А если бы...

Август 1940 г. Хопфгартен под Ваймаром. Клиника Эриха Зауэра. Эрих. Как же я устал. В свои 62 я чувствую себя просто стариком, которому плохо везде: и дома, и на работе. Работа — мой мир, который я построил своими руками, пациенты, успехами которых, пусть не значительными для окружающих, но значимыми для них самих я так гордился. Все это теперь ничего не значит. Все они экономическая обуза для великого рейха. И вот теперь этими самыми руками, в которых я держу красно-синий карандаш, я решаю, кому жить, кому умереть. Мои знания больше не нужны. Красный плюс — смерть, синий минус — жизнь, вот и все мои функции. Для этого я даже могу не появляться в клинике, а просматривать анкеты дома. Вот и сейчас, Мария принесла очередную стопку анкет, это новые. Взамен прошлых проплюсованных. Мария, Мара как она себя называет. Поступила сюда на Рождество. По документам — Мария Шнайдер. Но от Карла, который собственно ее сюда пристроил, я знаю, что она дочь трагически погибшего промышленника Отто Вайса. Кому-то очень важному нужно было, чтоб она исчезла с горизонта. После полугода госпитализации я с облегчением проставил в ее анкете синий минус. С этого момента она больше не пациентка клиники и вольна распоряжаться собой. Но она отказалась уходить. Я предложил ей комнату в моем доме взамен на помощь с младшим сыном. Мой дом, после смерти Эльзы от скоротечного рака я перестал воспринимать это место в качестве дома. Когда-то давно у меня действительно был дом и семья: Эльза, сыновья. Как мы радовались нашему младшему. Мне тогда было 45, Эльзе 42. Дитрих появился на свет таким здоровым и милым. Никто не мог подумать, что с ним что-то не так. Старшему Герхарду тогда исполнилось 21. По сути, он мог быть отцом своему брату. К тому моменту он жил и учился в Гамбурге, летом он приехал погостить со своей невестой Кристиной. Младший брат, которому на тот момент исполнилось всего лишь 2 месяца, вызвал у него лишь недоумение. А потом было 23 октября, Кристина трагически погибла, а я понял, что сына которого я знал больше нет. Он не слишком баловал нас посещениями, а после его вступления в СС наша связь почти сошла на нет. Дитрих, первый припадок случился с ним в год. И с тех пор они повторялись время от времени. Вдобавок мальчик ужасно заикался, никакое лечение не смогло ему помочь. Поэтому Эльза большую часть времени проводила с ним дома. Все наше внимание было направлено на сына, и поэтому, когда Эльза обратила внимание на себя, было уже поздно. В 13 лет Дитрих остался сиротой. С того года большую часть времени он, как и я, проводил в клинике. Но в последний год клиника перестала быть безопасным местом. Нанимать кого-то со стороны для присмотра за сыном было опасно. Все доносили на всех. Мария стала идеальным решением. Мария Почти 9 месяцев я живу здесь сама по себе. Кому скажи, не поверят. Блестящая Мара Вайс, в такой глуши. В качестве кого? Сиделки. Хотя даже Мары Вайс больше нет. Есть Мария Шнайдер. В единственном письме, что я получила от бабушки, она прямо сказала мне, что мое возвращение в Эссен нежелательно. Больше писем от нее не было, но надо отдать ей должное — каждый месяц на мое имя от нее поступал денежный перевод. Этих денег хватало на скромную жизнь и плату за комнату, которую мне любезно предоставил доктор. К Дитриху я очень привязалась в тот год. Мне стало казаться, что я его старшая сестра. Для меня он был идеальным собеседником, ведь он больше слушал, чем говорил. С речью у него действительно были проблемы. Но мне это было не столь важно. В отличие от приступов. В первый раз я испугалась, не знала, как мне быть. Падая, он рассек губу и было очень много крови. Узнав его получше, я научилась распознавать приступ за несколько секунд до, по тому, как затуманивался его взгляд. Я просто укладывала его на пол и придерживала голову. К счастью, за все мое время, таких приступов было не так много. По сути, Дитрих и Эрих были единственными людьми, с которыми я общалась. Ни с кем из прошлого я не поддерживала и не хотела поддерживать связь. Я не хотела помнить, что у меня было прошлое. Я сносно научилась вести хозяйство, и такая жизнь в полу-забвении мне даже нравилась. Было теплое августовское утро. День обещал быть не жарким, но и не дождливым. Жаль