***Часть 3 — Подполье***
XXV — Это похоже на бред! — выразил Хэлл общую мысль всех, кто на сенсорной панели ознакомился с откровением серафима. — Я думаю, детектив другого мнения. — Энджи крутанулся в кресле вокруг своей оси и утомленно откинулся на спинку. Его тело еще не исцелилось, и сквозь белую полотняную блузу проступали темные пятна, не красные, а коричневые. Кобальт постоянно косился на них, осознавая, что беспокоится о сыне Асмодея больше, чем должен был бы. — Не так ли, детектив? Если ты в два счёта вылечил меня после смертельного выстрела в голову, почему не можешь так же легко восстановиться сам? Неужели… Когда Демон назвал серафима богом в миниатюре, я опять не поверил, но, прости, я всего лишь человек. И верить в вашу сверхъестественную чушь очень трудно. Мне, как и всем, нужны доказательства. И я пока не размышлял о том, что я увидел. Там, на лестнице. Не подпускал это близко к себе. Потому что боюсь свихнуться. Боюсь забояться. Вас всех, каждого по-своему — за силы, которыми вы владеете и можете использовать во зло. И боюсь потонуть в новых, с виду безобидных, но неразрешимых вопросах, самым простым из которых будет «почему Дезерэтт похож на бездомного наркомана?» — и это я еще смягчил краски. — Висельник! — нетерпеливо позвал инженер. — Твоего, несомненно, гениального ответа ждёт не один лишь Ангел! — Я воздержусь от ответа, — тихо сказал Питер. — Мне кажется, Энджи, у тебя есть готовая версия. — Да. Это больше похоже не на бред, а на спор. И в переводе на человеческий язык он звучит так:— Держу пари, что, несмотря ни на какие преграды, особый статус, защиту и благоволение свыше, я дарую им несчастье. — Держу пари, что не сможешь. Кишка тонка. Да и я помешаю тебе. — В случае моего выигрыша… — В случае моего проигрыша… — Я возьму себе одну душу — любую, какую захочу. Спорим? — Спорим.
— Какую душу? Зачем? Ангел… — А я понял, — все так же тихо перебил Питер. — Это как виртуальный диалог между братьями-серафимами, он прозвучал между строк клятвы, которую дал Габриэль, а вслед за ним и Дэз. Эти ужасные слова, выписанные кровью, сбылись. Клятва и есть крест Дезерэтта. Он принял пари. Но если бы он отказался… — То Ксавьер не был бы сейчас в плену. — Солнечный мальчик с грохотом встал из-за стола. — Простите, что был идиотом, затмение прошло. Ксавьер — избранная душа, этот приз обещанный, который Габриэль сам забрал. Возможно, этот шестикрылый психопат споткнулся и расквасил мозги об тумбочку с трусами Кси — и замечу, что сделал он это куда громче и неповоротливее, чем наш шестикрылый дурачок, который аккуратно снимал домашнее порно и сливался с ландшафтом, пока бесплатный десерт сам не вызвал его на ковёр. Заразно это среди них, что ли… — Хэлл упал на свой стул и от досады шумно втянул не нужный ему воздух. — То и дело кто-то из бессмертных шизеет от Кси, но вместо того, чтоб цветы-конфеты слать, устраивает драму и террор. — Нам нужно вызволять господина Санктери немедленно и лечить, — нервно заметила Нэнси. — Если еще не поздно. Мистер Стил! Почему вы молчите? — Думаю. Хэлл. Ты меня заклинал: Габриэля нужно убить. Но он бессмертен. Ты обещал помочь мне. Хэлл?.. Хэлл смотрел на Ангела. А Ангел смотрел на дверь. Она отворялась так лениво, будто за ней стоял ребенок и ему не хватало сил как следует нажать на ручку. Но Энджи знал эту иллюзию слишком хорошо. Его фигура в кресле сжалась. Верхний свет погас, оставив свечение разноцветных кнопок проектора и маленькие прямоугольники двух телефонных экранов. Айши, ближе всех сидевший к выходу, недоуменно потянулся было проверить выключатель, но был усажен обратно инженером, даже