А если бы...

Середина декабря 1942, Аушвиц Мария и Герхард Незаметно время докатилось до зимы. Отношения между Марией и Герхардом были в состоянии ни мира, ни войны. Оба тяготились ими, но ни один не знал, как жить дальше, особенно после того, как ребенок появится на свет. О разводе речи не могло и быть. Решения такого плана, особенно если речь касалась членов СС, давно перестали быть частной прерогативой и шли на рассмотрение рейхсфюреру Гиммлеру или того хуже — самому фюреру. Да и какие такие явные основания могут быть в такой образцовой семье заместителя коменданта Зауэра? Если только внезапно обнаружившаяся расовая нечистота жены. Но этот вариант никак не устраивал Герхарда, он прекрасно знал, что будет потом с его уже бывшей женой, и не желал этого. При этом в глубине души он продолжал страдать от того, что считал себя преданным. И то, что, по его мнению, было предано именно доверие — ранило больше всего. Помня о предостережении Виртса, он старался избегать острых тем и по возможности не оставлял жену одну. Но служба часто требовала отсутствия, поэтому в такие дни Хильда, его секретарь, ночевала у них. Из-за этого среди девушек женского вспомогательного подразделения СС он приобрел славу самого романтичного и заботливого мужа, многие напрямую говорили, что желали бы себе хотя бы вполовину такого же мужа как герр штурмбаннфюрер. Мария же затаилась. Только со стороны она выглядела спокойной, но на самом деле она пыталась найти возможность уйти от мужа и начать самостоятельную жизнь. Проблема заключалась в том, что идти ей было некуда, да и профессии никакой у нее не было. Но почувствовав пару недель назад первые шевеления своего малыша, она решила сделать все и даже больше, чтоб спасти его. Мария опасалась, что ее ребенок после рождения разделит судьбу своего дяди Дитриха и не без оснований. Она видела, каким тяжелым задумчивым взглядом смотрит Герхард на ее живот, когда думает, что его никто не видит. Для начала она решила воспользоваться Хильдой. Простая девушка, она всерьез решила, что фрау Зауэр от скуки решила выучиться машинописи и стенографии, и искренне радовалась тому, что смогла научить ее этим секретарским премудростям в столь короткие сроки. Понимая, что до рождения малыша шансов уехать у нее нет вообще, она решила хитростью усыпить бдительность мужа, а в оставшееся до родов время попытаться наладить связь с Фрицци, вдовой ее отца. Если все выгорит, то она сможет убедить Герхарда отпустить ее с малышом в Эссен. Главное, чтоб он родился здоровым и непохожим на еврейскую родню своей бабушки. Что делать в этом случае, она не знала. От этого ее мучал повторяющийся ночной кошмар. Будто ее малыш появляется на свет. У него темные волосы и смуглая кожа. Доктор показывает это «недоразумение» отцу, и тот кивком головы показывает на мусорный бак, стоящий в углу. В этот момент она просыпалась от собственного крика и пугалась еще больше, когда прибегавший на ее крик Герхард пытался ее успокоить. Пора действовать. — Герхард, послушай. Мне на этой неделе нужно выбраться в Краков. — Могу я узнать зачем? Если тебе что-то нужно, можешь сказать и я пошлю Штильке. — Ты пошлешь своего адъютанта выбирать ткань на пеленки-распашонки для нашего малыша? Тебе не кажется, что это несколько чересчур? Зауэр дернулся, любое упоминание о малыше выбивало его из внутреннего равновесия. — Ты прекрасно знаешь, что у тебя есть доступ к Канаде, там ты можешь найти нужное. — Мой ребенок не будет ходить в вещах с Канады, не будет ходить в вещах, чьи настоящие хозяева уже мертвы. Ты слышишь? Видя не на шутку разъярившуюся жену, Герхард, испугавшись, решил