потерять такой день. Можно вдвоем устроить пикник. А что, чудесная идея. — Дитрих, соня, вставай. Сегодня у нас завтрак на природе, смотри какой чудесный день, — крикнула я, спускаясь вниз по лестнице. Завтрак завтраком, а утренний кофе — традиция, которую не нарушают. — Что за крики по утрам? Вы так и остались взбалмошной и невоспитанной девицей. Краски утра тотчас померкли. Этот голос невозможно было не узнать, ледяные глаза смотрели поверх, но от их холода мне стало не по себе. — Вы? Что вы здесь делаете, позвольте узнать? — Вы пытаетесь узнать, что я делаю в доме, в котором родился, фройляйн Вайс? Что то вроде усмешки скользнуло по его губам. — Ббббббрраатт, — радостный Дитрих кинулся на шею этого дьявола. Через минуту он упал в судорогах. — Вы можете помочь мне довести его до кровати? Обычно после приступа он очень слаб. — Кажется, для этого здесь есть вы, не так ли? Если вы не справляетесь, то его надо определить в Зонненшайн. Там умеют обращаться с такими как он. Что ж, Герхард Зауер еще раз подтвердил свою репутацию чудовища. Весь день я провела в комнате Дитриха. Не было никакого желания выходить и встречаться с его братом. Вечером я услышала, как вернулся доктор, как они о чем-то тихо говорили внизу. Потом удаляющиеся шаги, стук одной двери, второй. Ура, можно выходить. Приступ Дитриха в этот раз был двойным, второй случился в комнате, хорошо что его брат не видел. Но после этого он заснул, я знала, что проснется он не раньше завтрашнего дня. Я страшно проголодалась и поэтому очень обрадовалась свежим булочкам, которые нашлись на кухне. Утолив голод, я решила тихо вернуться к себе. — Зайди сюда. Обычно закрытая дверь, в конце коридора была приоткрыта и оттуда слышался ненавистный мне голос. Да, что он себе думает. — Зайди и закрой за собой дверь, я не буду повторять еще раз. Он сказал это ровно тем же спокойным и бесцветным голосом, каким говорил обычно. Но что-то в его голосе было такое, что заставило меня подчиниться. Я не хотела проверять, способен ли этот человек впасть в гнев. В комнате горела настольная лампа. Ее свет падал на лежащую на столе фуражку, с которой на меня смотрел серебряный череп. Чтоб не смотреть на череп, я решила осмотреться вокруг. Аскетично. Кроме письменного стола по-солдатски заправленная кровать, шкаф. Окно. Он стоял у окна и что-то внимательно рассматривал. В той же форме, что и всегда. — Закрой дверь и раздевайся. Впрочем, можешь не закрывать. Мне все равно. — Да как вы можете... — Я могу по-разному. В твоих интересах, чтоб это было по-хорошему, не так ли? Я жду. Просто подойди к кровати и сними свое платье. Это не так трудно. — Что вы собираетесь делать? — Не надо строить из себя невинность Мари, неужели Вернер Дескау не объяснил тебе, что обычно мужчина делает с женщиной? Вернер? Откуда он знает о Вернере. Что он еще знает? А если он знает, кто она такая на самом деле? От страха мое дыхание сбилось, перед глазами появилась несчастная девочка, брошенная под колеса ее машины. Не отрывая взгляда от Герхарда, я пытаюсь расстегнуть это платье. Герхард. Я согласился на предложение Рудольфа Хёсса поехать в качестве заместителя в новый лагерь в Польше. Как неплохому администратору, мне была интересна эта работа. Построить эффективный лагерь с нуля — вызов, который мне по силам. Перед отбытием я получил месячный отпуск и решил съездить домой. Не знаю зачем. Особой тяги к дому уже давно не чувствовал. Когда погибла Кристина, именно тогда ему нужен был дом и родители. Но родители были целиком поглощены Бэби. Как оказалось, Бэби вышел бракованным, но они продолжали тратить на него свою жизнь. В итоге это самопожертвование привело к смерти матери. Стоя на похоронах, напротив отца обнимающего за плечи худенького паренька, его брата, он поймал себя на мысли, что было более справедливо, если на месте матери, сейчас бы был этот мальчик. Здоровые должны жить, больные должны умереть. Непреложный закон природы. Кстати, о природе, он знал, что на работе многим не по душе образ жизни одиночки. Людям его возраста и чина положено иметь семью и производить на свет будущих солдат Рейха. Он знал, что ходили слухи, о том, что он Герхард Зауэр, предпочитает мужчин. Но это было так нелепо, что слух угас, не успев разрастись. Просто