без привычного начальственного окрика — хватило тяжелой, более чем железной руки, пригвоздившей к месту. Нэнси хватило мужества не шевелиться и отказаться от глупых вопросов. Мэйв перевернул оба телефона, чтобы сделать полумрак еще ближе к мраку. В конференц-зал скользнула тень — тонкая и бесшумная, пригнувшаяся так низко, что почти сливалась с полом. Ее ноздри хищно раздувались. На больших кошачьих лапах она прокралась к круглому столу и замерла у подлокотника, в который вцепились побелевшие от напряжения пальцы. — Нет… — умоляюще прошептали покрытые незажившими язвами губы. — Не надо, прошу тебя. Нет, только не здесь… Тень разогнулась и одним гибким движением стащила Энджи под стол, повалила, придавливая собой. От ее нежного урчания мертвые восстали бы из могил. А у присутствующих зазвенело в ушах. Длинный гладкий хвост мощно подергивался, а острые металлически блестевшие когти то вжимались, то выпускались из черных подушечек. Когда жертва, казалось, уже задохнулась под телом этой диковинной двухметровой пантеры, мелькнула молния метаморфозы, и в нежный рот Ангела жадно впился уже не зверь, а… некоторое подобие Демона. Вся его жажда и голод, безумная потребность, вожделение и неизлечимая зависимость от плоти и крови брата сконцентрировались в один горький отравляющий поцелуй — не глубокий и страстный, не горячая прелюдия перед сексом и примирением… запредельно жуткий, трансцендентный, понемногу вытягивающий души из всех присутствовавших поблизости — если они обладали душами. Питер, не по своей воле рухнувший на пол, но обязательно там оказавшийся бы из-за непреодолимого любопытства, подполз поближе, чтобы ничего не пропустить. Боялся безумно, что его заметят (и прикончат на месте), но в то же время понимал, что никогда больше такого не увидит. И никто не увидит. В голове не укладывается. Демон… обратился. Но он же не Перевертыш?! Демон был голым, но и не голым тоже. От обличья пантеры не осталось ни намека — ну, разве что кроме феноменальной гибкости и хищности. Но вместо блестящей шерсти его покрывала чёрная, радужно переливающаяся пленка, даря глупейшие ассоциации с бензином. И если поднести к нему сейчас горящую спичку — он воспламенится? Питер некстати вспомнил о пирокинетической способности Ксавьера и закрыл глаза, стараясь не представлять, что было бы, если бы супруг Ангела присутствовал здесь, увидел эту сцену и она ему, скажем… не понравилась. Но если бы малыша не взяли в плен — этой сказочно ужасной сцены бы и не случилось. О том, насколько всё ужасно, Стил мог бы догадаться, если бы подполз еще ближе. Близнецы вжались друг в друга губами в губы до отказа, теснее некуда, но из естества Энджи наружу всё равно прорывался голубоватый призрачный свет, не пойманный в сети Тьмы, но он был слабым и быстро рассеивался. Большую его часть Демон поглотил в себя. И поглощал еще и еще, высушивая в Ангеле жизнь. Пока не поглотил всё и вся. Убил Ангела фактически, хотя сам это вряд ли понимал, отбросил их обоих за грань мыслимого и сущего, имеющего смысл, значение и цену. Там, за гранью, они встретились еще раз. Лицом к лицу, изменившиеся. Или изменился только один. Тот, кто нёс свет, остался белым и лучезарным. Второй же обратился в зеркальную колышущуюся тень первого, кошмарную зыбкую тень. Подплыл к первому и вошел в него. Страхом, единственным оставшимся страхом вошел в его душу вновь. Чтобы остаться. Вновь принятый. Вновь прощенный. Не мог заплакать от радости и облегчения, не мог выразить свою любовь, не мог ровным счетом ничего. И первый потонул в потоке слёз вместо него, в двойных потоках — за них обоих. Когда пришли