***
— Эй, куда ты? — спросил Найл, стараясь бежать быстрее, лишь бы догнать друга, который двигался по коридору мимо столовой. Был обеденный перерыв, так что его замешательство было понятным. — Прости, Найл, мне нужно к мистеру Кэри. Я сейчас кое над чем работаю. Если хочешь, можешь присоединиться, — предложил он и похлопал друга по плечу, словно извиняясь за то, что не мог уделить ему достаточно внимания. — Да, хорошо, мне нужно кое с кем переговорить, и я приду. Вот, возьми мой обед, — сказал Хоран и протянул Луи мятый бумажный пакет с едой. — Я мигом! — и умчался. — Увидимся, — крикнул Томлинсон ему вслед и вприпрыжку поспешил в музыкальный класс. У него в голове прочно засела романтическая идея, что хозяин особняка/заядлый музыкант/гениальный композитор был прекрасным существом. Мало того, что этот мужчина был невероятно красив (независимо от возраста), так еще Луи был уверен, что станет тем, кто вернет измученной душе физическое и душевное здоровье. Кроме того, именно он поймет творения этого человека и добавит ту искру, которой ему не хватало. И мужчина влюбился бы в него, и они жили бы долго и счастливо. Ничего из этого никогда не произойдет, но Луи считал, что имел право так думать. — Так быстро вернулся? — дразняще спросил учитель, когда Томлинсон пронесся к пианино. — До шестого урока ещё долго, в коридорах толкучка, а я терпеть это не могу, — красноречиво сказал Луи, присев на стул, чуть не соскользнув на пол. — У тебя много друзей, Луи? — спросил мистер Кэри и внимательно посмотрел на него. — Да, конечно, целая куча, — саркастически протянул Томлинсон и, достав блокнот, открыл на нужной странице. — Я ценю тех, из-за кого упал со скалы смерти, — горько добавил он, и учитель в шоке вздохнул. — Снова эти ребята? — спросил он и грустно опустил голову, когда Луи кивнул. — Они считают забавным превращать мою жизнь в ещё больший ад, чем происходит у меня дома, потому что я… — Он осёкся, ведь несмотря на то, что учитель музыки ему нравился, неприязнь и ненависть часто исходили и от добрых людей. — Я тоже, — тихо сказал мужчина, внимательно глядя на своего ученика, и у юноши хрустнула шея, когда он резко вскинул голову и встретился с ним взглядом. Но прежде, чем кто-нибудь из них успел сказать хоть слово, в класс ворвался Найл. Мистер Кэри, прочистив горло, неловко отпил кофе. Луи до сих пор не мог отвести от учителя взгляд, все еще не веря в услышанное. — Найл тоже, — сказал он, и мужчина удивлённо вскинул брови. — Что Найл? — растерянно поинтересовался блондин, положив руки на плечи Луи и усевшись рядом. Затем Хоран взглянул в записную книжку, сплошь исписанную нотами, которые не понимал, а в этот момент мистер Кэри ещё раз подмигнул Луи в знак солидарности и отправился к своему столу, оставив их в покое. — Итак, чем ты меня удивишь на этот раз? — спросил Найл и откусил яблоко, которое достал из рюкзака пару минут назад. — Найл, это называется «Бесконечный год», и я на сто процентов уверен: ты не останешься равнодушным, когда послушаешь это. Или мы вернём вам деньги! — кокетливо добавил он, наслаждаясь искренним дружеским смехом, вызванным его шуткой. — Ох, Фрэнк, Фрэнк! Я вся горю! Так поцелуй же меня прямо в губы, — театрально произнёс блондин, обняв Луи за шею. Он не мог не вспомнить свой любимый эпизод из фильма M.A.S.H. — Боже, Найл, заткнись! — выдохнул Луи, шутливо возмутившись. — Послушаешь? — предложил он и, получив от наконец успокоившегося Хорана одобрительный смешок, приступил к игре. Луи с головой нырнул в произведение, внимательно следя за нотами, но в то же время пытаясь дать своим пальцам свободу движений, как того требовала музыка, и, по его скромному мнению, у него это неплохо получалось. Найл молча сидел рядом с ним, и он с недоумением посмотрел сначала на мистера Кэри, затем на пианино и с гордостью похлопал Луи по спине, когда он закончил. — Твою ж мать!***
