А если бы...

4 июня 1942 г., Краков. Герхард и Мария — Герхард, еще даже не рассвело. Зачем было будить меня так рано. — В том все и дело, пойдем, я хочу тебе что-то показать. Давай одевайся соня, у тебя еще будет много времени. В этом весь Герхард, время не больше 4 утра, а он уже стоит здесь собранный, готовый встретить новый день, когда как она пытается безрезультатно пытается бороться со сном. Сквозь полузакрытые глаза она рассматривает его. Чуть склоненная вбок голова, он всегда наклоняет ее так когда ждет, волнистые волосы цвета пшеницы, конечно, уже тщательно причесаны. Его лицо, как всегда, было серьезным, но она видела улыбку в уголках его глаз. Кошачья улыбка, Лео рассказывал ей, что коты улыбаются, особым образом щуря глаза. Он был одет в бежевые брюки, светлую рубашку и вязаный жилет. — Не забудь взять с собой кофту, там будет прохладно. Отель еще пребывал в полудреме, подойдя к портье Герхард что-то тихо ему сказал и получил бумажный пакет. В машине он вытащил из бардачка черный шарф. — Просто доверься мне ладно? — Хорошо. Герхард завязал ей глаза, и лишь по тихому шороху шин она поняла, что они куда-то едут. В какой-то момент ее накрыло паникой, сказывалась дезориентация в пространстве и времени. Мария почувствовала, как рука Герхарда легла на ее коленку. — Потерпи еще немного, мы скоро приедем. Через какое-то время по изменившемуся звуку шин она поняла, что они съехали на грунтовку. — Не подглядывай иначе все испортишь. Стук открываемой двери, машина чуть качнулась, еще один стук. Так, Герхард вышел. Открылась задняя дверь, утренний холодок пощекотал ей шею. Звуки удаляющихся шагов. На какой-то момент ей захотелось сорвать повязку, но она сдержалась. — Пригни голову и осторожно вылезай, вот так, умница. Сильные руки подхватили ее и куда-то понесли. Осторожно поставили на землю. — А теперь присаживайся и снимай повязку. Она почувствовала, как он приобнял и притянул ее к себе. Осторожно распустила узел шарфа, но не решалась открыть глаза. В воздухе пахло листвой и травами. — Не бойся, открой глаза, иначе ты все пропустишь. Она послушалась. Они сидели на крутом берегу Вислы, темнота уже рассеивалась, уступая место утреннему сумраку, самая первая утренняя птаха начала свою хвалебную песнь. И вдруг первый луч солнца прорезал серую дымку и упал в воду. Река в том месте стала золотой. К птичьему солисту присоединился хор и солнце словно в унисон птицам послало тысячи лучей. Висла стала золотой, как и кромки облаков, проплывающих над ней. Это была картина иного, нездешнего мира. — Когда-то, очень давно я также встречал рассвет на берегу Эльбы. Был конец октября, на Рождество я должен был жениться на девушке, которую любил. Но вместо этого, через несколько часов я должен был идти на ее похороны. Я сидел на берегу и эта красота только растравляла мою боль. Я решил, что больше ни один человек не заставит меня чувствовать так глубоко и так сильно. Неважно что, любовь или ненависть. Но сегодня, я хочу отменить свое обещание. В руках у Герхарда появилась маленькая коробочка. — Мария, ты согласна разделить со мной жизнь? Это было так неожиданно, еще завороженная красотой природы и глубиной его признания, она не сразу поняла его вопрос. — Да, — спохватившись, из-за затянувшейся паузы, смогла ответить она. Он осторожно надел на ее палец перстень с золотистым топазом в обрамлении маленьких бриллиантов. Казалось, что расплавленное золото реки, превращенное в камень теперь красуется на ее руке. Время как будто то бы остановилось. Казалось, и его, и ее прошлое оставило их, а будущее еще не наступило. Оба боялись спугнуть эту минуту словом. Несмотря на первый летний месяц от воды тянуло холодом и Мария в попытке согреться прижалась к Герхарду. — Чёрт, какой же я болван. Подожди маленькая. Герхард ушел к машине и вернулся через минуту с тем самым бумажным пакетом. Как оказалось, в нем были бутерброды и термос с горячим кофе. Впервые он заметил, как она смешно есть