***Часть 2 — Наркотики***
XV — Почему ТЫ мне не сказал?! — Кобальт вне себя чуть не треснул кулаком в стену. — Я считал, уж ты-то об этом сам узнаешь! — в тон ответил Хэллиорнакс, и Питер сразу же остыл. Какое право он имеет орать на маленького инженера-телепата, да еще и по телефону? Детектив недорезанный. — Извини, Хэлл. Я все-таки дурак. Не зря мне Демон советовал написать это на рубашке по пути к тебе. — Послушай, тот факт, что он ненормален даже среди нас, ненормальных и нелюдей, совершенно не имеет отношения к преступлению. Как доказать? Да очень легко! Я под присягой засвидетельствую тебе, что Ди сосал из Энджи кровь в качестве предварительной ласки, когда занимался с ним любовью. Если бы Ангел этого не хотел, то и не разрешал бы… Питер? Питер! Ты меня слушаешь? Он не слушал. Мобильный покатился по полу. Демон? Сосал из Энджи… кровь? Занимаясь… чем? «Любовью»? Значит, замогильно спокойные слова «сплю с ним» были вовсе не шуткой?! Сам не верю, но, кажется, с меня довольно. Все эти чудовищные и противоестественные секретики… Я хватил через край в дрянном желании докопаться до истины. Но кто же знал, что фантастические грезы годичной давности заведут меня в такой дремучий лес! Отступать? Кси, я не хочу тебя лишиться, но мир, которому ты принадлежишь, отвратителен. Проклятье! Зачем я запал на тебя? Еще во сне, воображая девушкой. Куда мне идти с этим, кто теперь подскажет направление? В гнезде порока, утопая в роскоши и неге, ты живешь, маленький белый змей. Но что-то заставляет звать тебя невинным. В то время как крошка Ману, такой с виду невинный… оказался горьким порченым плодом. И в этом явном противоречии кроется, кроется то, что мне нужно для разгадки, я чувствую. Но сумею ли достать? Наверное, нет. Наверное, поплачусь жизнью за попытку. Враг мне достался хуже некуда. Но я не отступлю. — Да, я здесь, — он не поднял телефон, присев на пол и включив громкую связь. — Мне на минутку стало дурно. — Да уж, тебе давно не мешало бы отдохнуть, висельник. Вздремни часок-другой. — Боюсь, смогу еще нескоро. Хэлл, ты получал записку? — Да. Мануэль действовал согласно моему видению ситуации — в точности так, как я обрисовал про себя его поведение. Это означает… что тест он не прошел. Рекомендую тебе обратить на него более пристальное внимание. Да уж, ты думаешь, что без тебя бы я не заметил, насколько он странный? Но прежде чем решать, не он ли подсыпал Ангелу героин, обвинять… — И это все? — А что ты еще хотел узнать? Какого черта я трахался с ним?! Но в потемки моей продажной души ты не влезешь, мастер, и не подкрутишь развинтившиеся клепки. Просто не дотянешься. Если я сам не могу. — Хэлл, почему ты захотел провести с Ману этот тест? Почему именно с ним? — Потому что только его отпечатков из всех домочадцев не было на твоем шприце. Я перечислял их тебе. — Шприц не мой. А Мэйв? — Сент-Мэвори живет в многоквартирном комплексе Хокухале ниже по Бишоп стрит. Извини, запамятовал, тебе это ни о чем не скажет. Короче, его дом рядом с работой, а не в особняке Асмодея. Что-нибудь еще? — Ты проделывал с Ману метаморфозу. Не мог бы ты рассказать, какую именно? — Ничего особенного: влил в него немного спиртного и под гипнозом внушил, что он альфа и омега этой планеты. Шучу. Но от комплекса неполноценности правда избавил. Да, и подправил фигуру, чтобы новая осанка лучше смотрелась. — Как? — Обычный врач посадил бы его на диету, но это ерунда, абсолютно не помогло бы: первоначальный вес медленно, но верно восстановился бы, хоть чем его ни корми и какими