ретироваться. — Давай ты успокоишься, а я посмотрю, что можно сделать. — Мне нужно в Краков, понимаешь, мне нужно туда. — Милая, успокойся, ладно. Я уже тебя услышал. Я что-нибудь придумаю. Мысленно Мария поздравила себя, кажется, он поверил в её игру. На следующее утро она с Хайнцем выехала в Краков. Неделей ранее, немецкий полевой госпиталь под Сталинградом. Бруни Бруни вызвали на ковер к главному врачу госпиталя Ридеру. Она этого ожидала. Прошла только неделя, как пришло известие о том, что ее брат Вернер, пропал без вести. Здесь, под этим проклятым Сталинградом. Она достаточно навидалась здесь и понимала, что пропасть без вести это почти то же самое, что и погибнуть. С одной небольшой разницей — у погибших, хотя бы есть могила. Работа валилась из рук, на операциях она пару раз путала нужные инструменты, вызывая уже не только гнев старшей сестры, но и врачей. Весьма предсказуемо, что кто-то из них пожаловался. — Сестра Дескау, заходите, присаживайтесь. Мягкий голос Фридриха Ридера никак не вязался с тем разносом, к которому готовилась Бруни. — Вы, вероятно, догадываетесь, по какой причине я вас вызвал. — Да герр доктор. Я виновата… я постараюсь исправиться… так получилось. — Бруни, вы квалифицированная медсестра и до сих пор мне не приходилось сомневаться в вашей квалификации. Но на этом столе три докладных записки от старшей сестры и две жалобы от врачей. Бруни, мы на фронте, вы понимаете, как это может быть расценено? Если б Ридер начал на нее орать, она бы, наверное, сдержалась, но в его голосе было столько теплоты и участия, что девушка разрыдалась. Сквозь плач она рассказала о пропавшем, считай погибшем, брате, о том, что теперь у матери только она, о том, что когда эта проклятая война закончится, она даже не сможет принести букет на могилку брата. И лучше бы, чтоб и она погибла, ведь сил нести бремя потерь у нее больше нет. — Бруни у вас есть молодой человек? — внезапно спросил доктор. Она была настолько обескуражена его вопросом, что даже перестала всхлипывать. — Нет, у меня никого нет. До войны был Пауль, но это было несерьезно и мы довольно быстро расстались. А сейчас… думать об этом, когда мой родной брат… — девушка снова начала всхлипывать. — Бруни, позвольте дать вам совет. Не теряйте время и не живите своими потерями. Выходите замуж, рожайте детей. Мертвых не вернуть и уж меньше всего мертвые жаждут жертв от живых. Рано или поздно вы это поймёте. Ридер выдвинул ящик стола и достал оттуда фото. — Я расскажу вам одну историю. На этом фото, мой друг. Полжизни он потратил на то, что оплакивал в душе свои потери, превратив собственную жизнь в техническое существование. К моей радости, он нашел в себе силы начать все заново. Женился, его жена — ваша ровесница, представляете. Поэтому, девочка моя, как бы ни было тяжело, жизнь должна продолжаться. Через 10 дней рождество, у вас же дома в Германии осталась мама. Вот и хорошо, получите отпуск. И хотя мне жаль будет потерять такую медсестру, я буду рад, если вы найдете себе хорошего парня, объявите о помолвке и не вернетесь в этот ад. Фридрих мягко подтолкнул фото к Бруни. Взглянув на него, она лишилась дара речи. На снимке было трое, и все трое были знакомы ей: Фридрих Ридер, ее лучшая подруга Мария Вайс с мужем, в котором она без труда узнала того офицера, которого они встретили по пути на прощальную вечеринку Вернера перед отправкой на фронт. Краков. 