Jolt

***Часть 4 — Месть***

XXXII Дезерэтт тяжело стукнулся лбом о поверхность зеркала и приоткрыл глаза. — Выходи, — нехотя произнёс он. — Разговор есть. — Что-то ты неважно выглядишь, — насмешливо заметил голос несуществующего отражения. — Я могу и попозже прийти. — Сделай мне одолжение и замри на месте, — серафим зло скривил рот. — Без тебя уж как-нибудь решу, что мне делать, а что нет, — огрызнулся Габриэль, однако его голос зазвучал громче и отчётливее. — Выкладывай, какого хрена так не вовремя притащился, пока меня не стошнило от твоей кислой физиономии. — Я знаю, что через два часа срок пари истекает и я вынужден буду покинуть Гонолулу — и не возвращаться сюда иначе как по приказу нашего верховного командования. Ну, ты помнишь напыщенного бородача, занявшего ступеньку под троном вечно отсутствующего папаши? Он всё еще при власти, украл папочкины игрушки, скипетр и державу. И пока удерживает их — останется при власти. И я подумал… — Быстрее рожай! — …что если он снова меня пошлёт сюда, то я не хотел бы враждовать. Надоело грызться, будто мы два шакала. Тощую антилопу поделить не можем, — он смачно сплюнул. — Ладно, Дэз, тебе удалось меня заинтриговать, признаю. Даю еще пятнадцать секунд объяснить, в чём подвох. — Ни в чём. Я просто подарок приготовил на прощание. Решил, ты оценишь. Ты один и сможешь оценить по достоинству вообще-то. Когда я покажу, ты поймёшь, что большего наслаждения для твоих жестоких очей не рождалось с начала прошлой эры. Но чтобы забрать мой скромный дар, тебе понадобятся не глаза, а руки. И я вынужден пригласить тебя в физическую реальность. — Я высосу из тебя весь свет, сладкоречивый предатель, опустевший мешок мяса и костей брошу на съедение детям Гидры, а перьями набью подушки, если ты лжёшь, если воображаешь, что можешь провести меня, если привёл троянского коня и нагло ждёшь, что я приму его, что поверю тебе. — Просто взгляни, — беззлобно ответил Дэз и шагнул в сторону, широким театральным жестом указывая на свой «подарок». На полу напротив зеркала лежал обнажённый Демон. И, в отличие от шестикрылого, действительно неважно выглядел. Руки, туго скрученные разноцветными полиамидными верёвками, были жестоко заломлены назад и неестественно вывернуты. Похоже, обе кисти его рук были сломаны. На груди красовалась надпись, выжженная огнем или кислотой, а скорее всего — и тем, и другим, но от сильного воспаления она так вздулась, что ни буквы прочитать нельзя было. От его тела вниз по лестнице, но не доходя до парадных дверей особняка, тянулась цепочка кровавых луж, упиравшаяся в ступни: кто-то длинным шурупом прикрутил их друг к другу и вдобавок заботливо закрепил гайкой, насквозь пробив лодыжки — и кровь сочилась из двойной раны. Она не сворачивалась, так как перед этим в киллера насильно влили пол-литра безводного спирта и заставили проглотить целую упаковку гепарина¹. Венцом истязаний стал принудительный пирсинг лимфоузлов на локтях и коленях, а также прошивание грубыми шерстяными нитками большой подкожной вены на всём ее протяжении по ноге вверх, до паха — с особенно крупными двойными стежками в бедре. Лицо киллера обезображено не было. Возможно, для того чтобы показать, что он ещё дышит. А возможно, исполосованное лезвиями, прошитое иглами или прижженное раскаленными щипцами, это лицо по дороге на казнь исцелилось само — силой проклятья нетленной красоты Люцифера. — Но ты можешь и не принимать подарок, — невозмутимо продолжил Дезерэтт, шагнув обратно и заложив руки за спину, чем дополнительно закрыл обзор на пленника. — Тогда я себе оставлю, он мне очень нравится. Я просто хотел отблагодарить тебя за длительное воздержание. У тебя было столько причин посягнуть на одно несправедливо поделенное сокровище, столько шансов осуществить… — Молчание! — Из зеркала выступил тщедушный человечек в твидовом костюме, похожий на безработного клерка, но с очень