физическими упражнениями ни изнуряй. И смена стиля жизни не помогла бы, понимаешь? Не в сортах питания дело. А в изначальной комплекции. Он хотел, чтобы я вырезал ему новый силуэт. Потому я изменил кое-что в биохимическом балансе его тела — с помощью специального калибровочного аппарата. Я не маг, хотя моё вмешательство в его нервную и эндокринную системы выглядит таковым. Я заставил его гормоны раз и навсегда поменять направление деятельности. Чтобы он не страдал об отложенном про запас подкожном жирке. Чтобы наедался до отвала. — Ману был толстым? — Питер подобрал наконец мобильник и осторожно выглянул в коридор — в десятый раз рассмотреть ждавшего там тинэйджера. Но это не особо помогло представить его раздавшимся в ширину хотя бы раза в полтора. — Нет. Мануэль был обычным — с дрябловатыми мышцами и рыхлым животом. Если бы он активно занялся спортом, эти мышцы, окрепнув, выросли бы. Выросли. Следишь за ходом мысли? — Да. Он захотел быть не хуже брата. Ксавьер тонкий, как струна, без всякой на то причины. Упругий и стальной, с какой стороны ни подберись к нему. Изъянов нет, как нет и ничего лишнего. И характер — тоже… То есть не идеальный, но… никто не совершенство, правда же? Кроме тебя, наверное. — Я слышу и без участия голоса, ты опечален, менестрель. — А что, нельзя? Я не видел Кси целую вечность. — Ты просто на время давно не смотрел. Уже полдень, точнее, начало первого. Он ждет. — До связи, Хэлл! — взволнованно проговорил Питер, не заметив ударения на предпоследнем слове, и вылетел из классной комнаты. Мануэля в коридоре след давно простыл. Куда я так спешу? Мне что, не терпится увидеть… Демон. Как тысяча колоколов в голове, похоронно вызванивающих это имя. Музыкант остановился и потрогал свое лицо. Оно горело. И глаза горячие и сухие, замученные бессонницей. Наверняка красные и безумные. О да, я точно с ума сошел. Полдень. И три минуты. Когда он показался на крыльце, следов жара практически не осталось. Но столько злобы во взгляде еще никогда не поселялось. Почерневшие мысли отказывались обсуждать источник, а заслышав тихий приказ Демона сесть в машину, даже солгали в какой-то извращенной радости. Но через время, когда алый Феррари уже мерно поглощал полотно дороги, мучитель заставил его услышать то, что так упрямо перечеркивалось и вышвыривалось из головы. — Мы вступили в критическую фазу, детектив. Тебе нравится думать, что я погубил того, кого любил больше всего на свете. По твоим представлениям я обязан был сделать это, ведь больше просто некому. Тебя тешит эта мысль… как и мысль о том, что меня наказали за грязную беспутную жизнь. Тебя бесит то, чем я есть. Ты не знаешь, к чему конкретно прицепиться, потому осуждаешь за всё… всё, что я делал и что, по твоему мнению, является недопустимым. Ты не можешь простить сам факт моего появления на свет. И появления в твоей жизни. Мое естество, властно и без лишней суеты подчинившее твое — ты ненавидишь и проклинаешь. Ты не стремишься понять, потому не примешь никаких объяснений. Ты хочешь только уничтожить меня и освободиться от того, что осталось выше твоего разумения. Фактически ты уже приговорил меня и казнил. Но вот к чему я поднял метель: как при всем при этом ты умудряешься хотеть меня, не успев остыть после интимной близости с Ману? Питер застонал и свалился под сиденье. Шах и мат. Не пора ли делать новую ставку? Давай уж, признайся, Петрус, не будь в придачу еще и трусом. Назовем вещи своими именами. Ну? Это зависть. За-а-ависть. Такая зеленая, тяжелая, липкая и противная… Ты