20 декабря 1942 г. — Штильке, надеюсь, вы не будете разыгрывать из себя надсмотрщика и не будете ходить за мной по пятам, по всем магазинам? — Герр штурмбаннфюрер приказал мне не спускать с вас глаз, фрау Зауэр. — Ну Хайнц, это выглядит смешно и к тому же действует мне на нервы. А это очень плохо, когда что-то действует мне на нервы, вы понимаете? — Я могу подождать вас в машине, фрау? Мария не удержалась от смеха. — Вы, кажется, не представляете, сколько времени женщина способна провести в магазине, Хайнц, вы просто рискуете замёрзнуть. Сделаем проще. Вы же не так давно получили разрешение на брак не так ли унтерштурмфюрер? Значит, скоро вы объявите о помолвке, а вы уже выбрали кольцо для будущей фрау Штильке? В точку. Возлюбленная Хайнца была из фольксдойче и он до последнего не был уверен в том, что его невеста подпадет под высокие стандарты будущей жены эсэсовца. Поэтому и кольца рачительный солдат еще не приобрел. — Хайнц, давайте сделаем так. Вы отправитесь выбирать помолвочное кольцо, а я за своими покупками. Встретимся вот в этом магазине, скажем, часа через два, идет? — Но герр штурмбаннфюрер… — Думаю, он не будет против. Черт побери. Почтамт, как оказалось, был закрыт. И по двум черным машинам около входа Мария поняла, что сегодня он вряд ли откроется. Ей нужно было срочно отправить письмо с просьбой о помощи Фрицци. Из лагеря она делать этого не хотела. Все должно было выглядеть так, будто мачеха ее «случайно» разыскала. У нее в запасе было чуть больше часа, она решила отправиться в сторону вокзала, может быть, там есть почтовое отделение. Она так торопилась, что не заметила, как столкнулась с девушкой со значком медсестры на лацкане пальто. Не может быть. — Бруни, подожди, Бруни, это я, Мария. В ответ девушка только прибавила ход. — Сестра Брунхильда Дескау остановитесь же вы наконец. Люди вокруг вдруг отвлеклись от своих дела и уставились на двух девушек. Не желая привлекать к себе внимания, Бруни остановилась. — Бруни, если б ты только знала, как я рада тебя видеть. — Не могу сказать о себе тоже самое Мария. Почему бы тебе было просто не пройти мимо?! — За что Бруни? За что ты так? Разве я тебе сделала что-то плохое? Жалобные нотки в голосе Марии вывели Бруни из себя. — Ты имеешь наглость спрашивать, что плохого ты сделала. Ты знаешь, что после той встречи с тобой и твоим благоверным Вернер сделал все, чтоб попасть на Восточный фронт?! Что он из-за тебя пропал без вести, вернее, гниет где-то в Сталинграде? А ты решила украсить жизнь эсэсовца, а, фрау Зауэр? Он пообещал тебе больше не кидать детей под колеса, прежде чем заделать тебе своего? Побледневшая Мария подняла руку в протестующем жесте. Рукав пальто предательски задрался, и Бруни увидела ярко-розовый длинный шрам, перехватив и обнажив запястье на второй руке, она увидела похожий. Не нужно было быть медсестрой, чтоб понять, как люди получают подобные шрамы. Осекшись, она приобняла подругу. — Мария почему, почему все так. Что с нами стало. — Бруни, у меня не так много времени, давай присядем, и я тебя быстро все расскажу, надеюсь, ты согласишься помочь. — Я все сделаю Мария, не волнуйся. — Как думаешь, Фрицци согласиться? — Честно не знаю, но обещаю, что сделаю все возможное, чтоб ее убедить. Штильке нашел Марию в том магазине, в котором оставил, и, судя по его довольной физиономии, он тоже нашел, то что искал. 