***Часть 4 — Месть***
XXVIII Потолок лаборатории. А ещё — лампы дневного света лаборатории. А ещё — ослепительный прожектор над операционной койкой лаборатории, который ему заслоняет чья-то голова. А ещё… Нет уж, хватит! Питер заморгал, пытаясь рассмотреть в прямо бьющем свете, кто на нем лежит, подперев руками подбородок. Знакомые очертания, знакомые до неприличия. Улыбка… — С возвращением, — лукаво поприветствовал его юноша в черном облегающем костюме, чем-то откровенно напомнив Кобальту садомазохиста. — Знаешь меня? — Знаю твой голос, — прошептал Питер, вслушавшись в гипнотизирующие интонации. В памяти возникло стрельчатое окно с единственной отдернутой портьерой. И книга. Его глаза раскрылись шире. — Ты… вы! Но вы же не… — Приятно слышать. На Земле меня зовут Алекс. Пожалуйста, не забудь, — Люцифер снова улыбнулся и наклонился оставить на его щеке поцелуй. — Я пришел повидать потерянного и найденного племянника. — Почему вы это делаете? — внезапно осмелев, выпалил Питер. — Да и не только вы. — Навещаю семью? — Нет, вы ведь поняли, о чем я спросил. Эти поцелуи, постоянные поцелуи… от всех, кого я вижу и кто мне теперь просто безумно нравится. — Ты наш. Ты увязаешь в наших путах все глубже, с каждым новым прикосновением, с каждым поцелуем. Когда Ангел укусит тебя еще раз, ты окончательно будешь принадлежать мне. Жертва, которую я заберу позже. — Но зачем? Зачем вам моя… ну… душа? — Ты узнал, ты вспомнил сразу же. Не подумал, что тебе всё приснилось, — грустно пояснил Владыка Верхнего и Нижнего Ада. — Люди утратили веру не только в моего Отца, но и в меня. Мне нужно лишь, чтобы ты верил. Ты даешь мне этим частицу себя. Или всего себя, если идешь до конца — и снова сближаешь меня с Ним. По крутым ступеням вверх, обратно к свету. И хоть я обещал ему, что не вернусь — подобными вещами я дразню его, мучаю несбыточной надеждой. — А еще это чертовски классно, — пробормотал Питер, смущенно дотрагиваясь до горевшей щеки, — принадлежать вам. Я после этого признания сатанист? — Не больше, чем Папа Римский и его кардиналы. Сатанинская церковь поклоняется не мне, Питер, а моему лживому уродливому подобию — лорду Бафомету и его сонму козлоногих сатиров. Но сейчас, в ярком свете святая святых Хэллиорнакса Тэйта, я тебе кое-что покажу. — Люцифер поманил его, заставляя подняться. Питер мимоходом отметил, что голова у него кружится и что заслуги ЛСД в этом немного. Стоявший на полу босиком подросток в черной лакированной одежде тени не отбрасывал. Хотя нет, отбрасывал. Только она была совершенно белой, ярче белого пола, на котором то и дело появлялась и исчезала. Чем больше Кобальт смотрел, тем больше понимал, что тень порывается встать и начать ходить за своим владельцем. А владелец по своему обыкновению улыбался, изучая реакцию Питера. Бедняга наконец вымолвил: — Как вы думаете, Алекс, психика человека способна выдержать по одной озорной выходке демона на каждый квадратный сантиметр рассудка и не отправиться в отставку? По одной выходке в день. И в ночь. — Ты сильнее, чем думаешь, дорогой, — ласково утешил Ангел, появляясь в лаборатории через потолок. — Я был в конференц-зале этажом выше и случайно подслушал ваш разговор. Привет, дядюшка. — К величайшему изумлению Питера, Люцифер преклонил колено и прижался губами к тыльной стороне ладони Энджи. — Я вижу, ты по мне скучал. — Вижу, ты по мне тоже. — Владыка выпрямился и повелительно притянул пышноволосую