А если бы...

Герхард Если подходить к вопросу формально, то его дорогая жена не так уж и не права. В тот вечер он дал понять Альфриду, что если с герром Вайсом произойдет несчастный случай, люди СС позаботятся о том, чтоб у следствия не возникло излишних вопросов. Так или иначе, Крупп оказался прозорлив и четко уловил новую волну. А Вайс, он сам назначил цену за свою несговорчивость. Единоличное владение предприятием не тот принцип, которым нельзя было поступиться, если ему было так дорого счастье дочери. Не понимать в 39 году, что значит встать на пути военной машины Рейха мог только глупец, а глупцом Отто Вайс не был. Теперь нужно понять, что делать с живыми. Штильке. Ему никаких объяснений не нужно. Все, что делает герр штурмбаннфюрер верно и не подлежит ни сомнению, ни обсуждению. Другое дело эта горничная, Данута. В свое время он взял горничную из города, а не заключенную, именно из-за принципа не мешать работу и дом. Поэтому сейчас важно пресечь любые разговоры и вариации с ее стороны на тему услышанного утром. Самое простое, это угроза. Но Герхард не переносил угроз. По его убеждению, угрожающий лишь приоткрывает свою слабость и дает противнику возможность просчитать и нанести удар. В случае с горничной он уже точно решил, как действовать. Осталась одна неразгаданная загадка. Мария. Этой ночью она не была жертвой и не была актрисой. Она была абсолютно искренней, фальшь в постели он всегда чувствовал. Тратить время на раздумья он не хотел, у него будет пять дней, чтоб разгадать этот ребус. Данута Ее руки подрагивали. Она выскользнула во двор, делать что-то в доме сейчас она была не в состоянии. Взглянув на дорожку, она увидела поспешно удаляющегося Штильке. Сомнения нет, он был здесь и не вошел, потому что услышал этот ужасный разговор. Сердце камнем ухнуло вниз. Сегодня она отсюда не выйдет, она вообще не выйдет отсюда никогда. Наспех закончив дела, она пошла на пункт пропуска. Ждать своей судьбы ей не хватало терпения. Пусть арестуют сейчас. Она не сразу поняла, что солдат, сделав отметку в регистрационном журнале, протягивает ей обратно ее документы. Выходит, она может идти? Она зареклась разговаривать с Марией. Все, никаких разговоров. Работа и только работа. В воскресенье она пойдет в костел и поставит самую большую свечу в благодарность за свое спасение. Был уже поздний вечер. К ее радости, она была одна. Тетка уехала на пару дней в деревню, к своим. Можно почаевничать в тишине. Внезапный стук в дверь буквально подкинул девушку. Приоткрыв дверь, она примёрзла к порогу. Не дожидаясь приглашения, в комнату зашел штурмбаннфюрер Зауэр. Герхард — Данута, закройте наконец-то дверь и присядьте. Она так и осталась стоять у двери, словно пригвожденная его взглядом. А он уже успел по-хозяйски расположиться за столом. — Данута, чтоб навредить вам, мне достаточно было отменить ваш пропуск и оставить вас там. Отпустите дверь и сядьте наконец, у меня не так много времени. — Мария напугала вас сегодня, не так ли? Можете не отвечать, я вижу это и так. Собственно поэтому я и пришёл. Я хочу рассказать вам о Марии... — Не нужно, герр штурмбаннфюрер. Я все уже забыла, вы можете быть уверенным... — Данута, не перебивайте меня, имейте терпение выслушать до конца. Это было сказано таким тоном, что она зареклась не только говорить, но и даже шевелиться, пока этот странный гость не окончит монолог. — Три года назад, Мария пережила большую трагедию. К сожалению, не первую в ее жизни. Я вижу, что в последнее время вы сблизились, но вряд ли она вам рассказывала... даже я мало об этом знаю. Ее мать, она ее совсем не знала, бедняжка умерла в родах. А ее отец. Это какой-то злой рок. Он разбился, не