Jolt

***Часть 4 — Месть***

XXIX Дезерэтт сидел в углу личного кабинета Солнечного мальчика и ел сливочно-шоколадные конфеты. Судя по его внешнему виду, сладости вкуса не имели, но ел он их безостановочно — ваза была почти пуста. Ангел покачал головой: — Видишь, детектив, я был почти прав. Только чая нет. — Я отказался от идеи давать ему чашку из соображений безопасности, — пояснил Хэлл. — Серафим в полном неадеквате, а тут ещё кипяток с лимоном и сахаром… — Ты на меня сердишься? — капризно-детским тоном перебил Энджи. Он нервно теребил кружевную манжету своей белой блузы и очень был похож на провинившегося школьника. Хэлл ничего не ответил. По-деловому прошёл мимо него к столу, намеренно толкнув плечом, и налил из маленького кофейника кофе для Питера. — Садись, менестрель. Дэза я к тебе сейчас подгоню. — Что мне делать?! — чуть не плача спросил Энджи, падая в кресло рядышком. Питер, потратив на раздумья около секунды, перетянул его себе на колени и заставил скинуть мятую, изрядно побывавшую в переделках блузу. Разминая немного дрожащими пальцами плечи и лопатки юного киллера, он добился того, что Ангел сам расслабленно оперся на край стола и выгнулся к нему — красиво, по-кошачьи. Дальнейшее представлялось довольно опасным. С тревогой Кобальт пробежался глазами по соблазнительным, самую малость угловатым очертаниям полуобнаженного тела. Вернулся к лицу. Не нашел ни единого намека на запрет или ограничение хоть чего-либо. Однако он все еще неуверенно приподнял Энджи выше, удерживая на весу и прижимаясь губами к пупку, пронзенному странной кубической сережкой. Ангел ответил тихим сдержанным стоном, синие глаза отобразили непонимание, но согласие со всем происходящим. Его напряженные, сведенные вместе ноги слегка раздвинулись, когда губы Питера добрались до кромки штанов (заранее наполовину расстегнутых кем-то и спущенных неприлично низко) и оттянули их еще чуть пониже, за грань неприличия. Задыхаясь и теряя самообладание, детектив жарко лизнул розоватую полоску кожи, на которой остались следы от туго врезавшейся лакированной ткани. Хэлл подскочил к ним и с размаху двинул Питеру в челюсть. — Ты что творишь, извращенец! — заорал инженер, когда немного опомнился от собственного удара. Костяшки на его руке умудрились заболеть, и это было новостью. Кобальт даже не шелохнулся. И киллера не уронил. — Я бы спросил у тебя то же самое, но ты со мной не разговариваешь, — процедил Энджи и рванул ширинку, ломая молнию. Питер, может быть, еще сомневался, но демонский сын, не спрашивая, засунул его лапы себе в штаны, сполз со стола и раскинулся весь в его объятьях. Побагровевшему до цвета запеченного металла Хэллу оставалось увидеть только мокрый и волнующий поцелуй этой тесно сплетенной парочки, чтобы взорваться, но они чуть-чуть не успели. Забытый всеми серафим выбрался из своего угла, подошел к столу и взял нож. Движениями Дезерэтт напоминал лунатика, но серо-стальные глаза вполне приобрели осмысленность — он знал, что делал. Ни на кого не обращая внимания, он завел руки за спину, левой схватил одно свое нижнее крыло, а правой… — Нет! С ума сошёл! — Питер сбросил с себя Ангела прямо на красного от злости инженера и точным ударом с ноги выбил из кулака серафима нож. Потом свалил его на пол, сводя к нулю возможность бегства. Его торопливый шёпот на ухо безучастному Дэзу никто не услышал: — Очнись! Приди в себя! Самоубийством ты отнимешь у Кси свою бесценную заботу и поддержку. Не как его любовника, как ангела-хранителя заклинаю тебя. У меня есть этот маленький шанс спасти вас всех, твоя попытка подтвердила его оправданность, но только с твоей помощью я осуществлю де… — Поздно, — возразил серафим сухими губами. — Срок, названный в пари, истекает сегодня вечером, в полночь Ксавьер очнётся для обряда. — Этим красивым словом ты называешь изнасилование? Дезерэтт медленно покачнул головой из стороны в сторону. — Отпусти меня. Я должен уйти. — Смерть не избавит тебя от боли, придурок шестикрылый! — На десять дней. Меня накроет забвение. Я перестану ощущать. Я перестану помнить. — Зато Ксавьер будет ощущать и помнить! Всё, на что ты его обрёк! Чудная у тебя любовь к нему! Нежная… беззаветная… — Ты ничего не знаешь! Презренный смертный червь! Не знаешь, как адски больно любить его, единственного… на котором запрет. Кто не принадлежит тебе — и никогда не будет. — Может, и не знаю. Может, и запрещено. У вас там, в вечности, совсем чокнутые порядки. Но Габриэля это не колышет! А твоя презренная гордость не позволила нарушить пари и помешать ему совершить преступление! — Идиот! Я не могу даже слова сказать кривого, иначе он явится в открытую и всадит в мою детку… вещи похуже, чем член! И ничто ему не помешает сделать это! — Я помешаю! Только помоги мне. Два взгляда скрестились — непримиримый и умоляющий, стальной взбешённый и просто… зелёный, отчаявшийся. Совершенно разные, но каждый доверху заполненный болью, носившей одно имя. Дезерэтт не выдержал первым и скосил глаза. — Слезь с меня. — В его голосе послышалось