голову к своей груди. — Питер, время нашей встречи истекло. Я передаю тебя с рук на руки любимому внучатому племяннику невредимым, хоть и чуть-чуть измененным. Если ты что-то очень хотел мне сказать, говори — больше на Земле до конца твоей бренной жизни мы не увидимся. — У вас… у тебя глаза… ошеломительные, прозрачные глаза египетской богини, — с трудом закончил фразу киллер. — Теперь, когда в них появились зрачки и смотреть не страшно — я заметил. — Это у египетской богини его глаза, — со смехом поправил Ангел. — Она дочь его брата. А ведь правда Алекс хорош собой, а? Жаль, что одинокий девственник. Нет у него своих сыновей… — А у Энджи совершенно нет чувства такта, — Люцифер, не стесняясь, укусил его за ухо. — Я к тебе еще вернусь, племянничек, когда предъявишь мне моего огненного Ксавьера, живого и здорового. Твой детектив инструкции получил, сейчас за них распишется. — Он прикрыл веки, подманивая Кобальта к себе игривым взглядом, и тот, совсем смешавшись от робости, поцеловал глаза Владыки, уколовшись о ресницы. Бледные губы изогнулись в тревожной полуулыбке и выговорили чуть слышно, только для Питера: — Знай и запомни. Никто до сих пор не видел моей настоящей тени. Никто, кроме тебя. Ты думал, она ожила, чтобы следовать за мной. Но я уйду, а она останется. И пойдет за тобой. — Алекс, как мне… Люцифер исчез. Питер чуть не вскричал и не расклеился. Несмотря на то, что Владыка в несуразном садомазо-костюмчике вызывал больше всего не уважение, а сильную дрожь по телу, мороз по коже и сладкий кавардак в мыслях — ему, всесильному, хотелось задать еще тысячу вопросов о подарках, посланиях, книгах, картинах и надписях, тенях, возлюбленных, племянниках и племянницах, о богине Изиде в частности. А еще — хотелось поваляться у него в ногах, нагло отобрав у Ангела, зацеловать до полусмерти и до смерти, смотреть и смотреть в глаза, тонуть и захлебываться в них, просто тотчас же отдать свою душу, принестись уже в жертву не откладывая. Уйти к нему в плен. Принадлежать. И хрен с ними, и Бог с ними, со всеми этими срочными делами. Даже Ксавьер практически не вызывал никаких эмоций. Даже Демон! Господи, сколько же силы излучает он здесь, на земле? Если после его ухода мне хочется с собой покончить. А я даже права не имею. Круг замкнулся. Ксавьер — его возлюбленный. Пусть платонический, или я не знаю, или не догоняю, какой, но — любимый. И если я не освобожу малыша удава из плена… Неожиданно, будто управляемые чьей-то умелой рукой, мысли хлынули по другому руслу. Внутри восставал давно копившийся протест, по венам распространялась горечь и тлен, и чем больше он думал, тем горше становилось. И невыносимее. Даже на губах появился едкий привкус. Он попытался притормозить, вспомнить себя прежнего, сравнить. Ничего хорошего не нашел. Потеря близких людей, затяжная депрессия, ненавистная больница, наркотики, преследующие неотступно, стоящие как проститутки под каждым фонарем и поворотом в городке его воспоминаний. Чего-то стабильного и по полочкам аккуратно разложенного не было ни тогда, ни сейчас. Жизнь не шла куда-то мирно — то шаталась в сумасшедших зигзагах, то катилась кувырком. А ныне она и вовсе прыгнула с обрыва, прямо в бушующий водоворот без надежды выплыть. И нынешний Питер оглушительно орал, из последних сил удерживая вопль в пределах несчастной разбитой головы, чтобы его не услышали все и не уверились, что он тронулся. Бесспорно, он