Jolt

Он блевал белой слизью на идеально подстриженный газон. Бассейн с шампанским мерцал всего в нескольких метрах, от паров алкоголя мутило ещё больше, мутило от безысходности, мутило от тоски. Мутило от всех запахов, спрессованных в одном месте, в адском доме, где всё в одночасье стало таким любимым и таким невыносимым. Тошнотворный привкус несчастья, застрявший в горле, его личная, сугубо личная горесть, он не поделит её ни с кем, он больше не может, его душа сейчас вылетит вместе с желудком, в отчаянии вывернувшимся наизнанку. Он терпел до последнего, крепился при детях, просто не смел подать виду… …что он избит, искалечен, не осталось внутри живого места, всё естество — сплошной исчерна-кровавый синяк. Его били недолго. Два взмаха молотом — и череп раскалывается, а в стекленеющих глазах умирает небо. Умирает зелень… неяркая, но прозрачная. У меня не зелёные глаза, малыш. Не были. И больше не будут. Тьма… Господи, будь проклят! Будь проклят за чудо, которое сотворил для меня — и отнял. Ты всё стёр! Уничтожил во мне! Самое важное! Почему я не могу вспомнить… — Потому что боишься. Угрюмый взгляд инженера сверлил траву. — Хэлл, прошу тебя, уйди. — Висельник, ты готов в штаны наделать от этого страха. Из-за него ты уже распрощался с мечтой. А Кси не боялся. Он убил свой ужас… вместе с робостью и жгучим стыдом… в ночь, когда Ангела изнасиловала твоя распрекрасная Тьма. — Что… что ты такое говоришь?! — То. То самое, что никто не любит. Ни говорить, ни слушать… ни вспоминать. Только сам Эндж способен думать об этом спокойно. Юлиус давал тебе намёк. — О… зле, которое причинил? Которое тщательно распробовал. Настоящее. Но я не предполагал… — Никто не предполагал. Но все пережили. Ничто не забыто, хранится в сердцах, не разбитых, но изнурённых пытками. Он был прощён. За чудовищный грех. А ты… на тебя упала зыбкая тень… эхо этого греха. И ты готов бежать со всех ног сломя голову, мчаться отсюда, словно преследуемый бешеными псами, ты поставил заслон, внутренний барьер, отгородился от нескольких минут лживого удовольствия, которое получил из тела Тьмы. Ты лицемерил сам перед собой. А потом просто вышвырнул из памяти, изо всех сил пытаясь изгнать из себя знание. Горькое и раздирающее. От красоты его больно до смерти. От совершенства… холодного и беспощадного. Бездушного. Какое простое и физическое наслаждение ты надеялся получить? Тебя согнуло и покалечило его страданием… не описываемым ни одним словом, ни одним чувством. Откуда им было взяться? Ему неведомы чувства, он терзаем без них! Так не страдали даже старые боги. Так не страдал никто. И не было ни удовлетворения, ни успокоения. Он опустошил тебя. Ведь ты не Анджело… способный дарить любовь в царстве всепожирающей ненависти. Способный жить его болью. Больше, чем едкими кислотами, больше, чем его ядом, жрущим душу. Менестрель, ты заглянул в святая святых Тьмы. И, насмерть перепуганный, выскочил вон. А он тебе доверился. Заеденный тоской по Энджи, ослабленный и источенный, он захотел поделиться… возможно, в безумной надежде, что ты поймешь. Но ты не понял. Ваш секс был гнусной ошибкой, о которой ты ровным счетом ничего не помнил… и не вспомнишь. Это я обещаю. — Но… Солнечный Мальчик подал маленькую надушенную салфетку, спёртую у Жерара из столовой, и Кобальт беспомощно прижал её ко рту. — Да, сейчас ты раскаиваешься. Ты хочешь повернуть время вспять. Ты думаешь, что, повторись ночь снова, ты принял бы его отравленную чёрнокровь в себя, пройдя по лезвию Тьмы до конца, она прорезала бы тебя насквозь, но ты остался бы жить, принёс бы в жертву его мрачного одиночества душу, а он подарил бы тебе свою. Но напрасно. Он навечно отдан во владение Свету, как и Свет предан ему, между ними никто не встанет, пойми. Здесь, во власти слабой и тщедушной физической материи, ты рассмотрел их несовершенным органом зрения как братьев-близнецов, почти людей — с патологической, противоестественной, да чего уж там — с бредовой страстью друг к другу. Но на ладони у того Бога, которого ты пытался проклясть и которого, признаюсь, я сам не люблю и не жалую, они — это всё, на чем держится мир. Равновесие. Фундамент. Энергетическая база, источник наших жизней. И наших смертей. Что, не верится? Конечно. Два маленьких хрупких кубика в самом низу, глубоко в основании Мироздания. Они кажутся тебе незначительными? Тогда вытащи их — и всё рухнет. О… — Хэллиорнакс вздернул бровь, — я вижу, в твоих глазах воспоминание. Энджи говорил тебе, о да, он сказал. О вечном огне преисподней. Ты боишься? Боишься?! Что ж… уже нет. И что бы ты сделал теперь? Брось несчастную салфетку, твой желудок утихомирился, ну правда, утихомирился, зуб даю. — Хэлл, я хочу понять. На что это было похоже. Как произошло? И… что произошло? С ним. — Достань