Jolt

***Часть 4 — Месть***

XXXI Он бегал по дому, по тёмному дому, где со стен на него глядели портреты с вырезанными глазами. Сотни портретов с зияющими дырами вместо глаз, и бурые потёки крови под ними не казались нарисованными. А он всё бежал и бежал, открывая двери, одну за другой, продираясь сквозь паутину, оплётшую дверные проемы, кричал от ужаса, когда мохнатые лохмотья прилипали к его ногам и он падал, спотыкаясь. А когда поднимался вновь, стены сужались, страшные пустые глазницы на портретах увеличивались, и кровь воняющими ацетоном струями выплескивалась из них прямо на его коченеющее тело. Превозмогая ужас, он бежал дальше, в слепой и отчаянной надежде найти выход, в лабиринте заколоченных окон, бесконечных дверей и пустых затхлых комнат, и ощущал, что за ним гонится что-то. Он не может вспомнить сейчас, но он точно знает призрак, летящий следом… то есть знал когда-то давно: его мёртвое лицо смотрело со всех этих поруганных картин, но ускользало из памяти в последний момент, когда он уже готов был выкрикнуть имя. И он бежал не останавливаясь и шептал молитву, на незнакомом шипящем языке, бежал и молился, под застывшими в агонии взглядами отсутствующих глаз, бежал, а за спиной что-то стерегло, осязаемо появлялось и давило, если он пытался свернуть в сторону или вернуться назад. И он бежал только вперед, и молился, молился, молился… Он уже страшно задыхался, мучимый жаждой, в боку и под сердцем невыносимо кололо, бег измотал и почти убил его. Из последних сил он дёрнул ручку очередной двери и свалился без движения за порог очередной комнаты. Худенькая грудь лихорадочно вздымалась, большие, широко раскрытые глаза наполняла паника. Он лежал навзничь, острые коленки холодил пол, и он дрожал, быстро остыв после марафона и замерзнув в своей тонкой майке и полотняных шортах. Обхватив себя руками и чуть дыша, он смутно почувствовал, как кто-то поднимает его, съежившегося в комок, и вот так, не разгибая, прижимает к тёплой груди. — Кто ты? — с недоверием шепчет он, но из чужих объятий не вырывается. Страх тает, исчезая вместе с дрожью из продрогшего тела. — А ты не помнишь? — Я не помню, кто я… Голос у пришельца такой чистый и бархатный… печальный. И почему-то нестерпимо знакомый. Вызывает слезы на глазах. Вспомнив о глазах, он вздрогнул и заставил себя посмотреть. — Какие они огромные! И… на драгоценности похожи! — вырывается у него, а потом… отчаянный, взлетевший ввысь вопль: — Это же ты! Ты! На них, на всех этих… — он вертит головой, но картин в комнате нет. Когда он снова смотрит в лицо, то кричит еще громче. Кричит и кричит и не может отвести обезумевшего взгляда: из синих глаз струится кровь, струится так знакомо, реально и жутко, как будто это его собственная кровь. И ему больно, каждая мысль и ощущение переходят в реальность и осязаемость: боль ножом острым входит в грудь, полосует, режет на отдельные куски его сердце… и это тоже знакомо до слёз, слишком узнаваемо. Но почему, почему, почему… — Тише! Никто больше не посмеет вырезать мои глаза и отнять у тебя. Я плачу кровью с ночи, когда тьма добралась до меня и чуть не унесла в свою обитель, в пустоту и безвременье. Вспомни — ведь ты был со мной рядом. Ты был рядом, когда рассудок разорвал связь с телом и моей душой распоряжался сын неизвестного бога из Сияющих чертогов света. Ты был рядом, когда смерть приняла самое соблазнительное обличье и чуть не погубила меня в моих венах. Вспомни. Старший божий Сын разлучил нас, и ты проклял меня, защитив от неверности. Вспомни. Я простил всё старое зло, и козни ада обернулись для нас радостью. Вспомни: перед алтарем в соборе святого Петра ты поклялся быть моим навеки, символично пожертвовать половинкой души и половинкой сердца, моей болью и моей радостью, моим горем и моим счастьем. Вспомни. Мое имя… — Твое имя?.. — Ведь ты любил меня. — А ты… меня? — Вспомни… На безымянном пальце левой руки ярко заблистало кольцо — тяжелый каменный ободок с неровно выточенной буквой «К». Он изучал кольцо медленно, заглядывая в каждую изменчиво-зелёную грань, а когда что-то рассмотрел… — Ангел? — неуверенно вопросил он, и в глазах его отразился свет обручального кольца — мягкий, меланхоличный, чистейший изумрудный. И чрезвычайно несчастный. — Ангел… что со мной было? — Когда брызнули слезы, глаза наполнились горечью и приобрели свой первичный несравненный оттенок — круглых прозрачных сосудов с крепким абсентом. — Что было, ещё не прошло, — грустно произнёс Ангел и запечатлел на белых губах Ксавьера лёгкий сладкий поцелуй. — Этот дом — твоя память. Враг, сотворивший в нём зло, уничтожил всё, что было тебе дорого. Твои мысли, твои воспоминания… — Они связаны с тобой и только с тобой! — Кси всхлипнул и вжался крепче в объятья мужа. — Как же долго тебя не было… Время предало меня, серой резиной тянулось тоскливо и нескончаемо. Жизнь шла по кругу, потом рухнула и еле ползла, душимая одиночеством. Почему ты ушёл? Я думал, ты забыл, покинул меня. — Я сказал тебе на прощание, что вырываюсь из замкнутого круга Земли на дикий простор к звёздам: вдохнуть свободу, окраситься её цветом, стать её вкусом… Но я солгал. Я спасался бегством от того, кто едва не пленил мой разум. Я не знал его целей, его силы и его злобы. Но я нашел ответы там, куда улетал. Я вернулся с лекарством. Сейчас… я оставлю тебя в последний раз. — Ангел! — Не бойся, малыш. Я всего лишь целительный сон, прокравшийся в твою голову без спросу. За меня, как за нить, ухватился твой врач, из меня он воссоздает облик твоего утраченного «я». Смотри, твой дом преображается. — Но из твоих глаз по-прежнему течёт кровь. — Она высохнет, когда ты вспомнишь абсолютно всё. — Она — эта нить? — Кровью смоет грязь последних месяцев, ты просто проснешься прежним, очистившимся и обновлённым. И не будешь знать, что видел сон. Как жертва — забыть одно ради всего остального. — Забыть, что ты мне снился? Я не хочу. — Ничего плохого не случилось. Значит, и ничего хорошего тоже. Если стирать, то стирается всё. — Но, когда проснусь, я найду тебя рядом? — Мне пора, отпусти меня. — Не могу. Я боюсь потерять себя опять, если ты уйдёшь. — Но я должен! — Подари мне ложь на прощание, тогда отпущу. — Я буду… рядом. Воздух посвежел. Сквозь неожиданно прорезавшиеся тщательно отмытые окна лился солнечный свет, озарял роскошную комнату — холл, похожий на королевскую приемную, от которого вглубь дома уводила широчайшая лестница черного мрамора. Над ней висел единственный портрет. Лепестки синевато-розовых роз, сдуваемые Ангелом с этой картины, кружились и падали в золотые волосы, оттеняя их кудрявую шелковистость — на полу у мраморных ступеней, свернувшись маленьким клубком, лежал Ксавьер и плакал.