сандвич, обгрызая корочку хлеба по краям, а потом съедая середину. — Никогда не видел, чтоб так ели бутерброды. — А ты попробуй, вот увидишь, так вкуснее. Кстати, если ты такой предусмотрительный, может, у тебя в машине и удочки найдутся? — Моя маленькая фрау умеет рыбачить? — Еще спрашиваешь, летом с Лео мы всегда ездили в Каумберг. И ловили отменных карпов, один раз я вытащила во-о-от такую рыбину. — И это была тигровая акула, да? — Нет, это была форель. Не уловив по началу его шутливый тон, ответила Мария. И вдруг поймав его с хитринкой взгляд, рассмеялась, и он вместе с ней. — Расскажи мне о Лео, каким он был. — Для меня он был всем. Папой, мамой, дедом, другом. Он был вселенной по имени Лео. С ним было спокойно. Я никогда не понимала одноклассников, которые боялись возвращаться домой, получив плохую оценку или замечание учителя в дневник. Потому что я знала, что дома поддержат и помогут. Единственный раз, когда я побоялась вернуться, это после того, как разбила наглую физиономию Руди. — Прости что? — Разбила лицо своему однокласснику Рудольфу Кауфманну. — Даже не могу представить, что ты на кого-то можешь кинуться с кулаками, — с долей сомнения произнес Герхард. — Я и не бросалась на него с кулаками, достаточно было ноги. Просто ему не стоило говорить гадости о Лео. — Вот уж никогда не мог представить тебя в роли драчливой девчонки. В Эссене ты была совершенно другой, ты мне показалась взбалмошной и избалованной аристократкой. Внезапно на лицо Марии как туча налетела задумчивость. — Наверное, ты прав, там я стала другой. — И что тебя поменяло? Его голубые глаза смотрели с интересом. "Зачем, зачем он хочет, чтоб она это сказала вслух. Моя мать — еврейка, это, к черту, поменяло всю мою жизнь". Мысли о том, что он действительно не знает, она не допускала. Но и сказать об этом вслух не могла. С того самого момента, когда она услышала в отношении себя "грязная еврейка" на уроке пастора Гауса, она боялась вообще касаться этой темы. Даже когда отец пытался ей рассказывать то немногое, что знал о матери, она старательно переводила тему, либо в открытую просила не говорить о ней. Несмотря на то что ясно видела, как она задевает Отто, которого хоть и не сразу, но смогла принять и полюбить. Марии казалось, что тема еврейства, это как зажившая каверна в легких, но стоит ее разбередить, как болезнь растечется по всему телу. — Думаю, нам пора возвращаться. Герхард почувствовал резкую перемену настроения. "Есть в ее прошлом что-то еще, кроме гибели отца и клиники. Что-то, чего я еще не знаю" — подумал Герхард. Он знал, что со временем откроет и эту тайну. А терпение и хладнокровие всегда были сильными сторонами его характера. 6 июня 1942 года. Краков Мария и Герхард Штильке сообщил Герхарду, что его разыскивали из резиденции Франка и передали приглашение на ужин. Зная Франка, он мог предположить масштабы сего лукуллова пиршества. Герхард был не любителем светских мероприятий, особенно тех, которые устраивались на новоприобретенных территориях Рейха. Но положение обязывало. Тем более, для себя он решил добиться перевода на другую должность, желательно до конца года. А этот ужин — прекрасная возможность для проверки почвы. Мария как истинная женщина заявила, что ей нечего одеть, и отправилась за новым платьем. Кстати, прошло уже порядочно времени, а ее до сих пор нет. Она что, решила скупить все платья Кракова? Спустя час, он начал серьезно беспокоиться. Упрямая девчонка, решила пойти в одиночестве. Как будто вокруг мирная жизнь. Внезапно, он заметил на тумбочке ее паспорт. Ну это уже слишком, как можно быть столь рассеянной. Хорошо, что машина при нем. Захватив паспорт, он отправился на Флорианскую, в поисках жены. Ему повезло, уже во втором магазине продавщица рассказала, что фрау хотела срочно подогнать платье, а портниха сегодня не работает. Но фрау очень хотела и она дала ей адрес портнихи. Мария перемерила не один наряд, прежде чем нашла тот самый. Черное бархатное струящееся платье