Своя

      Много воды. Она всё прибывает, мочит шерсть. Уже доходит до пупка, а тело не двигается. Все вокруг растворяются, осыпаются, будто из сахара, исчезают. Мои близкие, друзья, любимые люди, такие важные для меня. Хочу это остановить, выловить их, но не получается даже моргать. Глаза горят, слезятся, но просто смотрю, как теряю всех. И вот меня захлёстывает, дышать нечем, жидкость попадает в уши, рот, нос. Чувствую руки на шее, крепко сжимают. Больно. Пытаюсь хотя бы закричать, позвать на помощь. Всё вокруг темнеет, лёгкие горят, сердце ошалело бьётся, ноет, останавливается. Я умираю. И мне страшно. Но почти сразу просыпаюсь, рывком, будто включили свет. Подушечки вспотели, трясёт от озноба. Тру лицо руками, Ясу мнёт лапами грудь, вылизывает мне шею. Шота касается плеча, сидит в кровати. Ну вот, всех разбудила, молодец.        — Спи, — голос хрипит, говорить сложно.        — У тебя кошмары? Расскажешь? — ведёт пальцами вниз, от плеча к ладони, тянет из кровати. Сколько можно меня трогать? Зачем ему всё знать? Что он хочет? Выходим на кухню, наливает в чашку молока, ставит на стол и сам опирается на столешницу.        — Просто дурной сон. Если мешаю, могу уйти, — сажусь рядом с напитком, болтаю ногами в воздухе.        — Можешь, но я бы этого не хотел.        — А чего ты вообще хочешь? — рычу, отворачиваюсь от него, чувствую непонятное раздражение. — Почему цацкаешься со мной? Зачем тебе это?        — Так поступают друзья, — спокоен, не реагирует на мою агрессию.        — Может, просто тебя самого не спасли? Кажется, у кого-то синдром Спасателя, — едко усмехаюсь, впиваюсь в него взглядом. Не меняет лица, смотрит в ответ. Мне стыдно за своё поведение, но не могу остановиться.        — В таком случае, у тебя ПТСР.        — Я В ПОРЯДКЕ!!! — повышаю голос, вскакиваю, когти вытянулись, хвост звонко стучит об пол.        — Мамрь! Мямь! — кошка пытается остановить меня, упирается передними лапами в ноги.        — Нет, подожди! Тут важный разговор намечается, — тыкаю его пальцем в грудь, осознаю, что царапаюсь. Внутри кричит здравый смысл, просит прекратить и он звучит голосом пушистой, но просто не могу. — Ты ведь мой друг, да? Так будь другом, оставь меня в покое! Блять, какого хуя ты вечно рядом?! Почему всегда всё знаешь обо мне, так легко читаешь?! Тебе больше всех надо? Чувствуешь себя лучше, опекая ребёнка с хуёвым детством? Или какие-то ещё корыстные цели? Ах точно, да, долг героя! Как я могла забыть! Ха-ха, вы же все потому так внимательны!!! Работа обязывает!!! Только вот нахуй мне не сдались! Хотел, чтобы не врала? А вот она правда, какая есть! Дерьмовая, неприглядная, омерзительна! Доволен? Нравится?! Конечно же нет, никто не хочет подобное видеть. Я всю жизнь сама справлялась и сейчас тоже, не надо ко мне лезть, пытаться помочь, — под конец запал пропал, не могу смотреть в его лицо. Боюсь встретить холод, разочарование. Это естественно, сама виновата. Поворачиваюсь в сторону выхода из квартиры, как мужчина ловит, обнимает, прижимает к груди.        — Всё хорошо, я не злюсь, — медленно гладит по спине. Его сердце так быстро бьётся.        — Почему? Почему нет? Я же столько всего сказала! Тебе наверняка было неприятно! — сжимаю пальцами его футболку, Ясу трётся о ноги.        — Сама ведь сказала. Синдром Спасателя, герой и главное, твой друг, — чуть усмехается, отпускает, заглядывает в лицо, горбясь.        — Мне не нравится, — хмурится, не понимает. Чёрт, само собой вырвалось. — Что у тебя нет щитины. Ты пренебрёг своей зоной комфорта.        — Тоже недоволен, — морщится, выпрямляется. Отхожу обратно к столу, подбираю подругу на ручки, пью молоко. — Но это ничто, по сравнению с тобой. Как поживает фобия?        — Какая из? Вода? — кивает, волосы повторяют движение, на короткий момент пряча от меня лицо Айзавы. — Ну, включи кран и поймёшь, — хмыкаю, целую розовый нос, успокаиваю зверюгу. Моя ты хорошая, защитница.        — Тебе снилось, как тонешь? Ты задыхалась во сне, — ставит чашку в раковину, касается плеча, уводит обратно в спальню.        — Я правда не понимаю, зачем ты в этом возишься? Какой резон? Просто забей, я разберусь, — сажусь в постель. Он ложится рядом, закидывает руки за голову, прикрывает глаза.        — Можешь думать, что хочешь, — тоже мне, ответ. Ладно, пускай. Устраиваюсь рядом, укладывая голову на плечо, а Ясу сверху, буханочкой на грудь.        — Ты правда думаешь, что у меня ПТСР?        — У меня нет подобающего образования, чтобы ставить диагнозы. Поэтому лучше сходи к специалисту, — морщусь, ничего не говорю. Не хочется признать, что я не в порядке, не справляюсь. Слишком слабая для собственной жизни.       Утром звенит будильник Айзавы, заставляет встать. По ощущениям, я не спала, а просто лежала. Совсем не восстановилась. Потягиваюсь, мышцы затекли и очень болят плечи. Тру их, разминаю, выхожу на кухню. Вау, в холодильнике даже еда есть. И мой томатный сок. Это весьма мило. Хотя, может ему просто лень или жалко выкидывать. Наливаю себе кровь помидоров, другу его излюбленный крепкий кофе, думаю, нужно ли разбавлять молоком. Он ведь последнее время так пьёт. Но чистый любит больше. Не понимаю этого. Ладно. Доливаю кипяток, достаю яблоки, бананы, нектарины, клубнику, даже виноград есть, нарезаю кубиками в две глубокие тарелки. Перемешиваю, ставлю на стол. Для Ясу в блюдце жарю яйцо, без соли и каких либо специй и мисочку с водой. Выходят, щурясь на свет, синхронно зевая, усаживаются. Хах, и это ещё у меня причуда кота. Бросает взгляд на подругу, сидящую за столом, ничего не говорит, благодарно кивает. Смотрю на еду, совсем не чувствую аппетита, запихиваю в себя через силу. Лишь бы опять не стошнило, а то так и до булимии недалеко. Шота смотрит на кофе, меня, отпивает.        — Держи меня в курсе. Приходи, если не пойдёшь домой, — перезавязывает хвостик на макушке, гладит за ухом.        — Приказ? — усмехаюсь, тру горящие глаза.        — Просьба, — садится на корточки, почёсывает Ясу шейку. — Присмотри за ней.        — Мрь, — щурится, трётся щекой о пальцы Стёрки. Хвост отображает мои мысли, недовольно виляет, перекатывается из стороны в сторону. Будто я сама присмотреть за собой не смогу.       Расходимся, не прощаясь, просто махнув рукой. Можно доехать на транспорте, но совсем не хочу лишний раз пересекаться с людьми. Очако беспокоится, спрашивает, куда пропала и когда вернусь. Прихожу к компромиссу в голове, чтобы не врать и не говорить всё, просто отвечаю, что в больнице. Стажировка, учусь, не трачу в пустую каникулы или просто долечиваюсь, пускай думает, что комфортнее, не тревожится. Надо будет провести с ней время, чтобы меньше волновалась. Я и так доставила много проблем другим. А вот звонки от Кошек… Это заставляет остановиться, смотреть на пропущенные. Томоко нашли, я это знаю. Но мне почему-то очень страшно с ними пересекаться. Хочу навестить, убедиться, что всё хорошо, но просто не могу. Вздыхаю, убираю телефон в карман, смотрю на неспешно плывущие облака. Как же я устала. Ещё и глаза болят, будто песка насыпали. Наверное, от недосыпа. Ясу трётся о ноги, любяще