Уроки литературы 2

      Хотелось бы закончить на этом, но ко всему произошедшему ещё есть что добавить. Вспомнить. Рассказать. У меня не было сил на разговоры в тот день, но в окно кто-то постучался.              Я нашёл в себе последние силы и вышел.              – Привет, – Попов Кирилл смотрел в землю.              Я посмотрел на дверь в дом и на всякий случай сделал шаг назад, взявшись за ручку, чтобы в случае чего быстро исчезнуть. Он заметил страх, одолевший меня, и быстро проговорил, отрицательно кивая головой:              – Нет, нет. Я хочу извиниться.              Я сжал дверную ручку ещё сильнее.              – Нас отстранили от учёбы до конца года, отвели на обследование к психиатру. И назначили личного психолога, с которым я общаюсь два раза в неделю.              Мне хотелось верить в искренность его слов, но я не мог верить человеку, который оставил на моём лице шрамы, навсегда изменившие меня.              – Мне нет прощения, но, пожалуйста, прости меня.              Я отрицательно покачал головой, которая ещё периодами хрустела и напоминала о небольшом смещении кости.              – Понял, что ненависть моя ничем не вызвана. Психолог помог мне понять, что я тебя не ненавижу, даже сочувствую тебе и сопереживаю.              Молчал. Он выглядел потерянным, как и я.              – Я до сих пор гей, – проговорил я, прижимаясь сильнее к двери. Нога начала болеть от напряжения и стресса. Я ожидал в ответ прилив ярости, но на моё удивление, Попов улыбнулся.              – Знаю, – ответил Кирилл, – мы не выбираем, кого любить и это не исправить. Психолог спросил меня, считаю ли я тебя хорошим человек, не думая о твоей ориентации, и я сказал, что да. Мы могли бы дружить.              – Не думаю, – в панике ответил я.              – Я так и подумал. Ты когда вернёшься на учёбу в школу?              – Никогда.              Он поднял брови, и я ответил на его безмолвный вопрос:              – Перевёлся на домашнее обучение.              – Почему?              – В следующий раз я могу умереть.              Он снова посмотрел в пол.              – Если кто-то будет тебе угрожать, скажи.              – Не будут, – я пожал плечами, – уезжаю на этой неделе. Эта дыра меня убивает, а отец хочет избавиться от меня быстрее. Он купил квартиру у знакомого в Москве.              – А экзамены и выпускной?              – Решу чуть позже. Может, всё уляжется к этому времени.              – Я могу чем-то помочь тебе?              – Нет. Просто не появляйся больше здесь. Я не держу зла, но у меня нет желания видеть кого-то. Мне тяжело, и я быстро устаю от разговоров.              – Это из-за…              Я открыл дверь в дом и, заходя, договорил за Поповым:              – Из-за травмы головы.              Стоило мне зайти в комнату после тяжёлого разговора, как телефон затрещал от звонка. Ефремова Любовь. Интересно, что ей надо и зачем она звонит. Нет никакого желания выяснять отношения и выслушивать что-то от девушки, которая когда-то улыбнулась мне и показалась добродушной, а потом позвонила без колебаний своим друзьям и сообщила, что в аварии Ани Вицин причастен я и что я домогаюсь до Голышева. Как вообще здоровый человек может себе представить такое и сказать. Дружба дружбой, страх страхом, но люди не должны терять рассудок и в неосознанности бросаться словами, не думая о последствиях.              Зачем делать то, за что придётся извиняться?              Мне ли…              Мне ли об этом говорить.              Голышев…              Мой Николай.              Набрал Колю от сильного неуправляемого желания услышать его голос. Кажется, это проблемы в голове, вызванные последними травмами. Это желание слышать его – не похоже на адекватность. Это как побочный эффект от сотрясения мозга, от таблеток, которые должны успокаивать.              