и коралловый шелковый жакет с вышивкой в дополнение к нему. Оно очень хорошо на ней сидело, к нему нашлись идеальные черные бархатные лодочки. Но этого было мало, ей хотелось, чтоб оно сидело идеально. Для этого нужно было немного убрать в выточках. В магазине предложили оставить платье до завтра, как раз будет работать портниха, и можно будет подойти и подогнать по фигуре. Однако платье нужно было сегодня. Получив адрес и примерную схему, как добраться, минут через 40 Мария была на месте. Как оказалось, портниха жила на последнем, пятом этаже мрачного дома. Ванда, не слишком хорошо понимала немецкий и Марии стоило некоторых трудов, объяснить почему она пришла к ней домой. Услышав имя гауляйтера Франка, женщина побледнела и впустила посетительницу. Мария обратила внимание на то, что Ванда напугана, но списала это на страх испортить работу. Когда платье было закончено и Ванда протянула его для окончательной примерки, в дверь постучали. Портниха стала дрожать еще больше. Вдруг она повалилась и, обхватив ноги, начала быстро причитать. — Пана спасите, не меня сыну. Ему 15, его на работы забирают. У меня никого нет, только он. Моего мужа убили в 39, всех профессоров убили. Как я могу лишиться и ребенка. Пана, я вижу вы не такая. Просто задержите их, он уйдет чердаками, помогите. — Сколько времени ему нужно? — 10 минут, пана милая спасибо. — Вспомогательная полиция, открывайте. Кричали на польском, Мария не понимала, выглянув в окно, она увидела у подъезда двух дежуривших синемундирников. Накинув крючок на дверь, она стала ждать. Она услышала, как Ванда открывает дверь. Топот, лепет портнихи. Успев надеть на себя новое платье, она застегнула его до половины спины и замерла в ожидании. Почти в ту же минуту крючок отлетел. Вошедший поляк опешившем взглядом уставился на Марию. — Даже животные ведут себя скромнее, я считала, что унтерменши все-таки стоят на полступеньки выше. Вряд ли поляк понял что-то из сказанного, но, будучи облитым ледяным презрением, предпочел скрыться за дверью, за которой сразу послышались перешептывания вперемежку с судорожными всхлипываниями Ванды. — Если кто-то здесь понимает немецкий, то не будьте свиньями и дайте время переодеться. Не слишком быстро, но и не слишком медленно она начала переодеваться. Однако едва успела застегнуть блузку, как дверь распахнулась и на пороге появился тот, кого она ожидала увидеть меньше всего — Руди Кауфманн. Вернее шарфюрер Рудольф Кауфманн. "Ха, а шрам остался" с мстительным удовлетворением подумала Мария. Она заметила, как сузились и без того небольшие глазки Руди и дернулся кадык. — Ваши документы. — Ой Руди, это реально не смешно. Выйди, я закончу одеваться. И не делай вид, что не узнал меня. — Шарфюрер Рудольф Кауфманн. Последний раз требую предъявить документы. Картинно закатив, глаза Мария потянулась к сумочке. И вдруг поняла, что паспорта в сумочке просто нет. Не веря, она принялась вытряхивать содержимое. Вот бумажник, духи, носовой платок, ключ от номера. Паспорта не было. — Кажется, я оставила его в номере. Здесь недалеко, отель Венцель. Нехорошая ухмылка мелькнула на его губах — Мария, не держи меня за идиота. Насколько я помню в Казимиже нет отеля. — Руди, ты действительно придурок больше чем ты есть. Твоя шутка и тогда была не смешной, а уж повторенная дважды. — Шарфюрер Кауфманн — внезапно перешел на крик солдат, и не смей так со мной разговаривать и поднимать на меня глаза. — Хорошо, шарфюрер. Вы можете отвезти меня в комендатуру? Там потрудятся разобраться в моей личности. — Маленькая лживая актриса. Можешь дальше не стараться. Я все равно не верю. Я тебя доставлю туда, где таким как ты и должно быть место, и где твоя личность никого не интересует. Потому что вы — крысы, у вас нет личности. Подойдя ближе, он крепко схватил ее за локоть. И приблизившись к уху прошептал: — Хотя, возможно, я решу проверить, действительно ли в вас нет ничего человеческого. — Отпусти меня сейчас же, если конечно, не