Обеденный перерыв закончился очень быстро. Всю дорогу до шкафчиков Найл подбадривал Луи, умоляя его подать заявление в музыкальную школу даже, если ему придется уехать ради этого из штата. — Знаешь, это было потрясающе, — всё никак не унимался Найл, подойдя сначала к шкафчику Луи. — Ты специально так говоришь, — он запихнул в сумку необходимые для оставшихся занятий книги. — Я даже не могу представить, насколько лучше сыграет это произведение его композитор, — он чувствовал себя ужасно, когда его хвалили за то, что принадлежало не ему. — Хорошо, допустим… Но разве тебе не кажется это прекрасной возможностью улучшить свой навык? У тебя появился этот безликий учитель, который определённо выигрывает в мастерстве. У меня с теннисом такие же отношения. Я не мог ничему научиться до тех пор, пока в лицо не познакомился с истинным профессионалом своего дела. Конкуренция порождает прогресс у обеих сторон, каждый подталкивает другого к лучшему. Где ты вообще нашёл эти ноты? Ты говорил про одно место, но так и не ответил, где именно оно находится, — напомнил Найл, надеясь на этот раз получить необходимые ответы. — Должен сказать, что сейчас ты произнёс довольно серьёзную и зрелую речь, — рассмеялся Луи, тактично избегая ответа на последний вопрос. — Дерьмо, Найл! Нам пора, поторопись, — позвал он и бросился к классу, пока не прозвенел звонок. В какой-то момент ему придется признаться, но он еще не чувствовал себя готовым раскрыть этот секрет. Он надеялся, что Найл забудет или потеряет интерес прежде, чем почувствует, что от него что-то настойчиво скрывают. На перемене после пятого урока он почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Это оказались злополучные члены футбольной команды, но затем произошло нечто крайне неожиданное. Вместо того, чтобы как обычно угрожающе приблизиться к нему, схватить, оттащить в укромное место и избить, они отвели взгляд и ушли в другом направлении. Луи в смятении огляделся и от удивления раскрыл рот, когда увидел прислонившегося к питьевому фонтанчику мистера Андерсона. Тот твёрдо держал данное самим же слово. Но откуда он узнал, что Луи будет здесь? Неужели он получил его расписание у секретаря? Томлинсон ничего не сказал, хотя хотел, он просто проследил, как учитель, отойдя от стены, двинулся с толпой по направлению к своему кабинету. Если эта система опекунства будет продолжаться до конца его школьной жизни, то Луи определённо почувствует себя в безопасности, чего раньше никогда не испытывал в школе. Юноша не мог подобрать слов, чтобы описать, как сильно он был благодарен учителю за его бескорыстное благородство. Судя по всему, мир не без добрых людей. Разумеется, это не исключало того, что банда Троя не найдёт способа поиздеваться над ним в каком-нибудь другом месте, но, может быть, если он скажет об этом учителю, тот сможет ему как-то помочь. В любом случае Томлинсон мысленно посылал мужчине слова благодарности, понимая, что послание не достигнет своего адресата, а потому велел себе обязательно вживую поблагодарить его, когда появится возможность. После урока музыки и короткого разговора с мистером Кэри, Луи направился к велосипедной стоянке, намереваясь вернуться в сказочный особняк и еще поработать над музыкой. — Думаешь, тебе сойдет с рук, если ты не придешь вечером домой? — спросил Найл, в то время как Луи откреплял свой велосипед. — Шутишь? Отец… Трой был в ярости от того, что последние пару дней не находил меня с утра в комнате, а у мамы, похоже, вновь депрессия, потому что ей приходится выполнять мою работу, мне нужно будет вернуться до ночи, — сказал он и размял спину, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, а после запрыгнул на велосипед. — Подожди. В смысле? Как это не находил? Куда ты собрался? — засыпал его вопросами Хоран, наклонился вперёд и прищурился, глядя другу прямо в глаза. «Дерьмо», — выругался Луи, рассердившись