старым пергаментным лицом, белыми как снег волосами и маленькими колючими глазками того нездорового желтоватого оттенка, что красноречиво свидетельствует о проблемах с печенью. — Я должен сам это потрогать и убедиться, что не сплю. Отойди. К стенам не приближайся. Перышки не прячь — я лучше тебя знаю, как легко в них спрятать ножи и серебро. И чтоб я видел, чем заняты твои безмозглые циклопические кулаки. Падший ангел пожал плечами и поднял руки, показывая, что ничего в них не держит. Его статная двухметровая фигура, облаченная в олдскульную готическую одежду, модную в конце восьмидесятых годов прошлого века, великолепно сочеталась с вполовину сложенными красными крыльями и представляла собой такой разительный контраст со старшим первокровным… Демон, несмотря на то, что чувствовал себя хуже, чем выглядел, еле подавил презрительное фырканье. Он был знаком с Аннске — достаточно близко, чтобы прочувствовать древнюю утонченную красоту херувима во всех его земных обличьях, и неприятно удивиться разнице между так называемыми братьями. А вот следивший за ними через нанокамеры Питер на фырканье не поскупился. Не серафим, а корабельная крыса. Вот уж воистину в семье не без урода. Киллер вовремя задушил в горле крик, но от болезненного содрогания не спасло ничто: Габриэль, очевидно, недовольный отсутствием должного уважения, дёрнул его за сломанные руки, переворачивая с бока на спину и заставляя сесть. — Как прелестно, Дэз, что ты не тронул самые интересные местечки стервеца, приберег на забаву мне, угадал, поразил меня, — Габриэль отвратительно ухмыльнулся и коленом ударил Демона в промежность. Тот не шелохнулся, хотя его паховая область превратилась в сплошной чёрный кровоподтек и белые шерстяные стежки на змеившейся рядом вене покраснели. — Определенно мне нравится сегодняшняя ночь. А ты не такой уж и хреновый брат, как я полагал со времён Вавилона. Можешь еще пригодиться. Не расслабляйся особо, моё настроение переменчиво. А за подарок благодарю. — Ты не будешь его приканчивать? — Разумеется, буду. Хочу сделать это на глазах у моей сладчайшей змейки, от которой ты меня бесцеремонно оторвал. Но я даже рад. Ведь ты тоже поприсутствуешь, разделишь мой триумф. Скажи-ка, братец. Что тебя подвигло на такие чудесные поступки? — Вот… — Дезерэтт оттянул рваную майку, спуская с обоих плеч, и показал разрез справа на груди, совсем свежий и красный. — О, ты вырвал себе сердце? — оживлённо уточнил Габриэль. — Как мило. Давно пора было избавиться от этой бесполезной штуки, я говорил тебе, бери пример с меня: моё сердце заросло мхом и лишайниками где-то на болотах, из которых начинается Лета, я уже и позабыл, где именно. — Я был глуп, — без всякого выражения ответил Дэз. — И очень медленно умнел, да, но что ж теперь… Приглашаю тебя на ритуал. Попразднуем. Нет, монстра с фиолетовыми стекляшками я сам заберу. Ты посмотри, как у него ходули болтаются, идти не может, видите ли. Наверное, пинка просит. — Глухой удар, ещё и ещё один, сопровождаемые хрустом новых ломаемых костей. После ужасной секундной заминки — в течение которой Питер, почувствовав подкатывающую тошноту, выключил следящий монитор — вырванный с мясом и гайкой шуруп покатился вниз по лестнице, забрызгав кровью каждую ступень. — Ты язык ему не резал? Странно, почему же он молчит… Ну хоть поплачь, животное, поплачь, не придуривайся, что кровь вся кончилась. Ладно, еще поплачешь. Наплачешься. Габриэль беззаботно поволок жертву за собой по полу, хватая и отпуская то одну, то другую ногу, чтобы они со стуком падали, как деревянные. Дезерэтт стиснул зубы, придавая белому взбешенному лицу мертвенно-спокойное безразличное выражение, и вошел вслед за старшим серафимом в зеркало-дверь. Юлиус так и не издал ни единого звука. На него уже никто не смотрел, и кровь наконец-то выступила в уголках его разбитого рта. Но уголки этого рта довольно поползли вверх.