я предпочитал разовые отношения, без привязанностей, без обязательств. Но перед новым назначением Хёсс вызвал меня к себе. Мы были знакомы еще по совместной службе в Дахау. — Герхард , есть одна проблема. РФСС поставил твою кандидатуру под вопрос. — И что не понравилось Райхсхайни? — Ты же знаешь его педантизм и занудство. Ему не понравилось твое семейное положение, вернее, его отсутствие. По его мнению, всякий, кто покидает Рейх, должен быть женат. Ему неважно, что жёны остаются в большинстве своем в Рейхе. Но в этом весь Хайни. — Что ты предлагаешь? — Я предлагаю тебе месяц отпуска Герхард. Надеюсь, его тебе будет достаточно. И вот я решил поехать домой. Я знал, что у него сейчас живёт эссенская принцесса. А что? Хорошее происхождение, арийская внешность. Больше ничего не нужно. Надеюсь, ума у нее больше чем упрямства. В конце концов, я дам ей имя и какое-никакое положение в обществе, которого, насколько я понимаю, она лишилась благодаря непомерной гордости собственного отца. А гордость, пожалуй, перешла ей по наследству. Тем интереснее. Каким взглядом она окинула меня, поднимаясь с моим убогим братцем по лестнице. Также гордо целый день она просидела у него в комнате. Ну что ж, кажется, девчонке не помешает хороший урок. А мне не помешает небольшая разрядка. В том, что она не невинна, у меня не было никаких сомнений. Я прекрасно помню ее пение на вилле Хюгель. Так может петь только женщина, познавшая любовь. Ее растерянность начала меня порядком злить. — Вы настолько непутевы, что не можете справиться с собственным платьем фройляйн? Если бы взгляд мог испепелять, я бы был грудой пепла у ее ног. Забавно. — Опустите наконец-то руки. Я помогу вам, раз вы сами не в состоянии. Сняв платье аккуратно складываю его на стул. Простая нижняя юбка, гладкий бюстгальтер, кажется она жила здесь монашкой, тем лучше. — Это вы в состоянии снять или нужна помощь? Ну наконец-то. Она неплохо сложена. Только продолжает стоять как изваяние. Посмотрим какова ты в деле. Снимаю китель и аккуратно вешаю его на плечики. Скидываю ботинки и ложусь на кровать, вид сзади тоже весьма неплох. — Вы так и собираетесь продолжать здесь стоять? Решила играть в снежную королеву. Посмотрим, как быстро ты растаешь. Потянув ее за руку, я заставил присесть ее на край кровати. Отодвинув белокурые локоны, целую ее за ухом, осторожно касаясь языком мочки уха. Мои руки накрывают ее грудь, большие пальцы играют ее сосками. Всем своим видом, она все равно пытается показать, что ей все равно. Кого ты пытаешься обмануть крошка. Твой пульс, который я чувствую, касаясь губами твоей нежной шейки, выдает тебя с головой. Запускаю руку в ее густые волосы, тяну чуть на себя и заставляю ее наконец-то лечь. И накрываю ее губы поцелуем. Она отвечает на поцелуй призывно, выгибаясь мне навстречу. Нет, нет кошечка. Не так быстро. Намеренно медленно опускаюсь с поцелуями ниже, к груди. Пожалуй, здесь стоит задержаться. Другой рукой раздвигаю ее бедра. Она уже такая скользкая внизу. Пальцы проникают в ее лоно. Да, да, я умею играть не только на фортепиано. Ее бедра начинают плавно двигаться навстречу моим движениям. Что ж, пришла и моя очередь. Нарочито медленно я вхожу в нее. В этот момент ее упрямство вновь ожило. Она уперлась в мои плечи руками в попытке отпихнуть меня. Ну нет, так не пойдет, кошечка. Перехватываю ее руки в запястьях и завожу их наверх. Наверное, слишком грубо, наверняка останутся синяки. Но мне все равно, сама напросилась. Я двигаюсь все быстрее вжимаясь в ее тело, и наконец замираю ощущая приближение оргазма. Мария — Вы можете вернуться к себе Мария. Остаток ночи я предпочитаю провести в одиночестве. — Вы чудовище, я вас ненавижу. — Меня зовут Герхард, если вы случайно запамятовали. А ваши чувства ко мне, волнуют меня в последнюю очередь. Вы сможете одеться и покинуть меня или вам снова нужна моя помощь? В ярости одеваюсь. Ненавижу его, а еще больше ненавижу себя. Так хочется хлопнуть дверью, но сдерживаю себя, не хочу будить остальных. Тихо пробираюсь и впервые с гибели отца плачу. Я хочу выплакать то, что внутри. Кто-то осторожно гладит мои волосы. Не может быть. Оборачиваюсь... Дитрих. Он садится рядом на ступеньку, неуклюже по-детски обнимает меня. — Пойдем Дити, уже поздно.