на себя за такую неосторожность. — На самом деле никуда, — попытался как можно увереннее сказать он, чтобы убедить скептически настроенного Найла. — Ты мне чего-то не договариваешь… И я не могу понять, что именно, — пробормотал блондин. Ему было обидно, потому что они всегда всё друг другу рассказывали, а теперь оказалось, что Луи скрывает от него что-то очень важное. — Я тебе обязательно всё объясню, но позже, — поспешно пообещал Луи, подтянув лямки рюкзака. — Так всё-таки что-то происходит? Это не очередные твои странности? — заскулил Найл, тяжело вздохнув и выдохнув. — Пожалуйста, не волнуйся, — попросил Томлинсон и состроил глазки, чем, конечно, поразил друга. — Это ещё не конец! — строго сказал Найл, взъерошил юноше волосы и ушёл. Луи закрыл глаза, опустив голову, облегчённо выдохнул и поехал к своему тайному убежищу. Он должен был помнить о многих вещах. Ему нужно вести себя как можно естественнее, иначе Найл так и будет его подозревать и в конечном итоге дойдёт до истины. Также нужно возвращаться домой раньше, точно в разрешённое отцом время. Ему нужно успевать делать все домашние задания до того, как лечь спать, чтобы не думать об этом перед занятиями в школе, и пытаться разгадать столько загадок особняка, сколько может. Каждый вечер, до заката. Получится ли у него выполнять этот совершенно бессмысленный ежедневный план? Как долго он будет ему следовать? Луи думал о том, что всё равно существует способ всё совмещать, при этом не вызывая подозрения у окружающих в том, где он находится и что делает. Но как именно это сделать? Ему бы не помешал брат-близнец или клон. Но все мысли вылетели из головы, когда он крутанул педали и оказался окруженным Троем и его друзьями. — Куда направляешься, фея? — Еду домой, Трой, если, конечно, это считается законным. Или ты хочешь меня проводить? У меня маленькая кровать, но, думаю, мы поместимся, — ответил он и попытался проехать между ними. Что он вообще делал? Он закатил глаза, когда две руки схватили руль. Его сердце уже колотилось от страха, но он не хотел, чтобы они это видели. — На этот раз с тобой нет учителя, который тут же примчится к тебе на помощь, педик. Понимаешь, чем пахнет? Тебя могут всячески защищать во время занятий, но кто поможет тебе за пределами школы? Тебе не спрятаться, — усмехнулся парень и щёлкнул пальцами, дав Данте и Джесси понять, что можно начать наступление. — Нет, хватит, — воскликнул Луи, и когда группа подхватила его за руки и, сняв с велосипеда, потащила за школу, где практически никто не проходил, в животе возникло ужасное тошнотворное чувство страха. Трой сел на велосипед Томлинсона и прокатился вокруг компании, бросая в бессильного парня издёвки и угрозы, словно раздавал конфеты на Хэллоуин. Как только они оказались на нужном месте, Трой спрыгнул с велосипеда Луи и бросил его на землю, а после огляделся вокруг, чтобы убедиться, что они здесь одни. Секунду спустя парень схватил Томлинсона за ворот и впечатал в кирпичную стену так, что у того искры из глаз посыпались. Луи задохнулся и начал кашлять. Он никак не мог восстановить дыхание, но просить помощи или молить о пощаде не собирался. Однако, несмотря на свою мужественную решимость, удары Троя с каждым разом становились всё сильнее и сильнее, он стал опасаться, как бы этот урод на самом деле его не убил. — Ну что, педик, — с насмешкой обратился к нему Трой, крепче сжимая пальцы на его шее и ухмыляясь, когда ненавистное лицо стало багроветь. Луи мужественно бил по рукам, надеясь ослабить хватку, но все его попытки оказались тщетными. — Я думал, тебе нравится, когда тебя душат, — промурлыкал Трой и, всем телом прижавшись к нему, вновь впечатал в стену. На его лице Луи читал высшую степень удовольствия, и это было отвратительно до глубины души. Капитан футбольной команды облизывал и кусал нижнюю губу, пока толкался бёдрами вперёд, и это уже говорило