился и попрятал концы в воду. Но почему-то я уверен, даже если ранее он не сделал ни единой ошибки, он занервничает сейчас. Ты объявил на него охоту, возможно, уже сел ему на хвост. Он допустит промах и очень скоро. И тогда ты поймаешь его. Ты в любом случае поймаешь его. Ты сильный, Питер. Сталь⁴, обернувшаяся кобальтом из любви к прекрасному перевертышу — и ни один алхимик при этом, прошу заметить, не пострадал. Ешь печенье, оно шведское, по классическому рецепту, с овсяными хлопьями. Булочки тестировал на туристах, первая партия была нечаянно отравлена солями цинка и марганца, но мы быстро починили сломавшихся человеков, я даже не извинялся: им было так безудержно вкусно, никто ничего не заметил. В остальном там из вредного только глютен. Музыкант нерешительно потянулся к вазам и подносам, и в итоге выбрал кофе. — Хэлл, можно ли доверять мессиру Асмодею? — Слова духа тьмы похожи на кривые зеркала: сколько ни рассматривай и ни проверяй их со всех сторон, смысл будет искажен и истолкован так, как хочешь ты сам. Он никогда не солжет, потому что даже самая чистая правда покинет его уста исковерканной. Но его поступкам ты можешь довериться без оглядки. Он не умеет разочаровывать. — А Юлиус? — Шансы быть преступником у него такие же, как у Моди. Как у Дэза. Как у братьев Санктери. Как у их повара, горничных, домоправительницы… вообще всех, кто живет в этом доме. Единственный, кто вне подозрений, мой дорогой Питер, так это Ангел. И вовсе не потому, что он кажется тебе жертвой и главной мишенью — а потому что он открыто, никого не стесняясь, приходил ко мне за ЛСД и только за ЛСД. Мне прекрасно известны размеры его любви к своему наркотику, а также то, что он никогда не изменял ему. Кобальт напряженно вскинул голову: — Ты включил в список подозреваемых Ксавьера и Мануэля. Ты можешь объяснить мне, какого хрена Кси делать… — он задохнулся и не сумел закончить фразу. — Предположительно, никакого, — тихо ответил Хэлл. — Но тебе и в голову не приходило заподозрить свою обожаемую русалку, потому я сделал это за тебя. Проверь его. Каверзные вопросы у тебя неплохо получается задавать. Я восхищаюсь, как быстро ты вжился в новую роль, как здорово освоился, браво, висельник. — Зачем ты начал производство наркоты? — Приказ президента. Эллин не желала, чтобы брат травился сомнительной гадостью, купленной адрон знает где и мюон знает у кого. У процесса приема наших наркотиков и накопления их в организме есть и обратная сторона, положительная: я знаю свою химию и знаю, как выводить ее из вен. Мы регулярно промывали Ангелу кровь. — Значит, ты следил за его состоянием? Был в курсе о подмене всё это время? — Да. — А почему никому не сказал, мастер Тэйт? — А кому должен был? Его отцу. Его брату. Его супругу. Но Питер молчал. Хэлл перечислил свои обязанности. Среди них значился врач. И ты хранил врачебную тайну, не так ли? Анджело попросил тебя. Не выдавать его. А глядя на то, как задорно и без умолку ты день-деньской тараторишь, сложно поверить, что ты «чёрный ящик», кладезь величайших секретов. И никто ни о чём не заподозрил. — Как давно в его сосудах к ЛСД примешался героин? — Пятнадцать недель назад. Концентрация по отношению к β-изомеру возрастала с астрономической скоростью. Когда произошло полное замещение, Энджи покинул Землю. — Мне никто не сказал… — поперхнувшись, выдавил Питер и оттолкнул чашку. — Эй, ты чего? Он не умер, что за глупости! Бессмертный потомок Люцифера улетел из Солнечной системы