явное отвращение. Питер мысленно пожал плечами и подчинился. В этом маленьком поединке верх одержал всё-таки он. Широко разворачивая крылья, по обыкновению, заполонившие весь кабинет, серафим с высокомерным видом встал напротив него и демонстративно закурил. Кобальт вынужден был признать, что этот красноволосый гордец весьма и весьма хорош собой… и что добиться его расположения будет нереально сложным делом. Ведь то, что он собрался просить у Дезерэтта… — Как давно? — Весь год, — выдавил Дэз, плотно закрывая глаза. — Когда ты понял? — Сразу. От меня он и не думал ничего скрывать. Мы всегда и во всём соперничали. — Почему ты никогда официально не представлял его Инститорисам? — Он грязнокровка и позор нашей семьи. Первенец. Просто ужасная родословная, ведущая к бесам Нижнего ада. Прошу, не допытывай детальнее. Если бы не Аннске, я убил бы Габриэля в тот день, когда научился держать в руках оружие. Серафиму-творцу не нужно изобретать оружие. Если он врёт… А зачем он врёт? Но пока мне придётся придерживаться плана допроса. — Аннске — это?.. — Брат. Из нас троих я средний, а он — младший. Аннске — главнокомандующий небесной армией Христа, херувим. Он не отрекался от Света и не пал, в отличие от меня. Я люблю его настолько, насколько ненавижу Габи. — Почему Габриэля поставили хранителем Ману? — Вот этого я не знаю. Я точно так же не знаю, почему меня избрали охранять Ксавьера. И не знаю, проклинать или благословлять тот день. Я навлёк на малыша Кси столько несчастий своей больной неуправляемой страстью… — Винить мы пока никого ни в чём не будем, договорились? Дезерэтт. Сделаешь ли ты для Ксавьера всё, что я ни прикажу, если я даю тебе слово, что это спасёт его и вернет то, что было отнято по вашему пари? Это будут очень неприятные и противные тебе вещи. — Сделаю. — Тогда — осталось немного. Появляется ли Габриэль на земле в своем истинном обличье, как ты? Появлялся ли хоть раз? — Нет. Он застрял в астрале до сегодняшней ночи, чтобы его никто не видел. И в полночь он придет тоже в облике человека. — Что может заставить серафима показать истинное лицо и тело? И крылья? — Потеря контроля над собой, очень сильные и глубокие эмоции. Такой мощный поток чувств, который, едва нахлынув, сразу захлестнет с головой. Соединение последних разрозненных кусков головоломки заняло у Питера еще несколько секунд и замедленных ударов сердца. Он подошел и осторожно провел пальцами по верхним, самым тонким и самым сильным крыльям Дезерэтта. Потом тихонько спросил: — Почему это так? Люцифер улыбался… Теперь только я понимаю эту улыбку. Почему? Всего лишь срезать их… и осушить всю кровь. — Ты же сам раздумывал — тогда, в моей спальне. О том, какие мы могущественные и одновременно беспомощные. Ты был прав. Отрежь мне крылья, высоси из них жизнь, и я умру. — Не ты. — Ладно, не я. Он… — Дэз смущенно заерзал. Прикосновения к крылу доставляли ему непривычное, даже диковатое удовольствие… и стоявший рядом невоспитанный громила казался не таким уж противным. — Но кто попало срезать крылья не сможет. Что ты задумал? — Ты должен пригласить старшего брата на очную ставку. Предлог такой, что он не сможет не прийти, это во-первых. А во-вторых, не удержится от соблазна вылезти из зеркала. — Имей в виду, пернатым он не явится. — Знаю-знаю. Встреча будет назначена только для того, чтобы ненадолго отвлечь его от Кси. Ты должен быть максимально убедительным… — Питер склонился к его уху. По мере нашептывания серафим становился все бледнее и несчастнее, а в конце едва не зашипел от боли. Когда детектив закончил, шестикрылого шатало. — Откуда ты узнал о них?! Мы их надежно спрятали! Надежнее некуда! — Тише! С ними ничего не случится, я ведь дал тебе слово. Да и четверть демонской крови спасет их от всех неприятностей. Верь мне. — Ох, ну положим. А Юлиус? — Ничего, он переживет. Кроме того, Габриэль понятия не имеет о его полной и непробиваемой неуязвимости, а разыграть смерть такому лицемеру, как Ди, не составит труда. Главное, не забудь: Ксавьер, когда очнется, должен все узнать непосредственно от своего насильника или в его присутствии — чтобы поверить. — А Хэлл и Эн… — Да всё они успеют. Ну доверься же мне наконец! По-настоящему Кси проснётся только в полночь, так что твой паршивый братец ничего не заподозрит, даже при очень большом и очень вредном желании. Да, понимаю, момент опасный, риск и так далее… Но разве ты уже не похоронил всё и не собирался десять минут назад свести счёты с жизнью? Дезерэтт склонил ярко-красную голову, покоряясь. Питер чуть руки не потер от удовольствия: этот упрямый падший ангел был именно тем, чего не хватало его плану. Теперь бы еще Демона для полноты картины… Как по чьей-то насмешливой команде, двери кабинета распахнулись. Влетевший туда Демон, белый как смерть, с безумным блеском в глазах, держал на руках… С перепуга Питер показалось, что это Ксавьер. — Я оглушил его и украл из дому, — киллер невозмутимо разбил догадку вдребезги, открыв детское личико Мануэля. — Теперь можешь меня повесить.