о его наклоностях, но еще более очевидным было неоспоримое желание в глазах Троя поцеловать «дьявольские» губы, которые находились так раздражающе близко к его собственным. Луи стремительно терял ориентир в пространстве, мысли путались, но прежде, чем он окончательно потерял сознание, Трой неохотно отстранился и позволил ему упасть на асфальт. Луи рухнул на землю, но тут же встал на четвереньки, отчаянно пытаясь вздохнуть как можно глубже и насытить лёгкие воздухом. Ему дали какие-то жалкие пять секунд на то, чтобы прийти в себя, прежде чем нанести удар в живот, а затем в бок, заставив упасть. — Ты это заслужил! — взревел Трой, но для Луи это звучало так, словно парень отчаянно пытался убедить в этом одного себя. Возможно, в нём было что-то маленькое, незаметное, спрятанное глубоко внутри, что заставляло его стыдиться своих поступков, но это вряд ли могло остановить агрессию, хотя иногда прорывалось сквозь ледяные волны насилия. Трепетный тон, с которым Трой говорил, проклиная Луи, и его редкие, но всё же извиняющиеся взгляды — всё это так или иначе показывало его истинное отношение к юноше. Томлинсон сдерживал себя, чтобы не заплакать, словно от этого зависела его жизнь, но едва справлялся со столь невыполнимой задачей. И проблема не в боли — всё дело в прогнившем менталитете людей. Томлинсон не мог не вспомнить своего бесчеловечного, жестокого отца, который разрушил все мосты доверительных отношений, которые Луи пытался построить. Юноша думал о всех, кто ненавидел его в этой жизни, и о том, как какие-то обычные удары носками ботинок могут затронуть старые раны, позволив давно затихшим эмоциям выйти наружу. Они изверглись мучительными рыданиями и отчаянным скулежом, в надежде, что нападающие остановятся, и некоторая сложность в их с Троем отношениях, о которой упоминалось ранее, вновь дала о себе знать. Парень с удовлетворённым видом наблюдал за тем, как избивали фею, но в какой-то момент приказал своим шестеркам остановиться. Луи не понимал причины, но затем заметил, что его рубашка задралась, обнажив старые шрамы на спине от ремня отца. Взгляд Троя был прикован именно к ним. — Ладно, ребята, хватит, — приказал он, и Данте отступил, хотя послышались возгласы протеста. — Почему? Он не до конца усвоил урок, — возразил Джесси, схватив юношу за волосы и рывком посадив его, занёс кулак для очередного удара, ожидая от Троя одобрения. — Хочешь, чтобы тебя отстранили? Посмотри на него, он всё прекрасно понял. Я не собираюсь вылетать из футбольной команды в разгар сезона из-за феи. Мы в выпускном классе. Спорт должен быть на первом месте, — огрызнулся он, пытаясь донести смысл своих слов до глупых товарищей. — До следующего раза, — прорычал Джесси и толкнул Луи так, что тот вновь ударился лицом об асфальт. Он едва успел сгруппироваться, потому что хотя бы ещё один удар мог проломить ему череп, и теперь Луи жалко лежал, свернувшись калачиком, в то время как Трой сказал приятелям подогнать его машину, потому что не хотел идти до стоянки пешком. Это сработало, парни ушли, смирившись с тем, какое наказание принял Томлинсон. И теперь Трой и Луи остались за школой один на один. — Ты должен меня благодарить, — мрачно пробормотал парень, потому что, несмотря на некоторые обстоятельства, он всё ещё ненавидел Луи больше всего на свете. — Я должен убить тебя! — с рычанием возразил тот и, сплюнув кровь и кряхтя от боли, попытался сесть. — Ты урод, которому во всём мире нет равных. — Давай прямо сейчас проясним одну вещь, — рявкнул Трой и, схватив Луи за воротник, заставил посмотреть на себя. — Я… Я не гей, не такой, как ты. Мы не одно и то же. И никогда не будем. Понял? Это ты пидор, не я. — Тогда оставь меня в покое, — простонал Луи, ударил парня по руке и, морщась, отполз к стене, прислонившись к ней спиной. — Если это правда, то смысл тебе что-то доказывать. Оставь меня в покое, — прохрипел