Начались трястись руки, когда через десять звонков трубка телефона ни разу не была снята. Одиннадцать. Двенадцать. Сколько раз нужно позвонить Коле, чтобы он понял, что нужен лишь его голос, дабы я остался. Приди он сюда, посмотри на меня любящим взглядом, я сразу передумаю. Кажется, что его фраза, что мы переживем всё вместе и главное вместе, не такая уж и бредовая. Сейчас я ощущаю её физически. Она наполняет меня и каждые последующие секунды вызова становится настолько яркой, что энергия и сила появляются из неоткуда и заставляют выйти и зайти в его подъезд.              Подъезд, в котором меня ни разу не было.              Оказалось, не так уж и легко подняться с больным коленом на второй этаж лестницы с высокими ступенями. Время было уже около десяти вечера. Я стоял, не понимая, насколько это абсурдно.              Постучался. Тишина.              Постучался ещё раз.              За дверью была тишина.              Видимо поздно.              Послышался замок. Дверь немного открылась, выглянул мужчина. Он оглядел меня и спросил:              – Вы кто?              – Я, – почему-то задумался, взгляд у него был тяжёлый и совсем неприветливый, – одноклассник Коли. Хотел забрать домашнюю работу, – наплёл, что первое пришло в голову              – Коля, – крикнул мужчина. За спиной выросла женская фигура. Я узнал маму Голышева. Она выглянула из-за его плеча. Нахмурилась.              – Александр Панков, сколько нужно иметь наглости, чтобы приходить в этот дом? – спросила она.              – Это он? – на вопрос мужчины мать Коли ответила кивком, и тот хлопнул дверью, закрыв её на двойной замок.              Какая плохая идея была приходить. Сел у подъезда на лавочку, где когда-то впервые услышал Колину игру на гитаре. На этой же лавочке я извинялся перед ним за Дашу. Помню, как его рука сжимала мою. И мне кажется, что если сейчас он выйдет, сожмет её, то всё станет на свои места, обернётся вспять.              Я бы всё отдал, чтобы вернуться в тот самый первый день, чтобы предложить совместную подготовку к литературе, чтобы доказать свою смелость и снова переплыть ледяной карьер. Я бы всё отдал за те мимолётные прикосновения, оставляющие столько нежности и тепла после себя, сколько не оставляет ни один поцелуй. Мне нужен его вечно ни в чем непричастный взгляд, вечно уставший и замученный. Нуждаюсь в его улыбке, когда он видит меня, хоть и пытается её скрыть. Он словно стал частью моей жизни, сам того не желая. С появлением Коли у меня остались не только раны на лице и теле, но и на сердце. И боюсь, что последние будут кровоточить до конца моих дней.              Никогда бы не подумал, что влюблюсь в парня с ярко выраженной неопределённостью в жизни. С его абсолютным непониманием будущего и отсутствием планов.              Нет ничего ужаснее, чем любить человека и знать, что он любит тебя в ответ. Что тоже скучает и что желает тебя.              Не выйдет.              Не вышел.              Я ждал с содроганием сердца около двух часов, вздрагивал от каждого шороха, от любого зашедшего и вышедшего человека из этого подъезда. Но Голышев не вышел.              Утром мне хотелось попытать удачу снова. Вышел во двор примерно за час до уроков. Сел на то же место, чтобы точно не пропустить. Глаза смыкались, сил совсем не было, но было желание. Желание сказать ему всё, увидеть его перед уездом, ведь мы можем больше никогда не встретиться.              Подъездная дверь открылась. Из неё вышла мама Коли, затем тот мужчина, а следом и сам Голышев.              Я поднялся, когда наши взгляды пересеклись. Голышев остановился на секунду, но, когда его мама крикнула: «В машину, живо», он отвернулся и послушно пошёл. Перед тем, как открыть дверь, Коля повернулся ко мне.              – Коля, – успел всего лишь сказать я перед тем, как он сел в машину.              Коля…              Побежать за ним до школы, дождаться окончания уроков, выловить где-нибудь в раздевалке, где никого нет, где мы сможем обменяться парой слов, хоть они и будут агрессивными, но будут. Мне так хотелось лично сообщить ему о своём уезде, чтобы как в книгах, как в фильмах, он сразу всё переосмыслил, понял, что нужно действовать именно сейчас, и в конце, взял мою руку и сказал: «Либо ты остаёшься, либо я уезжаю с тобой». И я бы остался. Клянусь.              