мечтаешь быть на его месте. Субтильным, белокожим, длинноногим, с единственными в мире большими и красивыми глазами такого кошмарного оттенка аметиста и лаванды. Почему? Да потому что они подарят тебе власть. С его ледяным рациональным умом, твердостью, мертвой хваткой и очарованием вампира (ты ведь сам всегда тайком желал стать вампиром?) в заложниках мог бы оказаться весь мир. Но ты бы не смог быть им, признай и это тоже. Тебе бы воли не хватило отказаться от всего, чтобы удержаться на вершине. Помнишь? Нет души, нет сердца. Нет чувств. Значит, нет и амбиций. Ты не смог бы так. И ты ослеп, ты видел только его силу и его красоту. И не замечал цену, которую он заплатил за них. Но, слава аду, ты прозрел и увидел, какой же ты жадный ублюдок, Петрус. Все верно, ты не стремился понимать. То, что слышал, сразу забывал. А ведь он признавался неоднократно. Ангел — это все, что у него было. И обвинять его в преступлении против Ангела… все равно что раз за разом всаживать нож в развороченную рану, не слыша воплей и не замечая агонии. Как же низко ты пал в своей уродливой зависти, если отмахнулся даже от того, что Демон говорил только правду? А ты? Был хоть раз искренним?! — Я тебя не жалею. Но не мучай ты себя так, — киллер отодрал его руки, судорожно вцепившиеся во взъерошенную голову, и смахнул с лица Питера черные пряди волос, принуждая смотреть вверх. — Ты любишь меня и ненавидишь — как и все вокруг, вы очень друг на друга похожи. Смирись с этим на время, пока мы будем жить бок о бок. Я давно уже смирился. — Как… как тебе удалось? Отрешиться настолько. — Давно — я был низвергнут в пучину горя, мрака и унижения. И хорошенько распробовал на губах вкус настоящего зла, собственноручно совершенного. Много позже, тысячекратно заплатив за преступление, я принес свое покаяние. И Господь решил, что я достоин прощения. То есть не Господь… Энджи, конечно. В случае его отречения от наших уз я не смог бы даже с собой покончить: меня невозможно убить никакими методами, последняя инстанция — мастер Хэлл — бессилен подарить мне смерть. Но Ангел принял моё покаяние. Принял меня обратно. И отдал мне самое себя. Это всё, что я когда-либо просил от жизни — чтобы он принадлежал мне. Полностью. Не половиной моей души, а весь, ибо вся она — в нём. — И его прощение… — Значит для меня всё. Да. — Юлиус отпустил его голову. — Если он вернется, пообещай мне, что покажешь. Как пробуждаются твои чувства. — Ты увидишь это сам, не сомневайся. — С… спасибо, — на глаза навернулись слезы, гадкие и незваные. Киллер, будто не замечая, повернулся и поцеловал Питера в лоб, и в идеальных губах демонского сына больше не было пронзительного могильного холода. Давясь всхлипом, Питер старался отвернуться, но тщетно. Да и разве возможно было уклониться от поцелуев, которых он тайно жаждал превыше всего на свете? В горле застрял невыносимый клубок игл, позорно лившиеся слезы становились все горше, сердце стенало и билось всё быстрее, не находя выхода для пожиравшей его боли. Наконец она вырвалась вместе с криком: — ПРОСТИ! Демон, прости, прости, прости меня! Я согрешил! Другого слова не найти, как не найти и оправданий. Я никогда… не чувствовал себя так близко к Богу, как рядом с тобой. Может, ты… — Нет, не произноси, не смей. Ты ощутил во мне большую мощь, но это не Божья длань. Это длань его отвергнутого сына. Не Христа, не первенца. Другого. — Он посмотрел куда-то резко в сторону, но не в окно и не на руль. Проследив за направлением его взгляда, Кобальт увидел небольшую букву «L», выведенную