он, кашляя в кулак. — Я всё ещё ненавижу тебя, — напомнил ему Трой, отвлёкшись на гудение машины за углом. — Взаимно, — беззвучно произнёс Луи, чьи слова вновь заглушил кашель. Трою нужно было ещё что-то сказать, но друзья продолжали сигналить, поэтому он молча отшатнулся от места происшествия и оставил жалкого и подавленного Томлинсона в одиночестве. — Сожалеющий Трой — это хуже, чем злой, — вздохнул Луи, когда понял, что находится вне пределов слышимости, и взглянул на свои, к счастью, уцелевшие часы. Всего четыре часа, у него ещё осталось время исследовать особняк, если, конечно, он поторопится, но с новыми травмами сделать это будет проблематично. Тем не менее он, превозмогая боль, с кряхтением поднялся, с трудом выпрямился на трясущихся ногах, так же медленно взял велосипед, вскарабкался на него и покатил в лес. Если он умрёт раньше, чем доберётся до особняка, по крайней мере, это будет не так ужасно. Задний двор школы — не лучшее место для предсмертных конвульсий. Юноша всячески отвлекал себя лишь бы не думать о боли и крутить педали. Этот день был действительно странным, если сравнивать его с другими: над ним растянулось голубое, почти полупрозрачное небо, по которому со вкусом распределились мягкие и пушистые облака, похожие на только что выпавший снег, и это напоминало о сладкой вате, продававшейся на ярмарках; на улице же было ни тепло, ни холодно, и складывалось ощущение, словно Луи плыл по воздуху. Возможно, всё дело в адреналине и сверхсильном сердцебиении, которое повлияло на его восприятие и процессы, но тем не менее это было приятно. Медленное передвижение под The Grateful Dead, Кертиса Мэйфилда и Black Sabbath, льющихся из карманного радиоприёмника, успокаивало душу, и когда зазвучала любимая песня Луи, он, используя её в качестве мотивации, поехал быстрее. Он заметил развязанный шнурок только тогда, когда он зацепился за педаль велосипеда. Сердце забилось где-то в области горла, и Луи зажмурился, выставив руки вперёд, чтобы не налететь на стоявшие впереди преграды. Удар об асфальт выбил из лёгких весь воздух, ладони, пострадавшие до этого, расцарапались в кровь ещё сильнее, и теперь Луи понимал, что значит действительно больно. Он боролся с педалью и шнурком и всё-таки решил полностью снять обувь, чтобы сойти с дороги, когда каждая из проезжавших мимо машин резко сворачивала и сигналила в сторону, для того чтобы объехать его. Луи огрызался на каждого водителя, косо смотревшего на него, когда он, прыгая на одной ноге, пытался вместе с велосипедом сойти в канаву, поросшую густыми кустами. Ощущая всю силу падения на своем избитом теле, он не был и в половину доволен тем, что наконец освободил шнурок от жестоких металлических тисков. Будь проклят «Адидас». Не принимайте Луи за дурака, на самом деле он всегда завязывает шнурки двойным узлом. Он обратно надел маленького преступника на ногу, используя только кончики пальцев, ведь только они были достаточно чистыми, по сравнению с другими частями тела. Встав, он осторожно повесил рюкзак на плечи и взялся за руль ненадёжного велосипеда. Нужно будет его обязательно починить. Подождав, когда проедут машины, потому что иначе его точно собьют насмерть, Луи продолжил свою ужасную поездку в лес. Он ехал то по высоким холмам, то по низинам, набирая скорость, отдаляясь от города в чащу. Извилистая дорога сужалась, Луи катил всё дальше в густой лес, и долгое время не было ничего, кроме мирных солнечных лучей и щебетания птиц, и вот он съехал на тропу, ведущую прямо к желанному месту, к воротам особняка. Парень был готов заплакать. Соскочив с велосипеда, он начал пешком взбираться на последний холм, чувствуя себя Кинг-Конгом на Эмпайр-стейт-билдинг, когда наконец-то взобрался на вершину. Томлинсон едва сдерживал себя, чтобы не поддаться желанию ударить кулаками в грудь и не издать неясные обезьяньи вопли, а потому позволил велосипеду