ищешь неприятностей. — Это смотря каких неприятностей, Марихен. Взгляд его замаслился, а свободная рука легла на талию. В ту же минуту щеку шарфюрера обожгла пощечина. — Ненавижу тебя. — Ах ты сучка. Ну все, ты сама виновата. — Шарфюрер, потрудитесь объяснить, что здесь происходит. На пороге комнаты стоял незнакомый Рудольфу мужчина в форме штурмбаннфюрера СС. Если бы Рудольф Кауфманн был чуть меньше самонадеян и чуть больше разбирался бы в людях, он бы заметил, что улыбка штурмбаннфюрера была отнюдь не дружелюбна, да и посветлевшие от гнева глаза он тоже пропустил. В мечтах Руди уже думал о поощрении и, чем черт не шутит, может и о повышении. Он и ввязался в эту историю из-за возможности выгадать что-либо для себя, когда узнал, что вспомогательная полиция идет за сыном Ванды Левандовски. Его отец был в числе расстрелянных профессоров Ягеллонского университета и Руди предполагал, что возможно парнишка не просто так не явился на сборный пункт для отправки на работу Германию. Даже если это не так, он представит дело таким образом, что тот в Сопротивлении, мстит за отца. Ну а то, что не признался под пытками гестапо — так это потому, что гордец и фанатик. А найдя там Марию, Кауфманн просто взмыл в небеса от радости. Наконец-то ему представился случай отомстить за давнюю школьную обиду. — Герр штурмбаннфюрер, эта девка, у меня доказательства того, что она из Сопротивления, своими действиями она препятствует проведению ареста некоего Владека Левандовски, еще одного активного деятеля. — Мария, если ты закончила свои дела здесь, спустись в машину. — Что?! Штурмбаннфюрер, вы не поняли, это... я вынужден буду доложить. — Не сомневаюсь, кстати, вот документы, чтоб вы знали на кого писать донесение. Как только Руди увидел документы, он понял, что пропал. Мария оказалась даже не любовницей, а законной супругой штурмбаннфюрера СС. Зная, как проверяют документы брачующихся, он уже тысячу раз пожалел, что поверил в свое время в болтовню братца Вилли. "Будь ты проклят братишка-болтунишка, насочинял, как всегда, а я поверил. А ведь еще клялся, что подслушал родительский разговор". — Герр штурмбаннфюрер, простите. Это недоразумение, я видимо что-то перепутал. Мои искренние извинения. — Ваши извинения не нужны ни мне, ни тем более моей супруге. Надеюсь, вы хорошо запомнили, наши имена... для доноса. Герхард откровенно издевался, ему нравился страх, который он видел в глазах этого слизняка. — Прощайте рядовой Кауфманн. Я не говорю вам до свидания, так как не планирую в ближайшее время отправляться на Восточный фронт. Сердце Руди колыхнулось в районе желудка, к горлу подступила противная слабость. Он понял, что его визави не шутит. — Вы можете возвращаться в часть, — объявил Герхард полякам. Мария ждала в машине, от пережитого ее немного потряхивало. Было предчувствие чего-то нехорошего, что вот-вот должно произойти. Дверь машины хлопнула, вырвав девушку из потока мыслей. — Герхард, мне жаль, я такая растяпа, прости. — Конечно растяпа, Herzchen, кто оставил у портнихи свое платье? Хорошо, что я догадался его забрать. — Ты знаешь, я не об этом. Прости меня. — меньше всего Мария хотела возвращения того, язвительного Зауэра, каким он был в начале их отношений. — Если ты о том слизняке, то не позднее, чем завтра вечером, он отправится на Восточный фронт в качестве рядового. Так что можешь забыть о нем. — Спасибо. Мария почувствовала, как мрачное удовлетворение расплывается внутри. Жаль, что братец Вилли не отправился вместе с ним. Девушка подумала, что, наверное, доктор Геббельс прав, все-таки в ней есть порченная еврейская кровь. Иначе чем объяснить то, что она без раздумий бросилась спасать польского подростка, а сейчас радовалась тому, что немецкий солдат отправился на передовую, с которой он, возможно, не вернется. И ей плевать на это, если бы ей снова пришлось выбирать, она бы выбрала сына Левандовской, а не Руди. И если герру Йозефу это не нравится, пусть тоже катиться на Восточный фронт.