средневековым готическим шрифтом на правом запястье киллера с тыльной стороны. Татуировка? Очередная шарада. Демон, разгадать тебя целиком, должно быть, никому не под силу. Но я не буду тревожить ясновидящего Хэлла из-за каждой фразы, которую не понял. Бейся об проблему своей башкой, Петрус! Детали, детали, сплошные детали. Мелочи, разбросанные то там, то сям, всюду вокруг нас. Притихший Ману на заднем сиденье… какую-нибудь гадость небось замышляет? Я должен сейчас что-то спросить? Но что? Проклятье! Правду говори, правду! То, о чем думаешь! — Ты простишь меня? — Если ты прекратишь меня бояться и искать тайный смысл во всем, что бы я ни сказал. Веселенькое дело. Он держит меня под… — Вслух! Вслух, детектив! Если хочешь добиться ясности в наших отношениях и выполнить мое условие верно. Или ты не хочешь моего прощения? — Хорошо. Я скажу даже больше — мне кажется, пора. Ты… держишь меня под прицелом. Не буквально, конечно, но… — Питер вздохнул и вернулся обратно на своё сиденье, — лазерный маркер твоей винтовки упирается мне прямо в лоб. Ты проверяешь его местонахождение каждый раз, когда целуешь. Ты пронизываешь меня, всегда зная, о чем я думаю. Частично я уже в твоей власти, прямо сейчас ты волен делать со мной все что угодно, но ты выжидаешь. У тебя нет ни единой причины мешать моему расследованию, и я твердо уверен, что ты не предавал своего возлюбленного Ангела. То есть ты невиновен. Я обнаружил этому уйму подтверждений. И сам мастер Тэйт не может въехать, почему же я все равно упорно настаиваю на своём. Так почему? Как невиновному, тебе не о чем волноваться и незачем вести себя странно. Но. Ты. Повторяю. Взял. Меня. На мушку. И. Ты. Ждешь. Чего? Пока я не сделаю то — ты прекрасно понимаешь, что именно — за что ты меня мгновенно прикончишь. Это может означать лишь одно: ты покрываешь виновного. Преступник тебе очень дорог, должен быть дорог не меньше брата, а точнее, должен быть еще дороже, иначе бы ты не пошел в предатели и сообщники. И это на тебя совсем не похоже. Ты ведь решительно никого не любишь и никем не дорожишь — кроме Ангела. По моим наблюдениям, по всем выводам о твоей персоне, сделанным из тех самых слов, к которым я «цеплялся», это элементарно претит твоей аристократической дьявольской гордости. Все сказанное касается второй части твоего условия. Теперь первая. Знаешь, чего я боюсь? Я боюсь не тебя. Я боюсь не успеть дорыться до сути раньше, чем ты меня грохнешь. Мне грустно из-за того, что я подведу Ксавьера и окажусь слабее противника, которого ты защищаешь. Мне грустно, что я умру, оставив оборотня одного, беззащитного: теперь я осознаю, что ему угрожает огромная опасность. Ответь… Тебя заставили? Ты пошел против себя или нет? Если да, то твое прощение будет значить для меня очень, очень многое. В салоне раздались аплодисменты. Кобальт изумленно воззрился на Демона, но тот сидел, тяжело свесив голову вниз, и на пол с незаметно двигавшегося руля капало что-то темное и вязкое. — Браво, Питер! — Мануэль все еще аплодировал. — Браво! Я очень в тебе ошибся, приношу свои извинения за все сказанное в классном кабинете. Ты потрясающий детектив. Зачем тебе музыка? Ты мог бы сделать карьеру в полиции. Но, к несчастью, ты поздновато обнаружил свои способности. Мне было очень приятно иметь с тобой случайный секс, сожалею, что не смогу повторить его больше. Ты встал у нас на пути. Я не думал, что ты способен создать крупные неприятности, но они будут, если я сейчас от тебя не избавлюсь. Демон, убей его.~~~ Конец второй части ~~~