упасть — возможно, он сам его оттолкнул на землю и, волоча ноги по мягкой траве, стал пробираться через мягкую траву до короткой лестницы, ведущей к парадному входу. Парень подозрительно прищурился, когда двери оказались в поле зрения, доблестно взбежал по шести бетонным ступенькам с незначительной помощью черных металлических поручней, протянул испачканную кровью руку и схватил клочок бумаги, прикрепленный к летучей мыши. Это была записка для него. Он резко дернул, боясь порвать послание, а ведь он мог это сделать, и развернул к себе, чтобы прочитать… письмо, написанное уже знакомым почерком. Непрошеный гость, Спасибо, что убрал мой беспорядок. Твоя куртка на кухонном столе. P.S. Уходи до захода солнца. — Волшебник! — устало пробормотал Луи, сложил записку и закусил её зубами, чтобы освободить руки. Видимо, на этот раз его ждали, так что он мог войти. Теперь не пришлось подбрасывать монетку, Луи просто смело направился в особняк и бросил рюкзак у двери, выплюнул бумажку и решил направиться в ванную и привести себя в порядок, обработать раны настолько, насколько это вообще возможно. Он не помнит никакой аптечки, но может он не смотрел в нужных местах. Луи готов был обыскать дом сверху донизу и ещё никогда не был так счастлив, когда наконец нашёл, что искал — лейкопластырь. Там же он обнаружил тряпку и кое-что ещё, чего раньше не было: большой выбор марлевых салфеток, мазь «Неоспорин», вату, пластыри и фиксирующие эластичные бинты. Здорово! Никто, кроме Найла, не понимал его, но хозяин особняка словно читал его мысли. Луи знал, что владелец вряд ли обладал ими раньше, но факт того, что теперь в ванной хранились все необходимые для юноши вещи, заставляли его глупо хихикать, словно надышавшегося газом пациента в кабинете стоматолога. Луи начал обрабатывать раны, которые нуждались в особом внимании, забыв про синяки и ушибы, которые были спрятаны под одеждой. Однако открыть скрипучий кран и промыть ободранные ладони оказалось тяжелее, чем он ожидал, но, стиснув зубы, парень справился, дал им подсохнуть и нанёс щедрое количество заживляющей мази. И как он будет играть на пианино, если любое действие сопровождалось болью? Ещё раз проверив своё тело, он заклеил кровоточащие порезы пластырями. Наконец убедившись, что с ним всё в порядке, вернулся в гостиную и обошёл диван, выглядевший довольно удобным. Луи осторожно сел и потянул порванную рубашку через голову, однако болезненно ноющие лопатки прервали его замысел. Он попытался снова, оставил одежду рядом с собой, расстегнув ремень, полностью вытянул его из петель и с громким лязгом бросил на деревянный пол. Перевернувшись на живот, Томлинсон натянул на себя одеяло, свисавшее с задней части дивана, — поеденный молью пыльный предмет, который, вероятно, когда-то был мягким шерстяным изделием, однако побоялся вдыхать чёрные клубки, которые поднялись в воздух сразу же, как его голова коснулась импровизированной подушки. Он так и не понял, что это было на самом деле, но ему и его ослабленному состоянию было всё равно. В какой-то момент его посетила мысль, что спать здесь без приглашения и защиты — не лучшая идея, однако оставленное письмо было своеобразным одобрением. В любом случае умереть здесь будет довольно интересно. И он не шутил. Луи уже давно свыкся со своим печальным и жалким существованием, так что позволил жизни идти своим чередом. Записка могла быть ловушкой, в которую он добровольно вошёл, но он не хотел на этом зацикливаться. Томлинсон надеялся, что встанет до заката.***
