Уроки литературы 2

      Не знаю, каким магическим образом, но одноклассники затащили меня в ресторан. Сел напротив Голышева. Больше специально. В рот ничего не лезло, поэтому я просто сидел, периодами наблюдал за тем, как люди танцуют. Это было большое помещение, где у стены располагался длинный стол, у другой стены танцпол с колонками, диджеем был молодой парень, который иногда выключал музыку для тостов и каких-нибудь приятных слов. Все веселились, болтали, а я смотрел вперёд и не мог понять, почему сердце так бешено бьётся.              Музыка резко прекратила играть. Голышев поднялся, когда музыка затихла и поднял бокал, полный вина. Он уже был давно нетрезвый и выпил больше остальных, но ещё мог стоять на двух ногах и внятно говорить.              – Минуточку внимания. Я хочу извиниться перед всеми девушками и сказать, что проблема не в вас, – он оглядел всех сидящих, потом опустошил бокал и продолжил, – а во мне. Я гей.              Коля отвёл взгляд в потолок, чтобы не видеть реакции остальных, но все молчали. Затем он посмотрел на недоумевающего Пашу, который сидел с самым недовольным лицом.              – Не смотри так на меня, ты не в моём вкусе, – проговорил Голышев, показывая на него пальцем.              После послышался скрежет ножек стула о пол. На ноги встал Илья. Он тоже поднял бокал, но с соком, и проговорил:              – Я тоже гей. И да, Коля, ты мне нравишься.              Кирилл громко засмеялся, похлопал рядом стоящего Голышева по спине и сказал мысли в слух:              – Раньше мы страдали от нехватки внимания девушек, теперь вы страдайте девушки от нехватки внимания парней. Колян их всех уведёт, глазом не моргнёте.              Смех Попова раздался снова и к нему присоединились шутки и смешинки других. Я поначалу сидел с каменным лицом, но не удержался и поднял бокал за любовь с улыбкой на лице.              Музыка снова заиграла, на этот раз она была плавной, нежной и медленной. Она напомнила мне школьные дискотеки. Всё-таки школа – прекрасное время.              Мой взгляд переместился снова на Кирилла и Колю. Кирилл выталкивал друга изо стола и что-то бурно умолял его сделать, а тот отрицательно кивал головой и сопротивлялся как мог, но всё тщетно. Голышев всё же встал, нашёл меня взглядом, обошёл стол и встал рядом.              – Привет, – поздоровался он.              – Привет, – ответил я.              – Как ты себя чувствуешь?              – У меня всё хорошо. Что-то случилось или это так, дружеский разговор о моём состоянии?              – Я рад, что всё хорошо.              – Спасибо, Коля. Что-то ещё?              Он посмотрел на Кирилла, который жестикулировал и широко улыбался. А я смотрел на Колю и ждал ещё слов, как же мне не хватало его всё это время.              – Это такой абсурд. Минуту назад я спокойно выполнил своё обещание, а теперь не могу даже пригласить тебя на медленный танец.              – Молодец, умеешь держать слово, похвально, – я пожал плечами и ждал, когда он наберётся сил, хотя мои нервы выдавала права нога, которая не могла успокоиться и двигалась резко-резко вправо и влево.              – Так ты пойдёшь со мной на танец?              Я усмехнулся. Плавно поднялся изо стола и протянул ему руку в знак согласия. Он сжал её и провёл меня на танцпол, где уже танцевали парочки, одними из которых были Паша и Люба. Я положил ему руки на талию и закрыл глаза, когда тот обхватил мою шею, положив голову на моё плечо.              – Ты меня как-то не крепко держишь, – проговорил Голышев. Прижал его после сильнее.              – Ты с каких пор стал таким капризным и смелым? – прошептал я, уткнувшись в его волосы. Они пахли мятой и Колей. Этим еле уловимым запахом, который всегда оставался в моей комнате после его ухода. И мне не хватало его в Москве.              – С тех самых. Не спрашивай ничего, ты портишь момент.              – Капризный Коля, – чмокнул его в макушку.              Он поднял голову и посмотрел на меня, затем быстро отвёл взгляд и спросил:              – Ты хоть немного скучал?              – Нет.              Он кивнул головой и положил её обратно.              – Потому и не писал, – сделал вывод Голышев.              – Нет.              – Почему же тогда не писал?              – Надеюсь, что это риторический вопрос.              – Я хочу услышать, почему ты не писал.              – Не говори ничего, ты портишь момент. Пусть он будет последним, но зато спокойным.              – Последним?              – Да, последним.              Он остановился. Опустил руки и спросил, сводя брови к носу от злости:              – Ты не хочешь иметь со мной ничего общего?              – Ты прав, – я пожал плечами, – ничего общего.              – Но почему? Что я сделал?              – Я не хочу возвращаться к прошлому, в тот ужас, что был со мной, пока я тебя любил. Ты напоминаешь мне о том, как я всё потерял. Ты же не думал, что выпускной и твоя речь что-то изменят?              Коля опустил взгляд. Я взял его за плечи, понимая, что всё думал он как раз наоборот.              – Посмотри на меня. Сегодня ты выпускаешься. Дальше новая жизнь, новые знакомые, новые друзья. И у тебя всё впереди, – пытался успокоить и его, и себя.              – Этого выпускного не было бы у меня, если бы не ты.              – Да, помню. Всё помню. И буду помнить. Хочу помнить тебя счастливым парнем, поэтому наслаждайся этим днём. Таких дней больше не бывает.              Голышев заплакал. Он начал вытирать с щёк слёзы и просить их не катиться так быстро. Вывел его на небольшой балкончик, который больше напоминал декорацию. Он схватился за перила со всей силы и очень громко крикнул, введя в заблуждение внизу стоящих людей.              – Я, блядь, думал о тебе всё это время, как последний идиот. Моя мама узнала всю эту ситуацию сразу после случившегося. Она забрала у меня телефон, компьютер, интернет. Заходила на мою страницу, смотрела, что ты можешь мне написать. Она считала тебя виноватым, считала, что ты плохо на меня влияешь. Сколько раз ты звонил и сколько раз я не взял трубку. Я мог позвонить с другого номера, но с чьего? В конце концов, я обычный школьник, у которого есть только страх перед родителями, друзьями, незнакомыми мне людьми. Я боялся всего. И когда моя мать всё-таки вернула мне телефон, я не увидел ни одного сообщения от тебя, ни одного звонка. Первое, что подумал, что она же всё и удалила. Не знал, как написать тебе и прислал то фото. И ты ответил: «Их больше и не будет». Сухо. Решил, что ты разлюбил меня, что я больше тебе и не нужен. Я смирился.              – Спасибо, – ответил я, – мне было важно знать, что ты не игнорируешь меня.              – И сколько раз ты звонил мне?              – Не помню. Но больше десяти раз на дню. Я был болен. Не чувствовал воспоминания, а вся боль, что когда-то копилась во мне или была, сконцентрировалась на тебе. Я обезумел и звонил в надежде услышать твой голос, слова прощения.              Голышев ударил перила и снова крикнул. Ему было тяжело, как и мне              – А что теперь? Что дальше? – он говорил отчаянным голосом, словно я умирал.              – Сказал же, что новая жизнь. Школьные воспоминания – это школьные воспоминания. Возьми от них опыт, этого достаточно, чтобы отправиться в дальнее плавание.              – Не верю, что всё это может закончиться таким образом. Ты же не бросишь меня?              – Нет, – ответил я, – если будет нужна помощь, то ты всегда можешь звонить.              – Ты меня больше не любишь?              – Не люблю.              – Какого хрена ты говоришь это спокойным голосом? Я потратил столько лет, чтобы добиться тебя, а потом сразу потерял. Дай мне шанс оправдать эти годы.              – Ты был счастлив вместе со мной?              – Ты про те ужасные три недели, когда я ревновал тебя к Алисе и не мог понять, почему ты так рвёшься к ней?              – Вот и я о том же. Они были ужасными. Они научили меня отпускать прошлое, чтобы построить настоящее. Прошу прощение, что причинял тебе боль, но ты должен знать, что я тоже любил тебя. Хочу, чтобы ты знал, что я так сильно любил тебя, что, лёжа, истекая кровью, я ничего не чувствовал, кроме любви к тебе, а ведь я умирал.              – Прости, – выдавил он, снова вытирая слёзы.              – Не обижаюсь и не злюсь. Я рад, что ты был в моей жизни. Пойду, наверное, уже домой, завтра уезжать рано.              Посмотрел на него, внутри всё сжалось. Мне надо было его отпустить, чтобы доказать себе, что я уже другой, чтобы перестать делать ему больно, и чтобы не жить с человеком, которому я когда-то морально изменял. Нам обоим нужны новые люди, чтобы мы не чувствовали друг к другу.              – Стой, – проговорил Голышев, схватив меня за руку.              Он прижал меня к стене и поцеловал. Затем резко отстранился, когда понял, что я не отвечу на поцелуй.              – Не верю, что ты вот так уйдёшь.              – А как я должен уйти? – спросил я, сдерживая эмоции.              – Не уходить. Остаться. Останься. Не уходи. Прошу тебя, останься.              Я держал его руку. Смотрел на него. Мне хотелось остаться, но какой в этом смысл. Я останусь, поступлю вместе с ним в один универ. И, по итогу, мы будем несчастливы. Он будет напоминать мне прошлое, будет считать, что теперь я ему должен, ведь он так много приложил усилий для наших отношений, а я никогда не забуду то, с какой ненавистью он оправдывал Вицин и обвинял меня во всех грехах, стоя в больнице. Не забуду, как он предал меня. Я хочу забыть, буду стараться, но о каком доверии может идти речь после случившегося. У нас ничего не получится построить вновь, какими бы светлыми не были его намерения и как бы сильно мы не любили друг друга. На одной любви далеко не уедешь, не уплывёшь.              – Посмотри на меня, – проговорил я, – ты видишь эти шрамы на лице? Смотри, – я закатал рукава, обнажая ещё одни шрамы, – и эти шрамы, видишь?              Он кивнул, всматриваясь в глубокие шрамы на руках.              – Так вот. Не хочу, чтобы у меня оставались шрамы после отношений. А ведь это банальное доверие. Если бы ты доверял мне, то, очевидно, моё лицо не было бы изуродовано. И если бы я доверял Алисе, то мои руки не были бы изрезаны. Без доверия нет будущего.              – Я не понимаю.              – У нас с тобой нет будущего. Проспись, протрезвей и обдумай это. Сейчас тебе хочется быть со мной, но, где вероятность, что через два дня ты не посмотришь на меня, как на изменщика, и не припомнишь прошлое?              – Я отпустил его. У меня было достаточно времени.              – Я тебя понял. Но, а где вероятность, что я не припомню тебе прошлое? Ты-то можешь его отпустить спокойно, а я вижу его каждый день в зеркале. Ощущаю его в голове и в колене.              – Мы вместе справимся, – проговорил он с уже не такой надеждой в голосе, как пару реплик назад.              – Не справимся, – ответил я, – нас уже давно нет. И больше никогда не будет. И я хочу закончить этот разговор. Всё, Николай Голышев, нам стоит попрощаться.              Уже открыл дверь и услышал за своей спиной:              – Да пиздец блять. Ну, и катись к чёрту. Ты меня разлюбил, и я смогу тебя разлюбить. Понял?              И я вышел.              У выхода меня встретил Попов. Он курил сигарету и смотрел на небо. Мне очень хотелось просто уйти, но тот взял меня за плечо, взглядом посадил на скамейку и сел рядом.              – Уходишь?              – А что?              – Коля мой лучший друг, и я сделаю всё для его счастья, – сказал Кирилл и как-то странно посмотрел на меня. Я напрягся.              – Пой дифирамбы ему сколько хочешь, я пошёл домой. Мне завтра рано вставать.              – Надеюсь, что всё это не зря и ваш диалог не остался не законченным. Если хочешь уйти, уходи, но в этот раз сделай это так, чтобы ему не было больно.              Мы переглянулись. Я осознал, каково Голышеву сейчас.              – Ну что ж такое-то, – взвыл я, – мне не хочется этих разговоров. Не хочу последних слов, обещаний, извинений. Я уже всё сказал.              Кирилл потушил сигарету, поднялся, оглядел меня и проговорил:              – Повзрослей. И подумай, почему ты здесь на самом деле.              И почему же?              Да мне не хватало Коли в первое время так, будто он был кислородом. Это было ощутимо даже не на физическом уровне, а каком-то более глобальном. Тело не ломало, оно просто не принадлежало мне. И сейчас я сижу на этой скамейке, ровно дышу, смотрю на закрытую дверь ресторана. Разум говорил мне уходить, а сердце молило вернуться, обнять Голышева, проговорить правду, которую я так стараюсь избегать, которая попросту мешает мне начать новую жизнь. Эти маски…              Я не стал другим.              