тронулся. Но не от многочисленных богопротивных тайн. А от мешанины собственных эмоций, противоречивых желаний. Хаос, который он вовсе не желал упорядочивать — только сбежать, сняв груз любой ответственности. Оборотень. Дважды чужой. Поделенный между тремя мирами. И я, дерзнувший поднять на тебя взгляд. Ты втянул меня в водоворот развлечений потусторонних сил. Ты их любимая драгоценная игрушка. Что я здесь забыл? Зачем мне тебя освобождать? Тебя всю жизнь будет кидать между ними, алчными и чувственными, невероятно красивыми чудовищами. А я… А что я? Я никто и ничто. Зачем ты меня звал в своём дебильном сне? Это жестоко! Тебе никогда не будет нужен такой, как я. Ради чего мне стараться? Я не хочу. И больше не могу. Властелин ада, братья Инститорисы, серафимы… Я затесался в эту компанию по ошибке. Алекс, сам того не ведая, указал мне верный путь — в одиночество. Но что придумать, чтобы улизнуть отсюда? Питер подозрительно покосился на Ангела. Тот смотрел в стену, то ли ожидая, пока вернувшийся из ада детектив очнется от раздумий, то ли погруженный в собственные размышления. А дверь между тем была открыта настежь. Ничего не стоило спокойно выйти и направиться, предположим, к Хэллу… в ту сторону. А потом незаметно спрятаться в коридоре, найти лифт, подняться на нулевой этаж Хайер-билдинг… Я просто падаю, сдыхаю, сгибаясь под весом слишком сильного «люблю»! Это счастье, потрогать, узнать, оно настоящее! Но огромное, неподъемное — созданное специально для вас, гребаные боги! А для нас, людишек — придумано маломерное чувство, срисованное с вашего, где-то дешевка, где-то крашеная подделка. Мне обидно? Да я уже век кричу и никак не накричусь! И проклинаю саму нашу ничтожную природу! Но иначе никто не выдержит, перемрут как мухи! И я люблю тебя, хочу, иду, ломлюсь в обычное «люблю»! И всё во мне сдается под натиском боли! Сочится кровью, истекает слезами… насквозь протравившись ревностью. Мне не спастись, ты догоняешь и размазываешь меня на стеклянных осколках этой проклятой любви! Непосильной, недостижимой. Я разбил ее. Только что. Теперь хочу разбиться следом. Ничего доброго, тёплого и светлого не осталось. Пиявка предательства уже вгрызается в моё сердце. Я не хочу уйти в черной агонии. От тебя мне уже никогда не избавиться. Но где-то далеко за городом, в вашем саду… лежит платиновый пистолет с одним патроном. Сзади послышался тихий вздох. Ладони демонического совершенства заскользили по телу Кобальта, мимолетно касаясь шеи, ключиц, сосков… Питер, цепенея, нашел их в низу живота. Тонкие напряженные пальцы застыли, словно выбирая, двигаться дальше или нет. Забрались совсем чуть-чуть под грубую джинсовую ткань. Питеру стало плохо — не то от жара, не то от жгучего стыда. Наконец Ангел прижался к нему весь. — Я всего лишь прощаюсь, дорогой, — нежно, балансируя на границе с полосовавшей его болью, прошептал Энджи. — Ты отправляешь на вечные муки души всех, кого клялся защищать. Я сумею победить Габриэля в открытом поединке — и убью этим Дезерэтта, Ману, своего несчастного и такого желанного супруга… А потом убьюсь сам. Ты не знаешь ада, в который мы попадем. Алекс никогда бы не показал тебе его. Потому что ты любишь не Кси… и вряд ли мог полюбить Кси. Но не своди счеты с жизнью. Ведь в этом аду ты будешь гореть рядом с нами. И вечно будешь смотреть в его пьяные изумрудные глаза. А они никогда не обратятся на тебя. Наполненные горем, обидой и бесконечным