Проснувшись, Гарри вновь попытался заснуть, потому что сегодня вечером чувствовал себя особенно ленивым, но, перевернувшись, почувствовал запах свежей крови, и его глаза открылись сами собой, хотел он того или нет. Мужчина сел и принюхался, вновь приложил к носу тряпку, а затем втянул воздух уже без неё. Без сомнения, человек был всё ещё здесь. Гарри не понимал, как такое могло случиться после его предупреждающего письма, однако теперь у него появился шанс узнать о владельце драгоценной крови побольше. Это неплохо, просто опасно. Он рукой нашёл шелковые чёрные штаны и надел на холодные ноги, после накинул небольшую чёрную шубку, скрыв непривлекательный бледный оттенок кожи. Он пробежался расческой по длинным и вьющимся волосам, собрал их в низкий хвост и туго завязал тёмной лентой, оставив симпатичный бантик. Мужчина хотел произвести хорошее впечатление. Конечно же, Гарри не смог не оставить пару прядей, что изящно обрамляли его лицо. Мужчина снял ключ, который носил на шее, и убрал во внутренний карман шубки, чтобы спрятать от посторонних глаз. Он поднялся на четвёртый этаж и на этот раз беззвучно открыл люк. Запах человека остался неизменным, похоже, тот не двигался… А чем он занимался? Гарри бесшумно шёл по дому, не позволяя ни одной доске под бледными ногами издать ни скрипа, шелеста, надеясь на эффект неожиданности. Он шёл по запаху до первого этажа, но остановился перед гостиной, включив приглушенный свет и проверив обстановку. Гарри, даже не видя его, знал, что человек находился на диване, но вот спал или нет — совсем другая история. Включение света не дало никаких результатов, поэтому он поплыл вперёд, чувствуя лёгкую дрожь и нервозность, зарождавшиеся в его безжизненной груди. Гарри нахмурился, заметив перевязанное тело человека, но его взгляд был прикован к старым шрамам на спине. Они напомнили ему его собственные, но он сомневался, что эти были получены во время сражения с персами в великой войне в пустыне. Он в раздумье поднёс костяшки пальцев к губам, рассматривая остальное. Синяки в изобилии усеяли слабое тело, не говоря уже о многочисленных пластырях, заботливо купленных Мартином. Человек был худощавым, невысоким, копна пушистых волос скрывала черты лица. Изгибы его тела, признаться, были соблазнительны, и одного взгляда на это было достаточно, чтобы ощутить лёгкое напряжение в штанах. Гарри был в ярости на самого себя за то, что страстно желал другого человека, но он вызвал его интерес своей необыкновенностью. Мужчина позволил себе подлететь к кушетке и сесть на колени рядом со спящей фигурой мальчика, чтобы рассмотреть его получше. Его не тянуло так к другому существу уже более четырехсот лет, так что он собирался наслаждаться этой близостью столько, сколько мог. Тёплое дыхание мальчика касалось его руки, и Гарри тяжело задышал, чувствуя запах свежей крови, наполнявший лёгкие, и каждый новый вдох согревал его ледяное тело. Ему требовалось больше этого восхитительного тепла, поэтому он скользнул носом выше спины, так близко, что почти доставал до кончиков волос, а после переместился вниз и вверх вдоль позвоночника, пытаясь найти самую горячую область. Он обнаружил золотой источник тепла у шеи мальчишки и вытянул ладони так, словно юноша перед ним был костром, а Гарри — одиноким путником в лесу. Зейн рассказывал ему о новых и причудливых человеческих традициях, которые появлялись примерно каждые десять лет или около того, и если бы Стайлс мог есть «зефир», то он бы обязательно наколол лакомство на палочку и пожарил бы над человеком. Мужчина старался не думать о вопиющем оскорблении, которым было забрызгано, усеяно, испорчено невинное живое существо. Никто, в чьих жилах течёт такая вкусная смертная кровь, не заслужил данной участи, так что Гарри был уверен: что бы этот мальчишка ни перенёс, он заслуживал лучшего. Гарри склонился над шеей мальчишки, чтобы вдохнуть его восхитительный аромат, но даже это простое действие подвергло их обоих большой опасности. Клыки показались мгновенно, рот пылал от жажды, и мужчина замер на месте, пытаясь сдержать себя. Но прежде, чем Гарри заметил дворецкого позади себя, Мартин быстро оттащил его от человека на кухню и попытался прижать к стене, хотя знал, что древний вампир с легкостью