А если бы...

Аушвиц. 4 сентября 1941 Герхард Кажется, это уже третий забракованный мной вариант раппорта. Самое паршивое, что я действительно не знаю как его писать. — Хильда, что вы там опять придумали. Какое, к черту, "отравление газом". Мы что тут пишем полицейский протокол? В глазах у нее уже слезы. До этого были отправлены в мусорную корзину варианты: казнь газом, газовая акция и ещё несколько, которые не вошли даже в письменную версию. Год назад я приехал сюда, чтоб построить тут образцовое лагерное хозяйство. В итоге образцовое хозяйство удалось построить Хёссу и то исключительно в границах собственного имения. Глядя на все эти розы, бугенвиллии и разбитый огород, мне начинает казаться, что он приехал сюда осуществить мечту молодости, жить в сельскохозяйственной коммуне, а не быть комендантом лагеря. Вот и сейчас, оставив меня сочинять этот идиотский рапорт, он резво припустил к жене и деткам. Ну и что я там должен писать? Что не имея точных данных о действии газа, но решив испробовать его как вариант удобной массовой ликвидации рабочей силы, мы, предварительно засыпав окна подвала 11 блока, загнали туда 600 советских комиссаров и 300 больных поляков, и пустили газ? Не зная точно как действует ядовитый газ, мы высыпали гранулы с ядовитым носителем и оставили двери закрытыми до следующего утра. Утром, увидев, что часть людей (а можно ли их обозначить в раппорте как людей?) проявляет признаки жизни, мы решили продолжить эксперимент и подкинули еще гранул. Причем, кто это мы? Герр комендант резво отдал приказ "Газ" и отправился к себе. А теперь требует с меня причесанный рапорт, чтоб отчитаться перед Хейни о гладко проделанной работе. — Хильда, от вас сегодня никакого толку. Идите займитесь чем-нибудь еще. Реально, придется сочинять теперь самому. — А-а-а, Герхард, заходи-заходи. Не стоило утруждаться, мог отдать раппорт утром. Мог бы конечно. Если было бы что отдавать. — Боюсь, этому раппорту мне придется посвятить весь вечер. Хотя, может быть вечером в комендатуре будет потише. — Надеюсь, твоя молодая жена не будет на меня за это в обиде. Кстати, ты мне никогда не рассказывал, как тебе удалось найти такую красавицу в столь сжатые сроки. — Рудольф, я не пойму, ты хочешь слушать истории о моей женитьбе или получить этот чертов раппорт? Мы начинали служить вместе ещё в Дахау, поэтому наши отношения были если не дружеские, то вполне приятельские. — Ладно, иди уже зануда. Но когда-нибудь ты мне это расскажешь, — добродушно расхохотался комендант. Ага, разбежался. Жизнь в лагере как жизнь в деревне. Стоит только что-то рассказать одному уже все в курсе. Я представляю, что они сейчас выдумывают. Вечный холостяк Зауэр в 38 лет вдруг обзаводиться 20-летней женой. Думаю, что за год эти домыслы обросли разного рода "подробностями". Но штурмбаннфюрер Герхард Зауэр давно может позволить себе не обращать на это внимание. А до Марии эти слухи вряд ли дойдут. Она из дома почти не выходит. Если только по случаю к фрау Хедвиг, но у той набор тем ограничен: дети, кухня и, за неимением церкви, — собственный сад. Вообще, между той гордой и насмешливой Марией, какой я увидел ее в Эссене, и той, которую я нашел в родительском доме, была огромная разница. Если уж совсем начистоту, общего у них была только внешность. Но понял не сразу. И до сих пор не знаю, что с ней, физические последствия травмы или душевный надлом от потери отца. Возможно все сразу. Только простак Хёсс может подумать, что я с резвостью Фигаро помчался исполнять волю Рейхсхайни и приискивать себе женушку. Построить образцовый лагерь с нуля на польских болотах миссия, конечно, интересная, но не настолько, чтоб в корне менять привычки и устоявшийся быт, в котором женщины были как декорации и менялись от сезона к сезону, как в хорошем театре. Но ее судьба зацепила меня, тем более в произошедшем с ее отцом, а