***Часть 3 — Подполье***
XXI Пока штаб мирно дрых всем составом, его командир покинул Гонолулу и бродил берегом Тихого океана. Быть может, он втайне мечтал о простых человеческих радостях, несовместимых с его предназначением на Земле, а может, и вовсе сожалел о своем инопланетном происхождении. Оранжевые глаза не умели плакать, но с такой глубокой пронзительной тоской всматривались в тёмные волны, что волнующаяся поверхность залива превратилась в сплошное зеркало его слёз. Хэлл был на пляже не одинок, правда, ещё не знал об этом. В мягком песке, лениво трогая воду одной рукой, лежал худенький подросток. Он проделал долгий путь сюда и очень устал. Расплавленная капсула, доставившая его в пункт назначения, взорвалась, и на его высоких скулах виднелись порезы от осколков. Но он отдыхал, и раны более не беспокоили его истерзанное и изголодавшееся по кислороду тело. Босые ноги умывал ветер, в волосах запутался бутон редкой черной орхидеи, сорванной в Принсвильском ботаническом саду. Он был частью хмурившегося океана, ворчавших перед грозой облаков и этого уютного залива. Центром пересечения всех сил природы, властвовавших той ночью над Гавайями. И был чересчур красив для боли, которая мало-помалу отступила от него сама. Он простодушно подумал, что его исцелила вода, но продолжил лежать, набираясь сил, и песок обнимал его дальше. Звёздный свет ещё купался в его глазах, но мысли всецело обратились к родной планете. Он вернулся.* * *
— В глуши лесов, где гаснет взор, — тихонько пел Хэлл, стоя по пояс в воде. Его ладони простёрлись к небу в подобии молитвы или любой другой религиозной чепухи, которую он не признавал — но сегодня ночью остро нуждался именно в ней, — в холодном царстве серых скал, в извивах черных рудных нор — их стерегли моря разлук¹… — Но миг свиданья вновь настал, — подхватил чей-то сильный голос со стороны пляжа, — как рок сулил. И с этих пор… на том пути, что их призвал, они не разнимали рук. Медленно, так медленно, что воздух заскрипел на зубах, Хэллиорнакс обернулся. На берегу, как будто рождаясь из песка, выросла фигура. Высокая, гибкая, плотно закутанная в шелк длинных темных волос. Воспоминание о ней затупленным кинжалом врезалось в его маленькое титано-теллуровое сердце — сильное и в то же время хрупкое. Океан породил сегодня странные видения. Призрак прошлого. Но Хэлл никогда не спал и не видел снов. И сердца тоже не имел. Во всяком случае… он так думал. — О, — все остальные слова растаяли в горле, непроизнесённые, остался чистый, ни с чем не сравнимый восторг. Это не иллюзия — их разделяет всего десяток метров! Преодолеть их, как можно быстрее… И он идёт, он яростно плывёт назад, сражаясь со стихией, именно сейчас она вспоминает, что он металлический, и утягивает на дно, не пускает, цепко схватив в холодные, разъедающие агрессивными солями объятья. Но вот вода побеждена, под подошвами хрустят отдельные, особенно громкие песчинки, а он по-прежнему не может вымолвить, не может выразить, дать имя чувству, клокочущему и бушующему в груди, рвущемуся наружу, навстречу тоненькому шедевру четырех божеств и хаоса, в сводящих с ума уголках губ которого скрывается антибездна. На его худых щеках кровью нарисованы разящие молнии Создателей, на его ресницах повисли слезы чужой скорби, но в его глазах теней нет, хотя прочесть их нельзя, как и всегда. И Солнечный мальчик тонет в них, как тонул всегда, испытывая наслаждение, назвавшееся, чтобы не смутить его душу, облегчением. Часы тоскливого бдения на высочайшем шпиле под сильными ветрами закончены. — Хэлл. Собственное имя эхом отдается в ушах. Хэлл уже не может смотреть, ему хочется реветь, но кто бы подсказал как. Стоять тоже уже невмоготу, а шевельнуться страшно, потому что последнее сомнение еще не покинуло воспаленный палладиево-золотой мозг гения-машины. — Обними меня. Маленький силуэт дрожит и обхватывает большой. И наступает штиль. Океан затаил дыхание перед бурей. Тучи подобрались так низко, что влажными лохмотьями касались его поверхности. Ночь стала черной как смоль. И казалась тем чернее, что в ней зажглось маленькое синее солнце. В небе для него приветственно раздался оглушительный громовой раскат. Сила его и великолепие были так страшны, что земля сотряслась, но земное божество озарило сгустившуюся темноту теплой торжествующей улыбкой. На его белоснежную руку упала первая капля дождя. Эту руку он вложил в руку своего посланника и вспышкой самой яркой молнии исчез с побережья.