Я почти вызвал такси, почти смирился с этим непродуманным планом, но голова…              Головная боль. Явное ощущение, что она разрывается на множество частей. Перед глазами пламя, ровные линии искривляются и подпрыгивают вслед за языками огня, появившегося из неоткуда. Жар. Тяжесть по всему телу.              Надо поспать.              Срочно закрыть глаза.              Таблетки.              Где-то лежали таблетки.              Что за странное ощущение приближающегося конца, предвещающего нескончаемый поток боли и её принятия.              Всю жизнь.              Всю оставшуюся жизнь расплачиваться за несовершённые ошибки, видеть их в зеркале, слышать в голове, ощущать в колене. Неужели писатели правы, писавшие о любви в плохом ключе, о боли, которую она причиняет.              Выход.              Где же тот белый свет в конце туннеля, почему я вижу этого урода напротив с полным отсутствием во взгляде желания жить. Я хочу помочь ему. Хочу помочь этому бедолаге, что натягивает улыбку, срывает голос, стирает слёзы и трясёт головой, в панике убеждая себя, что всё изменится, что это временно.              Временно ли?              Хочу протянуть ему руку, сказать, что это всего лишь шрамы, что в мире миллион людей со шрамами на лице, руках, теле, что они не испортили в них человечности. Но он лишь ругается и стучит руками о стол. Из рта текут слюни, зубы сжимаются. Слёзы перемешиваются с соплями. Вопли. Обнять бы этого урода, прижать к себе. Сказать, что люблю его больше всех на свете.              Так оно и было бы.              Если бы этим уродом был не я.              Найти бы в себе эти силы, о которых я постоянно думаю и которые внутри меня. Найти бы их и начать новую жизнь. Кажется, что всё так просто, что вот он, энергетический поток, сносящий на своём пути старое, ненужное, а оказывается, это фантомные ощущения. И нет никакого потока. А даже если и есть, то проносится он где-то в другой галактике, в другом человеке, в другом измерении. Где-то там, где меня нет.              Убеждения.              Убеждать себя постоянно, что справлюсь. Зарываюсь в одеяло, кусаю руки, проверяю пульс. Кислорода бы. Другого. Того, что заставлял улыбаться, верить в себя.              Я ли это?              Или тот урод в зеркале всё же не я?              Эти кудряшки.              Уморительно.              Заправлял бы кудряшки Коли за его уши каждый день. А свои кудряшки сжёг бы.              И сжёг.              Нашёл ножницы, бритву. Сначала отстриг под корни, затем побрил в ванной, использовав какой-то ромашковый шампунь.              Посмотрел в зеркало.              Теперь этот урод точно не я.              В одной руке бритва, на другой руке шрамы от лезвия. Расстояния между шрамами большие, можно их и проредить. Отбросил в сторону бритву. Поднял. Выкинул в урну.              Потерять рассудок ещё раз.              Нельзя возвращаться в тот ад, из которого выбирался.              Это как сорваться на наркотики после долгой завязки, или снова закурить сигарету.              И если это начало депрессии, то пусть она начнётся без излияния крови.              Хотя…              Нет-нет. Я же больше не идиот.              Нет.              Нет.              Всё должно измениться. Когда-то же я уже думал, что не смогу жить без Алисы. Теперь кажется, что не смогу без Коли.              Но смог же без Алисы.              Теперь смогу и без Коли.              Какие ужасные мысли лезут в голову. Со всех сторон. Кажется, что Коля поймёт свои ошибки, если только увидит меня в гробу. Какой бред. Неужели это моя голова решила думать, как тринадцатилетняя девочка после очередного расставания. И вправду думает. Видимо дело не в возрасте.              Ошибка ли…              Два дня, чтобы выхватить Голышева, вернуть его к себе, остаться в его объятьях, рассказать о любви. Два дня, 48 часов и миллиард миллисекунд. Кто-то измерял любовь в часах?              Снова позвонил ему.              Ну, же, ответь.              Не ответил.              Не на один из сорока набранных.              Поднялся. План был не очень хорошим, но был.