вырвется, если захочет. — Хозяин Гарри, — тихо прошипел тот, вставая на носочки, чтобы посмотреть ему в глаза. — Что он здесь делает? Контролируй себя. Будь это другой вампир, а не Мартин, Гарри разорвал бы его на части за то, что тот посмел встать между ним и едой. Но его дворецкий был его единственным творением и верным компаньоном. Мартин делал всё только самое лучшее для Гарри, поэтому Стайлс старался прислушиваться. — Принеси мне кровь. Быстро, — приказал он сквозь стиснутые зубы, и верный дворецкий полетел к холодильнику и отпер замок, который вчера вечером закрыл Гарри. — Мне подогреть её или… — Просто дай мне как можно скорее, — прошептал он и вонзил клыки прямо в пакет, давясь ледяным содержимым и поглаживая дворецкого по щеке, чтобы заверить его в том, что он ни на что не сердится. Ему потребовалось несколько минут, чтобы перевести дыхание, и спустя какое-то время он ожил и взял себя под контроль, надеясь, что выпитого количества крови хватит, чтобы уберечь его от нападения на мальчишку. Ситуация успокоилась, Гарри наконец взял себя в руки но простое слово, донёсшееся из гостиной, перевернуло всё с ног на голову. — Адриан. Голос был чертовски знакомым. Гарри выронил пустой пакет, пойманный мгновенным движением Мартина, и, телепортировавшись в гостиную, нагнулся над диваном в сильнейшем шоке. Он с нетерпением ждал, когда человек вновь это скажет, но больше никаких слов от него не донеслось. Мальчишка спал и что-то бессвязно бормотал, но «Адриан», видимо, было единственным понятным словом. Невероятно. Ни Гарри, ни Мартин не могли отрицать чётко произнесённого имени, которое вампир не слышал уже долгие годы, имя, которое человек никак не мог знать. Невозможно. Либо сразу у них обоих совершенно безумно разыгралось воображение, либо это было жестокое и смехотворное совпадение. За тысячу восемьсот девяносто четыре года своей мучительной жизни Гарри ни разу не сталкивался с такой случайностью, так что перестал в это верить. — Какого чёрта, — шёпотом спросил он у человека с растрёпанными волосами, скрытого под одеялом. — Кто ты такой? И что это было? Гарри пришлось тут же отпрянуть, когда человек заерзал, проснувшись от громкого шёпота вампира. Опасаясь, что тот откроет глаза, мужчина бросился обратно на кухню, чтобы написать очередную записку, а после вернуться в своё убежище на ещё одну ночь и провести ее в раздумьях. Сначала он хотел запретить человеку когда-либо ещё возвращаться в особняк, так как боялся случайно убить его, но «Адриан» всё изменил. До тех пор, пока последний вздох не сорвётся с губ человека, Гарри намеревался разобраться с этим, потому что всему должно быть логическое объяснение, ведь не просто так было произнесено это слово. К тому же почему этот сопящий человек произнёс имя Гарри? Его настоящее, самое первое, самое старое имя, которое он получил, когда года писались еще двузначными числами. Невозможно. Как и кровь мальчика. Не могло это быть всего лишь совпадением. Гарри собирался во всём разобраться. До этого момента все его действия были не больше, чем маленькими шажками навстречу, но теперь ему нужно действовать решительнее. Он дал Мартину ещё один список дел, который тот должен решить до восхода солнца, и, дождавшись, когда верный дворецкий уйдёт в город, вновь вернулся к человеку. Он оставил новую записку на журнальном столике и задержал взгляд на спящей красавице, а после, едва сдерживая рвущееся наружу разочарование, беззвучно взлетел на четвёртый этаж, желая закрыться в своей комнате от несправедливого мира до тех пор, пока не взойдёт солнце. — Адриан… Как такое маленькое существо, как ты, может знать такого вневременного монстра, как я? — спросил он у пустоты, глядя в потолок. — Нет, — Гарри закрыл глаза рукой и со вздохом пожал плечами. — Ты не можешь… — он пытался убедить себя в том, что человек никак не может знать его. — Это совершенно невозможно.