с целью, которую сам не назвал бы. Потому что ее нет! Он оставил планету исключительно благодаря инстинкту самосохранения — улепетнуть прочь, как можно дальше от места, где кто-то через зараженную кровь пытался завладеть его разумом. — Что?! — Ты первый, кому я выболтал это. Сохрани, пожалуйста, в тайне: Ангел незадолго до своего исчезновения жаловался мне на головные боли. Говорил буквально: «Что-то давит мне на мозг». И это говорил он, чье тело не подвержено никаким недугам. Ты понимаешь? — Почему ты не сообщил лорду? — Ты забыл? Он обвиняемый. Кстати, я тут подумал… ну, насчет обвиняемых: ты ведь и мне не обязан верить. Проанализировав свои слова, я понял, что будь я следователем, первым бы заподозрил в преступлении самого себя. Я знаю о наркотиках все, я их сам и изготовляю. Разумеется, у меня постоянно открыт к ним доступ, а я тут насочинял басней, не забыв очернить всех приближенных к дьявольской семейке существ, которых ты знаешь. Сложив все до кучи, меня в два счета можно припереть к стенке и допытать, вытянув мотив отравления лапочки Энджи. — Хэлл с грохотом бросил инструменты. — Рекомендую арестовать меня. — Нет, — Кобальт встал с дивана и обнял маленького инженера за голову. — Свои выводы я обычно записываю в тетрадь, но теперешние умозаключения могу высказать тебе вслух. Солнечный мальчик, ты безумно любишь своих крестников. Особенно Ангела. Ты до сих пор не пережил то, что с ним произошло, и винишь во всем себя. Оставайся и дальше таким солнечным — теплым, заботливым и жизнерадостным балаболом. Я вижу, что ты гениальный ученый. Но детектив из тебя паршивый. Предоставь расследование мне. Я тоже не хватаю звезд с неба, часа два назад заделавшись умником и ищейкой. Но, клянусь, что приведу тебе настоящего… — Лучше умертви его. Прикончи урода сразу, не медли. А если он по заговору ордена иллюминатов с ретроградным Меркурием вдруг окажется в одной шайке с бессмертными, я подскажу тебе способ лишить его жизни, — Хэлл шаркнул ножкой. — Что… я что-то интересное сказал? — он улыбнулся признательности, засиявшей в глазах Питера. — Да брось. Выкладывай лучше, что тебе еще осталось узнать. — М-м… вот что: я могу тайно поприсутствовать при передаче очередной партии героина посреднику? — Исключено. Заказы отменились, когда Ангел исчез. — Я ожидал подобный ответ. Плохо, но не ужасно. Хэлл, еще одно: покажи мне шприцы, которые брал Ангел. — Все они в точности такие, как этот, — без особого энтузиазма ответил мастер, вынимая из кармашка на груди пластмассовый блистер и подавая ему. — Я в некотором недоумении… Питер вскрыл упаковку, осмотрел содержимое, удовлетворенно хмыкнул, а потом вручил Хэллу поршенек от пистолетного шприца Инститориса. — Полюбуйся-ка. Чье художество? — Святые лептоны! Мы такую графику не наносим! Ты хоть незаметно его спер? — Надеюсь на это. Он, должно быть, страшно залапан, но я все же попрошу тебя определить, отпечатки чьих пальчиков побывали на нем. Свои тебе сейчас оставлю и, наверное, пойду уже. Позвони, когда закончишь. И, Хэлл… — он в волнении стиснул кулаки, потом снова, не сдержавшись, обнял инженера и техномага, но уже за талию, — ты — золото. — Я знаю, — Хэлл вздохнул. — Вы так часто подчеркиваете это, очевидное, хотя думаете, что льстите мне⁵. Я постараюсь понять истинное значение надписи. Если получится, скажу тебе, кем должен быть автор. А сейчас вот тебе щека и маркер, рисуй мне автограф, пока я не вымазал твои талантливые грабли в печатных чернилах.