20 апреля 1943 г. Лагерный госпиталь для персонала, Аушвиц. Мария Герхард мерил шагами больничный коридор. Хоть Эдуард и утверждал, что все идет просто идеально и дети не так быстро появляются на свет, он не мог избавиться от гнетущей тревоги. Мария перехаживала, и роды ждали в любой день, но когда они начались, то почему-то застали всех врасплох. Он не мог оставаться в комендатуре, да и работы как таковой в день рождения фюрера особо не намечалось. Утро сменилось днем, день постепенно перешёл в вечер. Сестра Штромбергер быстрым шагом направилась в кабинет Виртса. — Еще немного и вы станете отцом штурмбаннфюрер Зауэр, — ободрил его Эдуард. Но спустя какое-то время он вышел весьма обеспокоенный. — Что случилось герр гауптштурмфюрер? — Я пока не знаю, но есть вероятность, что мне придется делать выбор Герхард. — Выбор? — Да, выбор между жизнью ребенка и жизнью матери. По правилам мы всегда выбираем мать, но в твоем случае, я решил предоставить выбор тебе. — Жизнь матери, это разумный выбор Виртс, я могу ее увидеть? — Не сейчас, позже, после операции. Мне жаль Герхард, мне действительно жаль. Штурмбаннфюрер сидел, спрятав голову меж ладоней, и пытался не слушать распоряжений доктора о подготовке операционной. Вдруг он почувствовал, что кто-то коснулся его плеча. Подняв глаза, он увидел старшую сестру Штромбергер. Он знал, что узники называют ее «Ангелом Аушвица», не так давно он даже получил на нее донос, где сестру Марию обвиняли в человечном отношении к узникам, но пока не дал ему хода. — Герр штурмбаннфюрер, я могу поговорить с вами? От ее австрийского выговора у Герхарда защемило внутри. — Называйте меня Герхард, только скажите как она, как Мария? — Именно об этом я хочу с вами поговорить. Не сочтите за странность, но почему ваша жена боится рождения малыша? — Как вы это поняли? — Видите Герхард, вы не сказали: почему я так решила, вы спросили: как я это поняла. Значит, это правда. Я не знаю, что произошло и это не мое дело. Но то, что собирается сделать доктор… как вам объяснить. Кесарево делать уже поздно и если ситуация не изменится, то малыш просто погибнет в ближайшие минуты, а потом его будут доставать... частями. Неизвестно будут ли у вашей жены после этого еще дети. Мне кажется, вы должны найти нужные слова, до начала операции не больше 10 минут. Заклинаю, найдите нужные слова. Доктор Виртс не видит этого, но поверьте, ваша жена не старается родить этого малыша. С этим она открыла дверь и деликатно осталась снаружи. Увидев мужа на пороге, Мария инстинктивно прикрыла живот и попыталась отодвинуться. — Мара, ничего не говори, просто послушай меня. Наверное, я в твоих глазах чудовище. Возможно, я никогда не вызывал в тебе ничего кроме страха и этот страх заставил тебя связать со мной жизнь. И где-то я даже согласен с тобой, но я прошу тебя сейчас, дай шанс этому ребенку. Разве он недостаточно старался для того, чтоб прийти в этот мир? Он осторожно провел рукой по ее шрамам. Она продолжала смотреть на него, но при этом как будто не слышала. — Марихен, ты слышишь меня? Что я должен сделать? Я клянусь тебе всем чем захочешь, я не причиню зла нашему ребенку, что мне сделать, чтоб ты поверила? Услышав ее голос, он вздрогнул от неожиданности. — Просто отпусти нас Герхард, отпусти. — Ты просишь смерти? — Ты не понял, я согласна на жизнь, свою и ребенка, но не рядом с тобой. Выбирай. Было не время и не место объяснять всю сложность развода. — Я согласен, — таков был ответ. — Тогда быстрее позови сюда сестру Штромбергер. Спустя четверть часа, к радости Зауэра и к полному непониманию Виртса, на свет родился здоровый мальчик. Вопреки опасениям матери в его внешности не было ничего еврейского. Спустя час прибранная Мария принимала поздравления Хедвиг Хёсс, прижимая к себе самое дорогое, что у нее теперь было. — Нет, ты неимоверно везучая Мария, сделать такой подарок в день рождения фюрера, просто чудо. Назовёте его Адольф? — ворковала Хедвиг. — Его зовут Эрвин. Эрвин Зауэр и это не обсуждается. В голосе Марии звучали стальные нотки, которых никогда не было прежде.