справился с управлением... Знаете, Мария была с ним в машине. Они вдвоем возвращались с приема, на котором я ее впервые увидел. Я был буквально очарован ею. В следующий раз я увидел ее уже в больнице. Тяжелое сотрясение, переломы. Врач думал, что она не выкарабкается. Когда она пришла в себя и стала спрашивать об отце, медсестра не подумав сообщила ей о его смерти. Бедная Мария, у нее был срыв. Вы ведь понимаете о чем я. Я не буду утомлять вас подробностям, спустя год мы поженились. Но Мария... Пережитое не прошло даром. В момент сильных переживаний или наоборот, когда она погружается в воспоминания, ей кажется, что я тот, кто повинен в смерти ее отца. Лишь потому, что в тот вечер я был последним, кого она видела, не считая отца, конечно. Вот такая причудливая игра мозга, все тайны которого нам пока не удалось разгадать. Видимо, что-то очень взволновало мою жену утром. И то, что она сказала... отнеситесь к этому, как к акту безусловного доверия к вам, с ее стороны. Ведь она поделилась "наболевшим" именно с вами. — Фотографии, утром фрау Мария рассматривала фотографии. — Я так и думал. Данута, я могу рассчитывать на то, что вы не оставите работу, боюсь, иначе моя жена подумает, что я избавился и от вас. Я не тороплю вас с ответом. Нас не будет пять дней. Надеюсь, вы не оставите наш дом, не оставите Марию. Не дожидаясь ответа он растворился в ночи так же внезапно как и появился. Ему и не нужен был ответ, он знал его наперед. Польская преданность вкупе с польским трагическим романтизмом — вот залог его успеха. Он увидел, что она сопереживала его "истории" , солидаризировалась с ним и поэтому она не сможет сплетничать о том, чему так сердечно переживала. Вернувшись домой, он увидел Марию, задремавшую на диване в гостиной. Она спала, свернувшись, по-сиротски подобрав под себя ноги. Что-то щемящее было в этой позе, как будто она пыталась занять как можно меньше места, сжаться в точку. Что-то похожее на жалость всколыхнулось в душе у Герхарда. Ему стало настолько неудобно с этим вновь обретенным чувством, что он решил ее разбудить. Мария не сразу поняла, что случилось и который сейчас час, и что вообще говорит ей Герхард. Прошедший день наполовину выпал из ее памяти, фотографии навеяли ей множество воспоминаний, и незаметно для себя она втянулась в игру, играть в которую она зареклась еще там, в Хопфгартене, в больнице. Мысленно она называла ее: "А что если". А что было бы если б мама не умерла, а что было бы если б она осталась в Вене, а что если б она сдержалась и не кинулась на Альфрида с обвинениями. Вариантов было множество, но самое страшное, что в любом из них не было счастливого конца. Именно поэтому она запретила себе в нее играть. В Третьем Рейхе у мишлинге 1 степени, какой на самом деле являлась Мария, счастливого конца быть не может. А сегодня она решилась поиграть снова. Она представила себе, что она и Герхард — нормальная семья. Что их дом не находится в столь страшном месте, что вокруг нет войны. Она так замечталась, что даже представила себе их детей. Мальчик и девочка. Эрвин и Эрика. Вот она провожает своего малыша Эрвина в школу, он так похож на отца. Всеми силами старается не выдать волнения. Но потому как он сжимает в руках шультюте, традиционный конус со сладостями, все становится ясно. И вдруг в голове раздается мерзкий голос, это голос Вилли Кауфманна: "Скажите, герр учитель, разве мерзким евреям есть место среди нас?". И вся прекрасная картинка рушиться, разлетается. Эта игра вымотала ее и с трудом различая, где игра ее воображения, а где реальность, она забылась тяжелым сном. Из которого ее и вытащил Герхард. — Не стоит спать в гостиной, да еще в такой