Рон Уизли и нефритовый стержень

*** Они целовались, как опьянённые каникулами и друг другом школьники. Языки сталквались, ласкали, дразнили, касались то кончика зубов, то влажных, зовущих губ. Ладони бесстыдно шарили под одеждой, и от прикосновений под кожей разливалась пышущая огнём лава. Краем сознания Рон подумал, как это было непохоже на его строгую, рациональную жену. Такую разумную. Такую застёгнутую на все пуговицы. Но какая разница, соплохвост его побери, если сейчас Гермиона смотрела этими своими огромными распахнутыми глазами, и где-то в глубине карих радужек пылало такое лихорадочное желание. И Рон отбросил лишние мысли, скользя горячими губами по горячей нежной шее. Теребя мелкие пуговки на блузке, опускаясь поцелуями ниже, к нервно поднимающейся в рваном дыхании груди. На ней был обычный лифчик. Гладкая бежевая ткань без намёка на украшение или кокетство. Рон погладил шелковистый материал, чувствуя, как под пальцами напрягается сосок. Улыбнулся, услышав, как Гермиона втянула воздух сквозь зубы. И вдохнул сам точно так же, когда она потянула за его ремень. Он так хотел её, Мерлин. После пятнадцати лет брака, после рождения двоих детей, после всех этих василисковых кризисов — хотел свою жену до ноющей тесноты в джинсах. Кровать тихо скрипнула, когда два обнажённых тела почти упали на мягкий матрас. Одежда мятым комом валялась где-то на полу. Обычно они просто занимались любовью в паре давно знакомых, проверенных поз: достаточно комфортных для обоих и не требовавших слишком большой фантазии. Обычно Рон бы уже вошёл в неё, двигаясь то размеренно, то резко, привычно наблюдая за тем, как щёки женщины сначала розовеют, а потом — интерес так же стремительно тает в карих глазах. Обычно. Не сейчас. — Закрой глаза. — Это его голос сейчас прозвучал, такой хриплый? — Я… Что? — Ты мне доверяешь? — Удивлённый карий взгляд. — Ну… наверное, доверяю. — Тогда закрывай. Он уже жалел, что сказал это. Прервал диалог неровного дыхания и тихих стонов. Как будто прервал заклинание на середине. Как будто снова перещёлкнул переключатель в голове Гермионы. Опять заставил её думать. Включать свои умные беспокойные мозги, когда это было не нужно. Ну нет. Дорожка лёгких поцелуев по внутренней стороне строёного бедра. Нежные, почти незаметные на бледной коже волосики встают дыбом. Помнится, Гермиона тихонько ворчала, что совершенно невозможно выкроить время на визит в колдовской салон красоты… А сейчас эта мелкая деталь казалась невыносимо пикантной и — да, точно — правильной. Она всё-таки закрыла глаза. Когда два пальца скользнули внутрь. В горячее, влажное. Трепещущее. Знакомое. .гермиона нетерпеливо толкнула бёдра вперёд, показывая, что он слишком залюбовался. Нетерпеливая, требовательная. С ума сойти. Прикроватная тумбочка открылась, повинуясь невербальному заклинанию. Из небольшой нарядной коробочки выскочила изящная нежно-розовая вещица — похожая то ли на интерьерную фигурку, то ли на причудливый тюбик из-под косметики. По комнате поплыл еле заметный нежный аромат скошенной травы и мяты. Гермиона слегка нахмурилась, почувствовав прикосновение бархатистого силикона, нагретого магией до температуры тела. — Рон, это… что? Охнула, когда игрушка начала тихонько вибрировать, дразня влажное и без того напряжённое тело. Он наблюдал. С почти исследовательским, нехарактерным для него интересом смотрел за тем, как меняется выражение лица жены. Как выгибается, как дрожит стройное тело. Как ровные зубы прикусывают губу, а потом Гермиона и вовсе перестаёт сдерживать стоны. Она так давно не стонала в постели. Рон планировал довести её до конца, упрно игнорируя собственное желание, но в какой-то момент Гермиона — раскрасневшаяся, растрёпанная — настойчиво оттолкнула его руки. Резко села. Уставилась на него обжигающим взглядом. — Рон Уизли. Иди сюда сейчас же. Получилось почти зло. Почти, потому что слишком низко звучал её голос. И возбуждение было слишком велико, чтобы рефлексировать. Они двигались размеренно и быстро, её ноги почти обнимали его за талию. Пальцы цеплялись то за сбитую простынь, то за напряжённые плечи. Жарко. Какая же она жаркая. Горячее, чем южный июльский полдень. Сжимает мышцы, как будто без того недостаточно узко. Как будто недостаточно крышесносно двигаться внутри неё. Что-то стонет ему в рот. Зажмуривается. Вздрагивает, поддавая бёдра вперёд, ловя оргазм, ещё, ещё, ещё. Он вбивается в раскрытое перед ним тело, чувствуя, как она медленно расслабляется. Как тяжело дышит. И кончает сам. Кажется, что-то рычит. Кажется, скрипит зубами. И чуть придавливает Гермиону своим телом прежде, чем перекатиться на бок. Три тысячи соплохвостов. Охрененно.