Я закрылся. Зарылся в новом образе в поисках счастья, в поисках себя настоящего. На деле же я такой же ранимый, манерный и воспитанный парень, которому нужна только правда. Сколько лжи было произнесено мной за последнее время, сколько боли эта ложь приносила мне и надевала всё больше масок. Они уродливы, они ненастоящие. Удобно играть не свою роль, притворяться равнодушным, незаинтересованным, когда внутри на деле при имени Коля вспыхивает такой жгучий интерес, что пламя отдаёт в щеки, и они горят.              Сколько сил потрачено для примерки масок. Столько же должно быть потрачено, чтобы снять их. И сколько бы умных и философских мыслей я не говорил сейчас и не писал, на деле, всё сложнее. На деле я продолжал сидеть и смотреть в одну точку.              Может, в этот раз выйдет? Может, Голышев соизволит выйти ко мне и попытать ещё одну удачу?              Минуты ползли.              Глаз начинал дёргаться.              Дверь медленно открылась.              Я, кажется, даже не сдержал улыбку, отчего закрыл лицо руками. Поднялся, чтобы сказать что-то гениальное, однако даже не придумал что.              – Я сказал, что смогу разлюбить, но не уверен, – пробормотал он, глядя в землю. Коля выглядел растерянно. Его блеск в глазах при каминг-ауте куда-то пропал.              – Сможешь, – выдавил я. Глаза покраснели. Какая-то несчастная слезинка вылезла из моего глаза и покатилась по щеке. Голышев вытер её, когда услышал мой всхлип.              – Не знаю, что ещё сказать. Да, я урод. Да, ты заслуживаешь большего, – начал он уже на спокойных тонах, – не заслуживаю тебя, это правда. Вся наша любовная история полный бред, в ней лишь есть один момент адекватности, счастья и правды. И это момент ты. Я гнал на тебя из-за Алисы, потому что считал себя виноватым из-за Ани. Ты не знаешь, но я хотел тебя бросить, чтобы быть с ней. С ней ведь проще, не нужно быть настоящим.              – Перестань, – я перебил его, положил руки ему на плечи, немного наклонился, чтобы наши глаза были на одном уровне, – мне так сейчас тяжело, что я даже не знаю, с чего начать. Но наш с тобой роман я точно никогда не забуду. И расскажу своим детям. И своей девушке в деталях. Пусть делает, что хочет со мной. Но я тебя обожаю, Николай Голышев. Столько говна в моей жизни ещё никогда не было.              – Девушке? – вычленил он из контекста. Я нахмурился.              – Оговорка по Фрейду, видимо.              – По Фрейду? Видимо? Оговорка?              Пожал плечами. Краем глаза заметил, как на улицу вышла Вицин с Любой. Они посмотрели в нашу сторону, затем что-то сказали друг другу и зашли обратно.              – Николай, – начал я после выдержанной паузы, – мы можем снова и снова возвращаться к диалогу. А можем решиться здесь и сейчас.              – На что решиться?              Закрыл глаза. Мне стоит говорить то, что чувствую, но я не могу.              – Нет, – отрицательно покачал головой, отошёл, махнул руками, отошёл ещё дальше.              Голышев хотел пойти за мной, но я не выдержал и крикнул:              – Не иди. Стой там. Я не могу. Ясно? Я хочу, но не могу. Мог бы простить тебе хоть сто измен, но ты меня предал. Тебя не было рядом, когда ты был нужен. И этому нет никаких оправданий, даже про маму. Думал, что смогу простить предательство, но не могу я. Дело во мне? – показал на себя руками, – да даже если во мне, то я хотя бы не предавал тебя. Никогда. Позвонил бы ты до моего приезда, попросил бы вернуться, я бы вернулся к тебе. Но сейчас я тут не ради тебя.              Я схватился за голову, прижался к воротам, ударил ногой камень.              – Не могу простить это предательство, – взвыл я, – хочу, но не могу, – закрыл глаза.              Скатился вниз по воротам. Слёзы. Как же невыносимо говорить об этом.              – Я так долго ждал, так долго надеялся. Летя в самолёте, пересматривал твои фотографии и думал, что позвонишь. Но для тебя же прислать одну фотографию – это предел. Я не хочу быть рядом с безынициативным. Можешь хоть сколько бить себя в грудь и говорить мне, что добивался меня четыре года. Но что ты сделал за эти четыре года? Ни одного внятного намёка, романтичного сообщения, свидания, флирта. Ты постоянно убегал. Боялся. Коля, как бы сильно я не любил тебя, всё это полная херня.              Я выдохнул. Он подошёл ко мне, сел напротив, обхватив мои колени руками.              – Всё это время я бежал не от тебя, а от себя, – прошептал он, – мне так было страшно, что меня могут убить.              – В этом и проблема. Тебе даже сейчас без разницы на мои слова. Ты зациклен на себе. И любовь ты эту ко мне, наверное, тоже выдумал.              – Не выдумал.              – Коля, – с грустью сказал я, – кто бы мог подумать, что такой парень, как ты, может только говорить, а на деле ничего не может. Я приходил, звонил, выложил эту фотографию, потому что написал ты. А что сделал ты?              – Я обычный школьник, Саш, у меня нет больших полномочий против родителей.              – И я тоже обычный школьник, которого выставили за дверь и отправили в другой город. И если я сейчас скажу, что позвони ты мне перед тем, как я сел в электричку, я бы остался, будет слишком очевидно. Можем хоть весь вечер сейчас сидеть и говорить о том, что тебе стоило всего лишь позвонить. Я пойду.              Коля без колебаний отпустил мои колени, помог подняться. Мы огляделись вокруг. Кто-то в стороне курил, кто-то пристально смотрел на нас, а за углом кто-то целовался. Мы на прощание кивнули друг другу. Мне показалось даже странным, но не удивительным, что он так просто меня отпускает.              Вышел за ворота. Было тепло. Лента выпускника развевалась от ветра. Слёзы на глазах. Дрожь по всему телу. Мне опять чего-то не хватило. Не хватило его действий, он снова просто смирился с происходящим. Снова отпустил меня. И как можно быть с человеком, который опускает руки при первой возможности и уходит. Сколько мне надо было просидеть там, чтобы убедиться в искренних намерениях Голышева, чтобы дождаться от него серьёзных действий, а не школьника, пытающегося доказать правоту.              Телефон завибрировал в штанах. Неизвестный номер. Сначала хотел выключить, чтобы не пугать говорящего дрожью в голосе, но всё же ответил.              – Прости. Честно не знаю, сколько я должен сказать это слово. Но ты реально убийца, твоё отсутствие убивает меня каждый грёбаный день. Останься. Прошу. Я тебя люблю.              Последняя фраза прозвучала в два уха. Этот голос был рядом. Развернулся. Коля стоял за моей спиной с красными глазами и ехидной улыбкой на лице. Я уже был готов простить этому дебилу всё на свете, отдаться ему полностью, встать перед ним на колени и просить прощение за свои грубые слова. Но телефон снова завибрировал. Голышев странно посмотрел на него.              – Да? – спросил я у неизвестных цифр.              – О, привет, – смех Наташи было трудно не узнать, – ты не появлялся сегодня. Я сейчас иду в магазин. Не хочешь составить мне компанию?              Коля смотрел на меня вопрошающе, затем он вовсе округлил глаза, когда на моём лице появилась улыбка, а после я проговорил:              – Я сейчас не могу, улетел же на выпускной.              Пообещал себе в то же мгновение быть честным в первую очередь с самим собой, иначе эта история может крутиться, как бесконечная пластинка. Надо где-то поставить точку. И точку поставит сердце, а не разум.              – Ого, поздравляю, ты теперь не школьник. Я уже испугалась и решила, что ты больше не хочешь общаться, – сказала она, и я не выдержал и проговорил фразу, которая весь вечер сидела у меня между горлом и лёгкими, периодами перегораживая доступ кислороду.              – Я соскучился.              Мы смотрели с Голышевым друг на друга. Выражение лица его менялось от непонимания до гнева. Он показал пальцем на себя, а я отрицательно кивнул.              – Если ты не против, то по моему возвращению, можем сходить на свидание. Наташа, ты мне нравишься, – сказал я и заметил, как руки Голышева сжались в кулаки, – до встречи, – закончил и положил трубку.              – Что это сейчас было? – нервы выдавали его.              – В прошлый раз ты выбрал, на самом деле, не меня, когда тебе позвонила Аня в новый год. Это не месть. Это просто стечение обстоятельств. Прощай, Николай Голышев.              Стоило мне развернуться, как в спину прилетела фраза:              – Прощай.              Резко развернулся, сжал его, поцеловал так сильно, что свело скулы. Снова поцеловал. Оторвался, посмотрел на его невинное лицо и снова поцеловал. Затем перевёл дыхание, поднял взгляд и через силу прошептал то, что должен был:              – Прощай.