понимание и скорбь, они вернулись. И жажда была удовлетворена. Демон выпустил растерзанные губы Ангела из плена. Близнецы? Снова раздельные, могущие гулять поодиночке, снова похожие на людей, немножко дети, немножко монстры, подчиняющие волю людей и порабощающие слабые и сильные умы. И всё у них так, как было раньше, годами выверенное и упорядоченное. Но что-то умерло. Некая неназванная частица того, что было Энджи и жило в Энджи, умерла безвозвратно, как умирали в нем и раньше эти крохотные кусочки, сложенные в мозаику света, любви, гармонии и справедливости. Это была их расплата — за целость дробного, за саму попытку слиться воедино, как встарь, за близость, запрещенную Создателями. Но они оба постарались забыть, отбросить страшное условие, державшее их вместе, и оно до конца всех концов осталось их тайной, скрепленной двойной печатью. Ангел неслышно застонал, высвобождаясь из насильнических объятий, но Юлиус не дал ему уйти. Поднял, перехватывая поперек талии, и сел в кресло, удобно устроив братишку на себе. Белое лицо с лихорадочно горящими глазами — не безразлично-туманными, как всегда, а ярко-аметистовыми, до неестественности — зарылось в пышные волосы, свисавшие ниже сиденья, ладони аккуратно устроились в узких штанах и лишь изредка выползали гулять под грубым полотном блузы. Демон успокоился. Почти. — Что это было? — шокированно проговорил Питер. Он один решился подать голос, не высовывая носа из-под стола, остальные еще сидели в оцепенении. — Записывай, дорогой, в хрестоматиях не найдешь ведь. Это любовь, которую может подарить лишь один, что наречен Демоном — для одного, нареченного мной. — Ангел рассмеялся, и Кобальта передернуло — в этом сухом надрывном смехе было одно сплошное непреходящее страдание. — Хочешь такую? Она самая сильная. Сильнее смерти. Но она и разрушительнее смерти. Ты спрашиваешь, кто или что обратило его? Сама Тьма, его мать, ведь повод был таким… необычным. Гастрономически необходимым. Ты чувствуешь вкус меня, запах, разлитый в воздухе? Мне снова повезло, я не сожран заживо — и все присутствующие заодно. Но когда-нибудь он не сдержит зверя в себе и растерзает меня. И будет жить. Вечно. С воспоминанием о том, что сделал. Он даже не сойдет с ума — у него слишком крепкие нервы. Не так ли, мерзавец? Чего молчишь? Выдави хоть словечко. Ну или кусни меня, подай знак, что слышишь. — Он снова рассмеялся. В уголках его чистых синих глаз показалась новая кровь. Демон торопливо слизнул ее и обратно опустил голову. Если ему было хотя бы понаслышке знакомо, что такое совесть, то глодать его она должна была именно здесь и именно сейчас. Но Энджи, измученный и заплаканный, как будто бы не сердился. Потянулся к брату, ловя в тяжелом дыхании не только похоть, но и острый привкус вины. Позволил еще немного согревать себе шею — пока дыхание Демона не остыло в привычный хладагент — и запечатлел нежный поцелуй на преступных губах, еще не остывших от свежей крови. Затем взглянул на Питера — и этот взгляд свободно прожег столешницу и проник под человеческие веки, приказав встать и вернуться на стул. Человек покорно всё исполнил. Впрочем, как всегда. Он позволил маске веселости окончательно сползти, и его ангельское лицо от искренности страдания стало еще красивее. И несчастнее? Нет. Гордое и… Питер не смог подобрать правильное слово. — Ты видел достаточно, детектив. Надеюсь, ты уяснил себе всё. Чувства не абстрактны. Они имеют реальную силу в мире реальных вещей и реального времени. Сила Демона чудовищна, сила его чувств не менее чудовищна. Вот почему он от них отказался. Боже милосердный… ЗА ЧТО Ты их наказываешь?