немым укором, они будут устремлены только на меня. — Вы в моих руках? — Питер скривился. — Я в это не верю. Но я-то сейчас — в твоих. Тебе достаточно не отпускать меня. — Но я не вправе! — отчаянно выкрикнул Энджи, едва удерживаясь на краю эмоционального взрыва. — Ты волен делать всё… Всё, чёрт возьми, всё! И зря считаешь, что ничего не стоишь и ничего не значишь. Ты теперь на равных с демонами. И связан с нами так же крепко, как и мы — друг с другом. Ну как ты этого не видишь? Какие доказательства тебе нужны? Хочешь — вали! И полюбуйся на расстоянии, как будет гибнуть род Мортеаля. Будто не знаешь, как ты нам нужен! Но, боюсь, ты не поверишь и тогда, когда станет слишком поздно. — Вам нужен не я! А вот эта дрянная штука! — Питер оттолкнул его и с ненавистью ткнул себе в висок. — Выковыривайте ее у меня из башки и швыряйте остальное в мусор, и закончим разговор! — Нет, — Ангел рухнул на пол. Его голос, сорванный криком, утих до страдальческого шепота. — Просто уходи. Я осознал, что Хэлл в тебе ошибся. И владыка Алекс. И Демон. И я сам. — Он вскинул голову, горящее лицо в красных слёзных потёках. — Уходи, уходи! Убирайся вон! Мы отпускаем тебя. Всё. Ты свободен. Минуту стояла зверская, жравшая сама себя тишина. Питер трясся всем телом, хуже эпилептика, разрываемый на части и пытаемый каждой каплей крови, падавшей из чёрно-сапфировых глаз. Терзался злобой, усталостью, недоверием, ревностью, раскаянием… всем, что так долго и успешно сдерживал и что сейчас прорвало железную дамбу. — Ксавьер сказал, я несвободен. И не буду свободным, пока он не исполнит одну мою просьбу, совпадающую с его собственным желанием, кстати. — Какую? — Убьёт меня. Да, он. Он пообещал убить меня. Ангел поморщился, закрывая глаза. Что-то в его позе неуловимо изменилось. Детектив, молясь о том, чтоб ему это не показалось, сел перед ним на колени и торопливо обнажил шею от длинных спутанных волос. — Давай. Еще укус… и я ваш со всеми потрохами. — Шутишь, да? Питер, это не из тех вещей, которые можно будет потом изме… — Я хочу. — Я знаю, но… — Я хочу тебя! И брата твоего! И мужа твоего! Навсегда. Душу за это кому угодно отдам. Киллер кидал на него странные взгляды. С его ресниц стекли последние капли крови. Потом ярко заалевших губ с усилием коснулась кривая улыбка. Он притянул к себе шею Питера…* * *
— Нас ждет Дезерэтт, — с серьезным видом, который дался ему с большим трудом, заявил Энджи, вытер вкусно попачканный рот и потащил Питера к выходу. — Уже битый час. Может, покаяться хочет, а может, печенье полопать за чаем. Потом будешь писать в свою тетрадку, быстрей, погнали. Кобальт ухитрился настрочить на ходу: «Ангел Зари — альфа и омега. Нелегко осознавать, что ты истинный правитель мира. По завету ли своего Отца или по собственному желанию, мне все равно. Love you to death¹ — во плоти и без. Знание, что ты дал из своей Книги Бытия — что с ним делать? Я не в состоянии исполнить твою волю, ведь убить серафима можно только с помощью…» Ручка сломалась, треснув вдоль корпуса, стержень выпал, капнув на тетрадь и оставив синее чернильное пятнышко. Питер выругался сквозь зубы, правда, беззлобно: Ангел высосал из него вместе с кровью большую часть избитых и замордованных чувств. А адские секретики, похоже, выдавать нельзя даже бумаге. Если бы он оглянулся назад, то нашёл бы более весомую причину инцидента. Белую тень — и ее знакомую до так и не выплаканных слёз полуулыбку.