тетрадь. — Мне кажется… — Доставай. Бери ручку. «Две математические величины, одинаковые по модулю, с противоположными знаками, взаимно уничтожают друг друга. Атомы правосторонней и левосторонней вселенных при столкновении превращаются в нейтрино и мгновенно рассыпаются. Взрыва не последовало только из-за малой массы столкнувшихся тел. А их энергии — разрушения и созидания — высвободились без ударных волн и тихо ушли. Покинули оба мира». Кобальт внимательно записал всё под диктовку, перечитал дважды и обратился к инженеру застенчивым шепотом: — Хэлл, только не бей. Я на самом деле не силён в физике пространства. Что означает левосторонняя и… — Это условность. Если ты не учёный и не был ботаником в школе, ты знать не знаешь о различных страшных и непонятных вещах, крепко спишь по ночам и рано не поседеешь. Но если хочешь — слушай. В биохимии есть понятие о белках — строительных кирпичиках живых организмов, которые сами состоят из аминокислот. Аминокислоты по структуре — порядку расположения молекул — могут быть правосторонними и левосторонними. Белок в организме человека и, кстати, оборотня состоит только из правосторонних аминокислот. А в нашей параллели… во вселенной, которую ты видишь, когда подходишь к зеркалу — да-да, зазеркалье не миф беспробудных пьяниц-фантастов — существует человеческий и звериный белок исключительно с левосторонними аминокислотами. По одной простой причине — потому что он отражённый. Человек, местный, ты и любой другой, попавший в зазеркалье, умрёт: по законам их отражённой физики твоё существование просто невозможно. Как и их существование, другого менестреля и другого висельника, у нас. Понимаешь? — Мамочки… — Вижу, что понимаешь. Питер, милый Питер, мой green man… Демон здесь и Демон там имел особенную силу. Силу встретиться со своим отражением. Силу не погибнуть от нарушения законов. Силу исполнить именно то, что он хотел. Не плачь. Святые лептоны, только не плачь, ты же здоровенный мужик, ну… Кобальт спрятал горящее лицо в ладони. — Он не вернётся? Никогда? — Как знать, как знать. Слияние двух Демонов означало их обращение в ноль. Полный распад и растворение в том загадочном киселе, что от непонятности состава мы обзываем небытием. Но разве это что-то значит в мире, в котором брат спит с братом, детективы воскресают, ангелы колются синтетическими версиями ЛСД, а полуторагодичные дети хладнокровно рубят крылья древним-древним серафимам? А потому хватит плакать. Вставай, разверни плечи. Звезда мира, которым правит Люцифер, закатывается, но перед наступлением вечной ночи на западе будет последний восход. Насладимся им сполна, менестрель. Невысокий мальчик с золотыми дредами, одетый в простой рабочий комбинезон и оранжевые кроссовки, взял под руку угрюмого громилу в чёрном, с чёрными же волосами по пояс и недельной щетиной, дёрнул, заставляя выпрямиться, и повёл на веранду роскошного адского особняка. — Смотри, — медленно заговорил Хэлл, изменив своей привычке тараторить. Питер мимолетно подумал, что улыбка глубочайшей, но очень спокойной печали сделала его похожим на святого. — Там на широком подоконнике лежит прекраснейший оборотень из клана белых удавов, крепко обняв нашу единственную надежду на этот последний восход. Его глаза больше не кровавят, но кровавит сердце. Одно сердце, бившееся на двоих. Нам не забрать, не разделить, не понести его муку, его крест. Но мы можем нести дальше его самого. Хочешь ли ты, менестрель, остаться с нами? С ними… и со мной? Питер кивнул, сглатывая комок в горле. «Кроме этого я больше ничего и не хочу, мастер Метаморфоз. В начале нашего пути я думал, что влюбился в мальчика-оборотня, в новую Елену Троянскую, достойную титула Прекраснейшей. Пока иллюзия не разбилась о бога или, не знаю, архидемона войны. Или загробного царства. Об лёд его циничных фиолетовых глаз. Ты возвратишь их, мастер… через время. Ты можешь всё». Улыбка Хэлла стала чуть ярче. — Это снова лишь иллюзии, висельник. Ни Марс, ни Плутон, ни все герои Илиады не сравнятся с архидемоном твоей рассыпавшейся мечты. Но тешь себя ими. Тешь. Вы люди, и мне до конца этого не понять, не рассекретить, но иллюзии — средство вашего выживания. Наблюдая краем глаза, как Лиллиан и Вильгельм Инститорисы забираются на обширный подоконник и обступают родителей, они пересекли веранду, миновав холл, и покинули дом. Инженер обошел Питера и уцепился за его локоть с другой стороны. — Надеюсь, ты не сильно хочешь спать. — Оставив особняк за спиной, Солнечный мальчик бодро зашагал по песчаной тропинке, уносясь сам и увлекая своего любимого музыканта к бухте Ханаума. — Прогулка ранним утром, Хэлл? — Да, менестрель. Развеем рассветом твои последние ужасы. И встретим солнце величественно выплывающим из Тихого океана.

~~~ End ~~~