неудобной позе. Наутро будешь вся разбитая. А тебе, между прочим, рано вставать, нужно успеть еще собраться, утром мы уезжаем в Краков. Не до конца осознавая сказанное, она дошла до собственной спальни, где снова провалилась в сон. Он тоже собирался отправиться к себе. Как вдруг взглядом зацепил пачку фотографий на полу. Они никогда особо не говорили о прошлом друг друга, не показывали фотографий, и сейчас он не собирался тратить время на их рассматривание. Поднял машинально, больше из-за любви к порядку. Верхнее фото зацепило его внимание. Ошибиться он не мог, Мария и Отто, сняты в тот самый вечер, на вилле Хюгель. Значит, получила она его уже после. "Черт тебя возьми Альфрид Крупп, ты еще больший сукин сын, чем я думал". Мария и Герхард Мне действительно не приснилось. Утром я не была так уверена в том, что вчера расслышала в полусне. Но это правда, мы едем в Краков. Целых пять дней меня не будет в этом филиале ада. Не слышать криков людей, доносящихся с той стороны, где стоят бараки, не дышать тем воздухом, увидеть настоящие цветы и деревья, а не осыпанные пеплом, как это было в саду у Хёссов. В голове всплыл разговор с Хедвиг, как она сетовала, с каким трудом приходится отмывать выращенные в огороде овощи, от выпавшего на них пепла. Сколько у бедняжки уходит трудов следить за тем, что прислуга действительно все тщательно моет и как она боится, что дети съедят с грядок что-то немытое. Тогда она даже позволила себе пошутить, сказав что Хедвиг не стоит опасаться, прислуга все тщательно моет, ведь им тоже не слишком хочется оказаться в доме Хёссов в качестве пепельных осадков на грядках. Фрау комендантша даже обиделась, сказав, что Мария просто в силу молодости не понимает, насколько коварными и злыми могут быть эти недочеловеки. Черт с ней. Пять дней нормальной жизни. А что если... — Герхард, скажи, а кроме формы у тебя вообще одежды нет? Кажется, в отпуске можно носить гражданское, разве нет? — А зачем? Если я все время на службе. — А я бы хотела увидеть тебя без формы. — Кажется, ты не раз имела эту возможность? Его позабавило, как вскинулся ее взгляд, а на щеках проступил еле заметная краска. — Я сейчас не в этом смысле, ваша форма мешает мне разглядеть в вас Герхарда Зауэра, а не штурмбаннфюрера Зауэра. — Боюсь, это не так просто, я сам его уже так давно не видел, что, боюсь, не вспомню, как он выглядит. Ее прохладная рука коснулась его щеки. Так слепые касаются предметов в попытке понять, что же перед ними. Внезапно ее запястье перехватила его сильная рука. Она посмотрела с недоумением. — Сядь и послушай. Когда мы приедем в Краков, если ты захочешь, то можешь быть свободна. Для нас обоих это будет проще, не так ли? Я куплю билет и дам денег на обустройство, Эссен, Вена, или любое другое место, слышишь? Оформим развод. Ты сможешь начать новую жизнь, такую, какую хочешь ты, и с тем, с кем ты захочешь. — А если не захочу? — Прости, что? — он просто не поверил в то, что услышал. Она сидела напротив него, обхватив руками ноги и положив голову на собственные колени. Как будто воздвигла из своих ног стену, за которой пыталась спрятаться. — Наверное, ты не поняла. Ты можешь уехать, начать все заново. Думаю, тот парень, Дескау, до сих пор ждёт тебя. Ее ноги грациозно опустились на пол, спина прогнулась вперед, и ее лицо оказалось прямо напротив его. — Я хочу остаться с тобой. Не спрашивай почему, просто знай, что я хочу остаться. — Три года назад, он точно так же сделал свой выбор Мария. — О ком ты? — О твоем отце. Также как ты сейчас, три года назад он выбрал свою судьбу. — Это неважно сейчас Герхард, судьбы не передаются по наследству, а прошлое иногда стоит оставлять в прошлом.