Уроки литературы 2

      Проснулся я, к сожалению, в реальности. Звенел будильник, который поставил, чтобы не проспать школу. Натянул свободные треники, с безразличием пропустив любимую классику, сверху надел, что попалось, было мято, но удобно. Ничего не пережимало в руках, костыли не скользили.              Мама с радостью подвезла меня и дала денег на обратную дорогу. Я немного постоял после её уезда перед воротами школы. Любил это место. Оно вызывало у меня раньше хорошие эмоции, а сейчас я не чувствовал ничего. До звонка оставалась минута, когда я зашёл в класс. По коридору на меня странно смотрели ученики, шептались и чуть ли не тыкали пальцем. Кто-то даже без всякого стыда проговорил: «Пидорас». И в классе я ожидал такой же реакции.              Я остановился у входа, перепрыгивая на костылях через порог, затем закрыл дверь и оглядел вокруг. Не удивился, когда заметил на их лицах возмущение и непонимание, а не радость. Сергей Иванович поднялся и предложил помощи, но я вежливо отказался и сел за пустую парту. Попова и Навроцкого в классе не было.              – Сергей Иванович, – обратился я в начале урока, – я могу сразу сказать и уйти домой?              – Не думаю, Александров Панков, поговорим после урока.              Сидел, как на иголках. Ощущал эти взгляды. Абсолютно ничего незначащие для меня взгляды. Этот шёпот. Раскалывалась голова. На середине урока ощутил вялость и сонливость. Глаза закрылись и открылись только после звонка. Вздрогнул и поймал взгляд недовольного Сергея Ивановича.              – Извините, – проговорил я. Он сел рядом со мной.              – Ты почему не остался дома?              – хотел поговорить с вами, – начал я, – мне нужна какая-то помощь в подготовке к ЕГЭ. Не уверен, что смогу уже сдать, но шансы есть.              – Тебе нужна помощь? Панков, тебе никогда не нужна была ничья помощь. Ты сам знаешь, что тебе нужно и идёшь к этому.              – Я пойду в колледж, если не сдам ЕГЭ.              – Колледж? – он сморщился, – не уверен, что тебе подходит такой вариант.              – Да, знаете, я стану учителем литературы. И не имеет ведь значение, где я отучусь. В вузе. Или в колледже.              – Учителем литературы? А как же филология, как же Гоголь?              – Не знаю. Помогите мне. Хочу стать похожим на вас. Помню, как влюбился в вас, учитель, хотел превзойти, а теперь прошу помощи. Не подумайте, у меня не всё так плохо с головой, как кажется на первый взгляд. Просто мысли немного сумбурные, а потом и вовсе пустые.              – Мы можем поговорить и позже, когда ты окончательно поправишься.              – Не можем. Я перевожусь на домашнее обучение. Вы же не думаете, что я самоубийца? Посмотрите вокруг, они хотят сожрать меня, уничтожить. Куда ещё дальше? Или какое слово больше тут будет подходящее? Более подходящим. Извините.              – Всё хорошо. Хочешь я отдам тебе свои материалы для подготовки?              Я посмотрел на него. Его взгляд был добрым. Вмиг забыл, о чем был наш разговор и проговорил:              – Они все всё знают? Они так смотрят, потому что я гей?              Сергей Иванович вздохнул, встал из-за парты, вышел из класса. Я остался один на один с беспорядком в голове. Мимо прошла Вицин, затем Ефремова. Наверное, должен был начаться уже новый урок. Поднялся, схватился за костыли и направился к выходу. Кто-то подставил мне подножку, но я заметил её раньше, чем упал лицом вниз.              – Пидорасам тут не место, – кто-то выкрикнул, когда я подошёл к двери. Не мог узнать голос. Не обратил внимания. В коридоре упал на диван. Пустота. Тишина. Странное волнение не переставало покидать меня.              Прокручивал воспоминания в голове и думал, когда моя жизнь стала такой ужасной.              Вскоре появился Сергей Иванович, держащий листы бумаги. Я положил их в сумку и поблагодарил. Он посмотрел на меня, сел рядом и проговорил:              – Ты самый умный парень, которого я встречал в этой школе. Они ненавидят тебя не потому, что ты гей, как ты выразился, а потому что ты другой. Ты отличаешься от этих серых, никчёмных подростков. Им страшно знать, что можно быть другим человеком, как ты. Не будь ты геем, они бы нашли другой повод тебя загнобить.              – Не хочу быть больше другим. Знаете, я хотел изменить мир сделать его чуточку лучше, вложить душу в гениальное. Теперь же понимаю, что надо было менять себя.              – Так и ломаются люди, – вздохнул он, – ты сильный, Саша, ты справишься.              – Я уже не справился.              – Внешние факторы не должны трогать внутренние. В первую очередь оставайся самим собой, не поддавайся насилию. Таких как ты один на миллион. И твой миллион нуждается в тебе, хоть и сопротивляется. Ты делаешь этих ребят лучше, ты пример для них, хоть они этого и не осознают. Через пару лет, когда все поступят, многие скажут тебе спасибо, даже если ты этого и не услышишь.              Учитель похлопал меня по плечу и попрощался. Проводил его взглядом до кабинета. Поднялся и медленно поскакал к выходу.              – Треники, как это непривычно, – послышалось за спиной. Затем шаги. Я знал, кто это. Тут надо быть глухим, чтобы не узнать этот голос.              Голышев остановился в паре метрах напротив меня.              – Нехер людей сбивать, – проговорил он.              – Я понял, спасибо, – ответил сухо. Внутри всё заныло. Вся моя боль сконцентрировалась на нём. Я уже забыл, каково это дышать осколками, каково ощущать вкус стали на языке, но снова вспомнил. И без крови и сломанных рёбер. Хватило одного Коли. На удивление.              – Когда люди что-то осознают, то раскаиваются.              – Ремарк как-то написал: «Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее».              – Ты идиот?              – Нет, Коль, это будет моим последним уроком литературы. Может, что-то хочешь спросить про «Войну и мир» или ещё чего?              – Блять, ты вообще осознаёшь, что ты мог убить человека?              Пожал плечами. Гнев на его лице усилился.              – Хотел извиниться перед тобой, но походу ошибся. Хорошо, что я позвонил Паше и Кириллу. И если надо будет, позвоню ещё раз.              – Ты?              – Я. Какой придурок додумается знакомить с родителями, не предупредив? Кто вообще способен на такую жестокость по отношению к слабому полу?              – Так это ты чуть не убил меня, а не твои друзья с битами.              Голышев отвёл взгляд вправо. Мне стало тяжело находиться в вертикальном положении и тяжело думать.              – Подумай о том, что я мог умереть, что я ни в чём не виноват, что люблю тебя, что мы больше не встретимся, что мы не смогли. Прощай. Надеюсь, что завтра ты забудешь обо мне так же легко, как чуть не убил меня.              Вызвал такси.              Если честно, то не помню, сколько проспал. Просыпался в слезах и поту. Он снился мне. Снилась вся его искренность, которая никак не сочеталась с правдой. Разве он мог? Я не верю, что он позвонил Навроцкому и Попову. Не верил и потому звонил ему. Просыпался снова и снова звонил. Но Коля не отвечал. Я пил таблетки. Одну за другой. Терял счёт времени. Проваливался на сутки, а потом лежал по двадцать часов, наблюдая за секундной стрелкой. Она может ходить по кругу бесконечное количество раз, но ведь я не могу.              Ночью что-то упало на кухне. Я вскочил с кровати, осознав, что приехал отец. Взял костыли закрыл двери, прислонил ухо к двери и чего-то ждал.              – Как он? – это был мужской голос, теперь я снова знаю голос отца.              – Саша не говорит, не выходит. Иногда завтракает, иногда что-то вспоминает или кричит во сне.              – Ему нельзя тут оставаться. Соседи смотрят на нас косо. Его убьют в этом городе. Рано или поздно, но убьют.              Наступило молчание. Услышал плач Алёны.              – Алёна, солнышко моё, не плачь. Я что-нибудь придумаю, чтобы у нашего сына было всё хорошо. Что-нибудь придумаю.              Я прошёл до стола. За окном была всё та же картина. Двор. Ничего не происходило. Кто-то заходил в подъезды, кто-то выходил. Включил компьютер. Высветилась социальная сеть и одно непрочитанное сообщение от Любы Ефремовой. Я начал читать: «Прости», но сразу закончил, когда понял, что сообщение превышает более ста слов. Не сегодня. Я не готов вчитываться и понимать сообщения от людей, кто мне не интересен. Выключил компьютер.              Пустота.              Мрак.              Хотелось поскорее выкарабкаться из этого состояния, снова оказаться в бодром, сильном и живом теле, а не в этом вечно болящем, просящем полежать ещё и ещё. Я терял себя настоящего. Не видать мне ни вуза, ни олимпиады, ни здоровых отношений. Не хочу винить кого-то в этом, кроме себя, но какие же они все непоколебимые. Тяжело. Тяжело говорить с людьми, уверенными в своей правде. Но ведь правда она такая тонкая и прозрачная, что стоит кому-то не так посмотреть, как она надламывается и теряет свой истинный облик.