Уроки литературы 2

      В дверь кто-то постучался. Я не ответил, но её открыли. На пороге стояла Иванова. Она держала в руке не большой поднос. На нём стояла кружка и тарелка с едой.              – Привет, не хочешь перекусить?              Кивнул головой, и она с радостью зашла. Пока я ел, она говорила об учёбе, о своих переживаниях и ЕГЭ. Эти разговоры отвлекали меня и переносили хоть немного в реальность, в которой я появлялся в последнее время между приёмами таблеток и похождениями в туалет.              – И ещё Алиса, – внезапно проговорила она и остановилась, наблюдая за моей реакцией.              Я продолжал пить чай, прикусывая хлебом с чесноком. Не заметив перемен в поведении, Даша продолжила:              – Она звонила мне. Спрашивала, как ты. До тебя не дозвониться, не дописаться. Говорит, что ей страшно за тебя.              – Если страшно, то почему не приходит?              – Ей страшно, что ты не простишь её. Я даже представить не могу, какой была её реакция, когда она увидела тебя полумёртвого в сугробе.              Я поставил кружку на стол, повернулся к Даше и спросил:              – Она видела меня в сугробе?              – Она же позвонила скорой и полиции. Ты же сам набрал её номер. Ты не помнишь?              – Я не помню. Я звонил по экстренному номеру. Мне кто-то ответил. Я что-то сказал, а потом ничего не помню.              Она кивнула головой.              – Экстренный номер был не таким уж и экстренным.              – Я не мог ввести в таком состоянии её номер. У меня чисто физически не вышло было.              Она снова кивнула.              – Что ты так смотришь?              – Всё в порядке, Саша. Хотела сказать, что жду твоего возвращения в школу. Ты когда вернёшься?              – Никогда, – ответил я, – переведусь на домашнее обучение. У меня нет желания валяться в сугробе ещё раз.              – Никто тебя больше не тронет.              – Ты это говоришь человеку с костылями, которому поставили подножку в классе. Если я не ошибаюсь, то причин ненавидеть меня нет. Хер с ним, пусть ненавидит Голышев, но остальные? Что я сделал остальным?              – Я тебя не ненавижу.              Лёг на диван. Посмотрел на Дашу и протянул руки, чтобы она легла рядом. Мы лежали в обнимку около с часа, пока я не уснул. Когда проснулся, её уже не было рядом.              Мне казалось, что она что-то не договаривала, однако спрашивать её о чём-то не хотелось. Всё, что она могла сказать было бы связано с прошлым, которое хотелось вычеркнуть и забыть навсегда.              Вышел из комнаты, чтобы поставить чайник. Голова кружилась от пересыпа, не знал, который час, однако за окном было темно. Выпил три чашки кофе, затем взял кота, посадил себе на колени и начал гладить, наслаждаясь его мурлыканьем. Мне нужен был покой, тишина, одиночество. Но чем больше я находился в этом состоянии, тем сложнее мне было выйти из него. Начал свыкаться с последействием таблеток и даже получать наслаждение. Что-то нужно было менять, что-то срочно надо было менять.              Через несколько часов моих размышлений ни о чём на кухню зашла сонная мама. Она пожелала мне доброго утра и села напротив.              – Я поговорила с директором школы о домашнем обучении. Они сказали, что могут обеспечить всем необходимым материалом. Надо съездить в школу за документами, тебе же завтра уже восемнадцать.              – Без меня как-нибудь, – буркнул я, – можно же привезти мне документы и увезти?              Она ударила по столу так, что кофе в её кружке вылилось за края на стол, и крикнула:              – Нет, ты пойдёшь. Я не собираюсь бегать и делать за тебя твои дела. Уже не маленький. Или возвращайся на учёбу, хватит сидеть и делать вид, что тебе плохо. Давно уже всё прошло. Если думаешь, что можно играть на наших чувствах, то ты ошибаешься.              – Не ори, ладно? И так голова болит, Алён.              – А у меня не болит? Ты эгоист.              Она поднялась, посмотрела на моё равнодушное выражение лица, издала какой-то непонятный рык и вышла, хлопнув дверью. Следом зашёл Матвей, который не произнёс ни слова, но дал понять взглядом, что мне лучше уйти к себе в комнату.              – Ну, сделай уже что-нибудь, чтобы избавиться от меня. Ну, М, сделай. Я ноги тебе расцелую, если ты избавишься от меня, – проговорил я, опуская кота на пол.              Естественно, он не ответил, но точно услышал.              Около обеда я снова стоял возле школы. Не было желания никого видеть, потому дождался начала урока и прошёл к директору. За столом сидела Анна Петровна, рядом с поднятой головой сидел Голышев. Он держал ватку у носа и что-то говорил директору, та кивала головой и стучала ручкой о стол.              – Извините, я могу зайти?              Коля окинул взгляд на меня, затем на директора.              – Да, проходите. Александр Панков, верно? Ваша мама заходила вчера. Так, – она посмотрела на Голышева, – ещё раз, Николай, я увижу, что ты с кем-то дерёшься, то вызову родителей в школу. За последний месяц это уже какой раз, напомни? Пятый? Десятый? Тебе ведь уже не 13 лет, а почти 18. У тебя какие-то проблемы в семье? Может, стоит пригласить школьного психолога?              – Не стоит, – грубо ответил он, не отводя взгляд от меня, – у меня всё отлично. Не надо маму, больше такого не повториться.              – Да, это мы слышали все уже в прошлый раз. Скоро ЕГЭ, пора взрослеть.              Я сел рядом с Колей. Он демонстративно отвернулся и отодвинулся, затем тяжело вздохнул и пододвинулся обратно. Директор продолжала читать нотации, пока всё моё внимание заострилось на его чертах лицах. Никогда они не казались мне такими красивыми. На его щеке красовалось кровавое пятно, а рядом с ухом небольшой шрам. На ухе было пару родинок, которые образовывали треугольник. Я положил свою руку ему на спину, он выпрямился. Мурашки. Они были так ощутимы, что у меня самого они появились в том же месте. Хотелось прижаться к нему, обнять, поцеловать, сказать, что никогда не отпущу, что сделаю всё возможное, чтобы он меня простил. Он расслабился, и наши ноги соприкоснулись. Сначала он недоверчиво посмотрел в мою сторону, но после приложил усилия и даже пододвинулся ещё ближе, хотя ближе было уже некуда.              – И вообще, – Анна Петровна крикнула, – ещё раз и отправишься к своим друзья Попову и Навроцкому. Таким как ты, только там и место. Да, Панков? Посмотри на него, посмотри до чего они довели человека. Разве это нормально?              Он расслабил мышцы на ноге.              – Ну, чего ты молчишь? Ты ударил человека просто потому, что он на тебя не так смотрел, а что будет завтра? Завтра ты убьёшь кого-нибудь?              – Вот, Саша, – она показала на меня рукой, – может, тогда их было и не двое? Может, Голышев тоже присутствовал в твоём избиении? Не понимаю, почему такие ученики есть в нашей школе. У тебя, Голышев, прилежная семья, а ты вытворяешь такие вещи, – она ударила по столу, – хватит держать свой нос, там уже ничего не идёт из него.              – Я уверен в своих показаниях, – проговорил я, когда Анна Петровна замолчала, – Голышева с ними не было.              – Мы знаем, что он был в больнице, – уже спокойно проговорила она, затем опёрлась локтем о стол, а лоб опёрла на ладонь. Она начала черкаться в тетради и параллельно говорить:              – Что же делать с тобой, Николай Голышев. Я не хочу, чтобы в нашей школе избивали людей до полусмерти, а потом они переводились на домашнее обучение в страхе, что это снова повториться. Да, Саша?              Я подправил причёску, затем убрал пыль со спортивных штанов, потом покашлял и отвернулся, делая вид, что мне интересно всё, кроме разговоров об этом. Коля убрал руки от носа, достал красные ватки из ноздрей и кинул в урну рядом с диванчиком. Я увидел на столе влажные салфетки и моментально, не задумываясь ни о чём, достал одну и потянулся к его лицу, чтобы убрать засохшую кровь. Он на инстинкте повернулся ко мне и сидел неподвижно, пока я аккуратно совершал задуманное. Одна его рука в какой-то момент легла мне на ногу. Я замер, чтобы убедиться в достоверности происходящего, перевёл взгляд на руку, затем на Колю. Его взгляд забегал из стороны в сторону, он выхватил салфетку и выкинул в урну.              – Голышев, иди на уроки, а то не хватало, чтобы ты ещё по учёбе скатился из-за своего поведения. И в следующий раз, если такое повторится, то я вышвырну тебя из школы.              Прежде чем уйти, Коля посмотрел на меня.              Я любил его так сильно, что ни одна эмоция не могла выпасть из этого ассортимента, пока он рядом. Эта сдержанность порождала бурю внутри, всплеск, пожар. Что же произошло с нами, что теперь мы будто и не знакомы?              Анна Петровна, проводив взглядом Колю, достала бумаги, которые я сел подписывать. Она что-то говорила мне, я кивал в ответ и черкал свои инициалы там, где стояла галочка.              – Если возникнут трудности, то звони или приходи в школу.              – Спасибо, – я протянул ей бумаги.              – И, да, с днём рождения тебя.              – Спасибо. Я пойду.              Анна Петровна кивнула головой. Я вышел из кабинета и направился на костылях прямо по коридору, где возле поворота на лестницу стоял Коля. Он стоял, подпирая стену у школьного класса.              Вспомнил, как звонил ему, как тот не отвечал. Тревога внутри меня проснулась раньше, чем решимость подойти к Голышеву, взять его руку и поговорить.              – Чо, блять, сваливаешь, да? – проговорил он, когда вместо того, чтобы подойти к нему, я повернул к лестнице.              – Допустим, да. И что?              Мне пришлось развернуться к нему. Между нами было метров 5. Голышев почесал лоб, цыкнул, взъерошил волосы.              – Нихрена. Вали и не возвращайся.              – Ладно, так и сделаю. Не хочешь поговорить со мной напоследок?              – Пиздец. Ещё я с убийцами говорить стану.              Сделал шаг вперёд, он протянул руку и покачал отрицательно головой.              – Ты уходишь, – голос его был не грубым, не злым, а каким-то грустным и даже сожалеющим, – пиздец. Я скоро взорвусь от происходящего.              – Я виноват.              – Ты очень виноват, – Коля перебил меня, – ты так виноват, что сколько бы мне не хотелось простить тебя, я не могу. Ты, чёрт возьми, мог убить Вицин.              – Но меня там…              Не было… Хотел сказать я, но Голышев топнул ногой, развернулся и зашёл в класс, хлопнув дверью. Не знаю, что должно произойти, чтобы этот парень осознал мою невиновность. Мы топчемся на одном месте.              Выйдя из школы, я окончательно решил, что нужно отпустить его. Как бы больно и сложно не было дальше, как бы сильно не захочется вернуться или извиниться, надо отпустить. Сложно говорить с человеком, который не хочет слышать и слушать. Сложно.              Дома меня встретил Матвей. Он курил на улице и ходил по проложенной тропинке до беседки. Туда и обратно. Когда в его поле зрения появился я, он махнул рукой, а я подождал его.              – В Москву не хочешь уехать?              – Уехать в Москву? – переспросил я. Матвей кивнул головой. Я озадаченно посмотрел.              – Мой знакомый сдает квартиру в Москве, через неделю съезжают постояльцы. Я договорился с ним о покупке. После одиннадцатого класса ты всё равно планировал уехать туда и стать филологом. Так чего ждать, когда есть такая возможность?              – Спасибо, М, – внутри была пустота.              – Я рад, что так вышло. Ты справишься.              – Спасибо, М.              Завалился в комнату, лёг, не снимая одежду, к стенке, закрыл глаза и уснул. Сон. Проснулся от того, что плачу во сне, а оказалось, что и наяву. Слёзы текли рекой. Не останавливались. Стало тяжело дышать. Паника. Боль в рёбрах. Хотелось убежать, скрыться, кричать, но мысли хаотично поглощали здравый рассудок и призывы к побегу. Паника.              Раз. Два. Три. Стал считать до ста. Сбивался. Вытянул руку, сконцентрировался, начал дышать и мысленно представлять путь кислорода до самих лёгких. Он медленно попадал в нос, затем в носоглотку, далее вниз по шее к лёгким и обратно. Его невесомость сразу улетучилась, воздух стал тяжёлым, неподъёмным. Стал задыхаться.              И именно в этот момент в комнату ворвалась Алиса.