значит, и с ней, отчасти виноват я сам. Прямого приказа не было, но зеленую улицу Альфриду, как ни крути, обеспечил я. А когда я увидел ее в няньках у моего братца идиота, то меня просто переклинило. Дитрих для меня был чем-то вроде маленького языческого божества, в угоду которому приносят человеческие жизни. И первой жертвой была отнюдь не мать, первой жертвой пала Кристина. Ее родители держали в Гамбурге небольшое кафе, я был еще студентом и подрабатывал по возможности. Времена тогда были тяжелые. Выжить в Хопфгартене как и в любой деревне, во время безработицы и инфляции было много легче, чем в городе. Мой план был прост, мы поженимся и какое-то время поживем с моими родителями. Переждем этот тяжелый год. Но мой отец напрямую отказал мне. "У нас маленький дом (что правда, расширили его за два года до смерти матери, но она так и не смогла в полной мере ему порадоваться), как ты себе представляешь: две семьи в одном доме, тем более один младенец уже есть, а вы, смотришь, и своего родите." Ну и извечное — "Герхард, как отец я сделал достаточно и даже сейчас оплачиваю твое обучение." Конечно, папа, без проблем. Только ты не думал, что кроме платы за обучение нужно еще платить за еду и жилье?! Но я всегда был почтительным сыном и промолчал, хотя надо было сказать ему это в лицо. К сентябрю я с Кристиной вернулся в Гамбург, а 23 октября во время попытки коммунистического путча, она была убита случайной пулей. Убийцу не нашли. Но много лет спустя, будучи уже блокфюрером в Дахау в каждом заключённом коммунисте, я видел убийцу моей Кристины, поэтому докапывался до каждого коммуниста в своем блоке. Мне было необходимо знать, могли бы они быть 23 октября 1923 года в Гамбурге. Парочка таких нашлась, и не задержалась на этом свете. Сказать, что стало легче — не стало. Но тогда я уже умел с этим жить. Я уже не был тем ранимым парнем, которому второй раз отказали от дома. — Сын, пойми, у Дитриха проблемы. Мать не потянет вас обоих. Я понимаю, тебе больно, но со временем боль забудется, станет легче, женишься, заведешь своих детей? Надеюсь, тебе повезет и они будут здоровы. Заведу своих детей для чего? Чтоб потом выпинывать их из дома? Так что второй жертвой маленького идола можно считать меня. Третьей стала мать. Как всегда, отец не чувствовал за собой вины. Это же она посвятила все время братцу. Она вовремя не обратилась к врачу. Я уехал сразу после похорон. А увидя, как трогательно Мария возится с Дитрихом, я сразу понял, кто будет четвертым. Но я уже не был прежним Герхардом, я был штурмбаннфюрером Герхардом Зауэром, и в моей власти было отправить братишку куда подальше, о чем я и сообщил отцу. Великодушно оставив ему выбор: либо он забирает милого братика в свое учреждение, либо я обеспечу ему путевку в Зоненшайн. Он сделал правильный выбор. — А что с девушкой? Учти, пристроить ее в больницу я не могу, а своей семье, как я понимаю, она не очень и нужна. Так она хотя бы имела крышу над головой. Крышу над головой? И это говорит мне тот, кто 17 лет назад прямо отказал мне в этом?! Нашелся благодетель. — Можешь не переживать на ее счет. Через неделю-другую мы поженимся и уедем отсюда. Когда я говорил о женитьбе, я предполагал полноценный брак, а не фикцию. Поэтому в тот же вечер решил проверить ее, так сказать, в деле, тем более она показалась мне несколько заторможенной. Я даже припомнил ей ее детский роман с Дескау, чтоб вызвать хоть какую-то реакцию, но ее не последовало. При этом ее тело весьма недвусмысленно реагировало на мои ласки. Потом ее встреча в кафе с этим юнцом Дескау. Всплеск эмоций, попытка вернуть, объяснить. А потом снова та же апатия. Страх? Тайна? Когда-нибудь я пойму. А пока моя жена продолжает пребывать в своем полугипнозе. О, кажется нашел, гипнотизация — газация. А что, вроде нормально звучит. Проведена газация. Новое время требует новых слов.