смотрит на меня, мурчит, успокаивая. Ты со мной всегда и всюду, да? Чтобы не произошло, всегда рядом, всегда на моей стороне. Может, на собратьев не работает проклятье чёрного кота? Не знаю. Мы никогда не говорили на эту тему. В больнице толкучка, люди спешат перед работой навестить близких и не каждый останется здесь до позднего вечера. Проверяю палату папы, он спит, уже куда более здорового оттенка. Касаюсь руки, трогаю подушечками венку, проверяю пульс, хоть и можно увидеть на мониторе. Живой, тёплый. Пахнет уже намного здоровее. Читаю карту, понимаю, что есть прогресс, улучшение. Как же это радостно, сердце сжимается, гулко стучит за рёбрами. Улыбаюсь, в носу свербит, подкатывают слёзы. Запрещаю себе плакать, плотно жмурюсь, ухожу к маме. Она даже лучше, только грязная голова и впалые щёки говорят о пережитом. Держу её за ладонь и она сжимает в ответ, совсем слегка. Внутри всё сжалось, затрепетало, расцвело.        — Мама! Мам, мамочка, милая, — обхватываю её кисть обеими лапами, прижимаю к губам, целую пальцы, падаю рядом на колени. Ноги просто не держат, дрожат. — Как себя чувствуешь? Можешь говорить? Хорошая моя, дорогая, любимая, — не отвечает. Показалось? Я ошиблась? Смотрю на кошку, та выглядит такой грустной, глаза широко раскрыты. Запрыгивает на койку, аккуратно подходит к женскому лицу, трётся, обнюхивает, зовёт. У неё ресницы дёргаются! Я видела! Подскакиваю, целую лоб, нос, щёки, задевая кислородную трубку. — Мамуля, я так соскучилась. Не напрягайся, всё хорошо, я рядом. Папа тоже недалеко, спит. Ты тоже спи, отдыхай, восстанавливайся.       Остаюсь с ней до конца дня, иногда заглядывая к отцу, проверяя и его состояние, но мужчина всё так же не очнулся. Это нормально, правильно. Душа выворачивается наизнанку от тревоги и счастья, кажется, что сейчас взорвусь. Пушистая топчется на плечах, бодается, мурлычет, как трактор, оглушительно громко, радуясь вместе со мной. Они идут на поправку! Скоро проснутся, выпишутся и мы пойдём домой! Всё будет, как прежде! И никакой психолог мне не понадобится! Я вернусь в норму, они тоже! Господи, блять, да! Наконец-то! Время близится к одиннадцати, целую родителей в лоб, обещаю прийти завтра и смеясь, скача, бегу к Шоте. Это лучше, чем алкоголь, чем хорошо подрочить, чем гонки! Просто знать, что вот-вот и всё закончится! Стучусь в дверь, подрагивая от нетерпения и набрасываюсь на друга, оплетая конечностями, обнимая, хохоча. Веду языком по щеке, чмокаю в нос, шрам под глазам, почти плачу. Держит меня за талию, не сопротивляется, ногой закрывает вход.        — Хорошие новости? — уставший, но слышу в нём какое-то облегчение, тёплую, тихую радость.        — Прекрасные! Чудесные! Им лучше! Мама даже почти проснулась! Она сжала мою руку, представляешь?! — спрыгиваю на пол, запускаю руки в волосы, сжимаю уши и смеюсь во всю мощь, до сводящего живота и боли в горле. Незаметно для самой себя перехожу в рыдание, садясь на корточки, захлёбываясь, задыхаясь. — Я… Я так испугалась. Господи, блять, как же мне страшно. Это… Это с ума сводит! Я думала, что больше не смогу их обнять, что они больше не поговорят со мной. Не могу перестать думать, что если бы не мой подарок, они были бы в порядке. Если бы только не я… Они живы, Шота! Живы! ХАХАХАХА!!!!!        — Да, живы, — опускается рядом, обнимает, прячет моё лицо на своём плече, отводит терзающие уши когти в сторону. — И ты тоже. Всё хорошо.        — Нет, ты не понимаешь! Они живы! Мои мама и папа! Но если бы не я, то даже бы не пострадали! — отшатываюсь, смотрю герою в лицо, Ясу тревожно мяучит, тыкается мордой в грудь, протиснувшись между нами.        — Ты не могла этого знать. Хотела сделать хороший подарок, — гладит, пытается успокоить, вытирает слёзы с щёк большими пальцами.       Поднимает, уносит в спальню. Прихожу в норму так же резко, как и начала плакать, оставаясь полностью без сил. Сворачиваюсь клубком, обнимаю друга за пояс, тыкаясь носом в живот. Он так приятно пахнет. Уютом, комфортом, безопасностью. Приподнимаюсь немного, мужчина уже спит. Такой безмятежный, спокойный. Глажу Ясу, немного отталкиваю от своего лица, чтобы прекратила вылизывать, разглядываю учителя. Отодвигаю волосы в сторону, запоминая черты в мельчайших подробностях, для удобства сажусь на него сверху, склоняясь. Даже не шелохнулся. Совсем слегка касаюсь подушечками кожи, обвожу скулы, уже немного колется проклёвывающаяся щетина. Такие мягкие ресницы, поразительно. И губы тоже. Горячие, со свежими ранками, видимо обкусывает. Открывает глаза, смотрит на меня и понимаю, что вовсе не спал. Ну и ладно, не собираюсь стыдиться своего любования им.        — Ты красивый. Буквально прекрасен, — с нажимом веду по нижней губе, касаюсь коготком зубов. Дыхание горячее, приятное.        — Я не зеркало, — хмыкает, тепло улыбается. Оу, ну это прям попадание в яблочко, звучало слишком хорошо. Чмокаю его в лоб, ложусь ухом к груди, немного сползая вниз, соприкасаясь своим пахом с его. Это забавно. Возможно, мне бы стоило стыдиться или смущаться, но Шота так располагает к себе. Безопасный. Точно знаю, что не навредит. — Кажется, твоя кошка не очень довольна.        — Она хочет лечь мне на грудь, — вздыхаю, тяну животное поближе, почёсываю макушку.        — Так лучше слышно сердце, — хм, не задумывалась об этом. Возможно, в этом и правда кроется причина её новой привычки. — Я рад, что оно бьётся.        — Тебе было страшно? — немного приподнимаюсь. Пытается смотреть на меня, собирая складки на шее. Это по доброму смешно, уютно.        — Да, — тянет за затылок к себе, касается губами лба. Как хорошо. — Кажется, я никогда в своей жизни так быстро не бегал.        — Прости.        — Не извиняйся. Ты ни в чём не виновата. Такое могло произойти с каждым.        — Вряд ли. Знаешь, умирать немного страшно, но приятно. Такой выброс эндорфина. Совсем не больно, — улыбается совсем немного и как-то печально, ведёт пальцами по позвоночнику, трогая полоску шерсти через ткань. Я ведь так и не переоделась.        — Видела свет в конце туннеля?        — Не совсем. Стерильное чистое, белое пространство. Оно не слепит, не имеет границ и горизонта. Но там был большой стол и все, кто мне дорог. Ты сидел рядом и папа даже не злился, — чуть смеюсь, трусь виском о подбородок, плечо, вдыхаю полными лёгкими сладкий запах.        — Точно сон. Уверен, он будет мной недоволен при любых условиях, — насмешливо фыркает и тут же тяжело вздыхает. Приподнимаюсь, не понимающе смотрю на Айзаву. — У него есть на то причины. Я не уберёг тебя.        — Не говори так, пожалуйста, — сажусь, давя на его бёдра своим весом. Подруга переворачивается на спинку, просит чесать её дальше. — Ты крутой герой, хороший учитель и потрясающий друг.        — Рад слышать. Встань-ка, у меня кое-что есть, — переваливаюсь в сторону, Шота тут же поднимается, роется в своих вещах. Звенит ключами, кладёт на край рабочего стола, забирается обратно ко мне. — От моей квартиры. Чтобы не стучаться, вдруг Хизаши утащит куда-нибудь.        — Ты слишком доверительный, знал? — подстраиваюсь ближе. Поворачивается на бок, обнимает, позволяя Ясу лечь в центре.        — Кто бы говорил.       Утром сбегала домой, приготовила завтрак для Очако, предложила вечером сходить куда-нибудь отвлечься. Ей наверняка здесь одиноко и беспокойно. Подруга думает, что я учусь и не спешу разубеждать её, радуюсь, что получилось не врать, а просто дать девушке самой додумать комфортный для себя вариант. Целую в обе щеки, советую занять себя на день, встретиться с ребятами, чтобы не сидеть одной. Или может, хочет съездить к родителям? Давно ведь не виделись. Кивает, переносит это на завтра, а сегодня лучше и правда побудет с друзьями. Я ведь всё время где-то, она и соскучиться успевает. Чувствую укол вины, натягиваю улыбку, любуюсь, как резво ест, пытается что-то говорить, чуть не давится. Такая светлая, хорошая. Отвлекаюсь на телефон, вижу аватарку Мандалай, внутри всё сжимается, ноет, холодеет. Нужно навестить их, поговорить, хотя бы просто ответить на звонок. Но руки дрожат, не могу себя заставить и просто жду, когда женщина сбросит. Следом приходит сообщения от Тигра, что с ними всё в порядке, выписались и хотели бы встретиться. Я тоже хочу. Но не могу. Мне почему-то очень страшно от мысли, что увижу их. Аж дышать становится сложно. Наливаю себе в стакан папино пиво, подмигиваю округлившей глаза Урараке и осушив в три глотка, обещаю быть к девяти вечера. Набиваю две небольшие сумки одеждой родителей, средствами личной гигиены и по пути к больнице покупаю им любимые вкусняшки. Ясу довольно держит хвост вверх, улыбается, оборачивается на меня почти каждый шаг. Папа всё ещё спит, оставляю вещи рядом с кроватью, целую лоб, желаю скорейшего выздоровления. А мама очнулась. Сидит в кровати, смотрит в окно и поворачивается ко мне, на звук открывшейся двери.        — Мам! Мамуля, милая, как ты? Как себя чувствуешь? — падаю рядом с ней на колени, беру за руку, прижимаю к губам. Выглядит намного лучше, тепло улыбается, так нежно, любяще. Как мне её не хватало.        — Так, будто пахала неделю без перерыва на сон, — шутит, тянется ко мне и я поддаюсь, приподнимаюсь к ней, сталкиваю лбом с потрескавшимися губами. По телу бежит горячая дрожь, до самого кончика хвоста, согревает, растапливает образовавшийся в душе лёд. Даже Шота целует не так. Никто не сможет их заменить. Никогда. — Лучик, любимая моя, ты плачешь? Что-то случилось?        — Нет, ничего, — хриплю, прячу лицо в складках одеяла, крепко сжимая отросток, заставляя себя успокоиться. Кошка трётся об ноги, мурчит. Звучит так, будто тоже на грани. — Просто, так испугалась за вас. Мы вместе очень испугались.        — Совсем в нас не верите? — гладит, аккуратно, погружая пальцы в не расчёсанные волосы. — А где Грейс?        — В соседней палате, — указываю пальцем на стенку, переглядываюсь с пушистой. Чую, что-то сейчас будет. Женщина бодро скидывает одеяло с ног, встаёт, тут же хватается за голову, жмурится. — Мам! Тебе ещё рано вставать!        — Пфф, лучик, ты чего? Я столько травм пережила, меня так просто не возьмёшь, — подмигивает, осматривает себя, недовольно поджимает губы. — Это мои вещи?        — А? Да, — киваю, смотрю, как красавица спокойно ставит сумку на кровать, копается в ней, выуживаю лёгкое платье в пол, нижнее бельё, шаль, туфли. Улыбается, осматривает пространство.        — Снимешь с меня это? Хочу освежиться, — трясёт руками, заставляя капельницу, присоски болтаться в воздухе.        — Тебе нельзя! Это может быть опасно, — хмурюсь, всё же отсоединяя аппараты, хотя бы просто из желания сохранить их целостность. Ловит за щёки, смотрит в глаза и мне ничего не остаётся, кроме как просто позволить ей творить, что хочет. Всё же, маму сложно от чего-то отговорить. — Будь аккуратна, постарайся, чтобы вода была 36°.        — Не скучай, я быстро, — чмокает лоб, скрывается за дверью с санузлом. Падаю на стул, смотрю на Ясу и роняю голову в ладони. Сил нет. Голова кружится и очень горят глаза. Нужно поспать, но страшно. Ладно, сейчас всё налаживается. Всё будет хорошо. — Пошли?        — Куда? — подскакиваю, осматриваю матушку, уже такую хорошенькую, будто и не валялась вчера без сил, только щёки ушли. Может, Исцеляющая Девочка заходила? И как она вообще так быстро собралась?        — Как куда? Отца твоего поднимать, — хлопает по своему плечу, зовёт кошку, но та с сомнением окинув фигуру, лезет ко мне на ручки. Правильное решение. Никак не отреагировав, мама первая выходит в коридор и посмотрев по сторонам, заваливается к своему супругу. И что она от него хочет? Он же всё ещё не очнулся. — Грейс, милый, вставай. Нам домой пора.        — Мам, ему бы отдохнуть, у него…        — Рота подъём! — не слушает меня, орёт ему в ухо. Мужчина вздрагивает всем телом, распахивает глаза. Да что с ними не так? Как они так быстро оправились? Точно ли люди? — Как себя чувствуешь?        — Будто пахал неделю без перекура, — морщится, трёт лицо ладонью, с недовольством смотрит вокруг. У меня сейчас снова сердце остановится. Оседаю на пол, обнимаю себя за плечи, дрожа, задыхаясь. Живы. Очнулись. Ха-ха! Господи, блять, как же мне страшно! Эти голоса, глаза, взгляды, движения, мимика, интонации! — Лучик, доченька, что с тобой? Плохо себя чувствуешь?        — Нет, нет, нет, — мотаю головой, смотрю на него, едва сдерживая слёзы. — Я в порядке. Абсолютно в порядке.        — Точно? — с сомнением щурится, садится, принимая помощь своей жены, держит её за руку, другой вытаскивая из носа канюлю. Киваю, зарываюсь пальцами в шерсть подруги, крепко сжимая шкуру. — А что ты вообще здесь делаешь? Как же лагерь?        — Господи, мы сколько валялись? — охает мама, садится к нему на краешек, прикрывает рот пальчиками.        — Не долго! А лагерь… Ну, — отвожу взгляд, мнусь, покусываю кончик хвоста. Чувствую, как они напряглись, волнуются. — Сейчас всё хорошо, вы не беспокойтесь! Закончили пораньше.        — Насколько? Лучик, рассказывай, — в слабом голосе папы слышна строгая, несгибаемая сталь. С ними бывает так сложно. Пытаюсь дышать, не дать волю чувствам и лихорадочно думаю, как выкрутиться.        — Мы же видим, что-то неладное произошло? Ты сбежала? Поссорилась с кем-то? Расскажи нам, мы поймём, — более ласково поддерживает женщина, улыбается. Ясу вертит головой, не знает, на кого смотреть, но по итогу всё равно выбирает меня, тыкается лбом в грудь. — Мы ни за что тебя не осудим, ты веришь нам? — поднимаю на них глаза, комок воздуха застревает в горле. Это подло, нечестно. Как я могу не верить? Это невозможно.        — Конечно. Да! Я верю вам, как Батюшка в Бога. Я верю вам, как дети, в Деда Мороза. Я верю вам, как в наличие дна у каждого водоёма. Я верю вам, как в наступление зимы. Я верю вам, как в наличие Солнца, — с каждым словом голос становился всё гнусавее и надрывнее, дышать уже почти невозможно, горло болезненно сводит. — Я верю вам, как Хиппи в Мир. Я верю вам, как в жар огня. Я верю вам…        — Мы поняли, — отец протягивает руку, зовёт к себе. Бросаюсь, хватаясь за них, как за спасательный круг, чувствуя всю тяжесть прошедших дней, опустошающее отчаяние, чистый ужас, который только сейчас отпускает. — Поговори с нами, милая, поделись.