Дорога в Чосон

      Лиловое предрассветное небо опрокинутой чашей висело над морем, тонкие ленты тумана поднимались с водной глади и змеями ползли над волнами. Ночной холод сковывал и колол иглами, воздух был ясным и словно твердым, и, чудилось, даже тихо звенел, разрезаемый телом идущего судна. Остер и чуть-чуть пьян был запах предрассветных сумерек, и так прост был еще не расписанный солнцем мир — море, свежесть, куполом накрывшая его, да корабль, маленькая точка на ровном синем полотне.       Его Высочество стоял на палубе, бездумно глядел в небо с выцветающими звездами и полной грудью вдыхал ночную прохладу, так что немело горло и почти кололо под ребрами. Три дня плаванья камнем давили на плечи, прижимали к просоленным, черным от воды доскам. Три дня еда по расписанию — это можно стерпеть, в конце концов, пока еще удается подловить момент сильной качки и, списав все на внезапный приступ морской болезни, со спокойной душой идти рыгать за борт. Три дня почти все время недвижимо сидеть в одновременно холодной и душной каюте, провонявшей ароматическими палочками, смолой и чернилами — это уже тяжело, но не приносит больших страданий. Три дня, с перерывами лишь на сон, еду и выдернутую у старика-посла стрельбу из лука, проводить за списком имен придворных чиновников или правил беседы — вот где место похлеще ада голодных духов. Так что пусть эти круглоглазые злят своих пассажиров, пусть глупая собака кидается на накидку. Так будет повод хоть немного отдохнуть.        — Вам не стоит подвергать свое здоровье такому риску, Ваше Высочество. Утром в море холодно.       Чжоу сжал зубы, выдохнул с шумом. Обернулся на голос, с беззлобной, всепрощающей улыбкой взглянул на посла. От этого вредного, нахального старика он устал больше, чем от всех правил и канонов вместе взятых — а тот словно тренировал элитного бойца, не давая ни одного свободного мгновения и нападая в самый неожиданный момент. Вот и сейчас, когда так легко удавалось ни о чем не думать и наслаждаться вкусом ночного ветра, придется вновь играть в словесные игры. Наверняка придется.        — Что вы, господин Пак, я еще молод и крепок, кровь моя достаточно горяча, чтобы не замерзнуть на утреннем свежем воздухе. А вы же… ваши старые кости, должно быть, болят от холода.        — О, Ваше Высочество, я нисколько не сомневаюсь в вашей крови, но зачем же ей стыть без дела? Разве то, что вы уже не спите, не означает, что вы выспались за ночь?        — До завтрака еще довольно много времени, господин Пак. Нехорошо нарушать сложившийся распорядок, — и мужчина с тихой самодовольной усмешкой развернулся спиной к старику.        — Но день правителя состоит из множества вещей, время для которых он определяет сам, — возразил посол, улыбаясь своим собственным словам. Наследник бросил короткий взгляд на Пака и замер в напряжении вполоборота к нему, усилием воли давя бегущую по спине дрожь. В слабом холодном свете утренних сумерек улыбка старика была такой странной, неподобающе хитрой, даже грязной, а расчертившие лицо морщины придали разительное сходство с обезьяной. Так не разговаривают с будущим правителем.        — Что вы хотите сказать? — Его Высочество помолчал пару мгновений, а после едва сдержался, чтобы не облизнуть пересохшие вдруг губы. Странным был сегодняшний поединок, чересчур странным. Тот ответ про множество вещей из уст посла прозвучал вопиюще просто, но чуднó и нелепо, и нелепость эта настораживала больше тонкой игры и искусных недомолвок. Словно он будет бить. Бить больно.        — Прошлого дня я говорил с вашими подданными… и с тем юношей, и с женщиной, подававшей еду. Поверьте, Ваше Высочество, не нужно быть врачом, чтобы разглядеть в вас недуг.        — Недуг?        — Поверьте старому мудрому человеку. Когда-то я был молод и резв в точности как вы, а посему я прекрасно вас понимаю. Вам нужно отдохнуть, Ваше Высочество, иначе вам будет становиться все хуже и хуже, — господин Пак особо надавил на слово «отдохнуть». Наследник, в который раз было пытавшийся развернуться к послу спиной, застыл на месте, вполоборота к старику, от запоздало пришедшей догадки.        — От-дох-нуть? — переспросил он, разрезая слово на куски, чтобы проверить свой слух и второй раз услышать в ответе то, что уже услышал. Ясно стало, о чем именно могли рассказать и «тот юноша», и «женщина, подававшая еду».        — Вижу, вы меня поняли, Ваше Высочество, — господин Пак позволил себе короткий смешок, едкий и такой несообразный его должности и почтенному облику, и этот его ответ был бесцеремонно точен. Все встало на свои места.        — С чего это вдруг такая обо мне забота? — наследник засмеялся глухо и рвано, с так хорошо различимой растерянностью.        — Ваш отец, Ваше Высочество, в свое время знал Наставления Чистой девы наизусть с точностью до последнего слова, и умел применять эти знания очень достойно. Было бы полезно и вам в должной мере освоить искусство спальных покоев.        — А разве не постыдно государственному мужу заниматься такими вещами?        — Для простого люда, может быть, и постыдно, но правителю следует хотя бы уметь избегать нежелательных потомков, не говоря уже о правильном расходовании сил.        — Вы во мне сомневаетесь?        — Таким тоном следует спрашивать о возможности предательства, Ваше Высочество, но никак не о том, о чем вы спросили, — господин Пак с очередной из своих улыбок сложил перед собой ладони в умиротворяющем, почти умоляющем жесте, — да, я в вас сомневаюсь.        — Женщина по имени Михара Никки со мной уже четвертый год, и поверьте, она до сих пор не понесла вовсе не потому, что бесплодна. Довольны? — фыркнул наследник, давя очередной жгучий порыв развернуться к этому зануде-старикашке спиной.        — Но разве можно в таком деле быть чересчур осторожным? А еще при дворе могут поползти нехорошие слухи, если вдруг жена или наложница обнаружит в вас недостаток опыта. Поверьте, Ваше Высочество, нет ничего стыдного ни в том, чтобы признаться в своем неумении, ни в том, чтобы продемонстрировать свое умение. А у вас на корабле две замечательные, преданные наложницы…        — Одна из них не может по обычной женской причине, вторая куплена четыре дня назад и явно не готова.        — Но вторая все же когда-нибудь должна начать исполнять свои обязанности.        — Постойте, — мужчина холодно усмехнулся, покачал головой, — Я не понимаю. Вы хотите дать мне немного отдыха от обычных ежедневных занятий, или же вы хотите проверить меня на знание искусства спальных покоев?        — Но разве не сможем мы достигнуть обеих целей?        — А если я планировал подарить вторую наложницу кому-либо? Разве будет это возможно после?        — Ваши речи прекрасны, Ваше Высочество, — господин Пак улыбнулся все так же мягко и смиренно, и эта мягкость в который раз ударила сильнее открытого порицания и упрека, — и вы и в самом деле великолепно умеете обращаться с женщинами. Ваша особая манера разговаривать, стоя к собеседнику боком и лишь повернув голову, несомненно, чем-то особым понравится всякой женщине, особенно не чересчур умной, и не возводите напраслину — Пань Ань, хоть его и забрасывали апельсинами, такого явно не умел. Да и о варварской дикости вы тогда сказали изумительно верно. Но с мужчиной вам следует держать себя лицом к лицу, иначе вы можете оскорбить собеседника. К этому моему совету вам и в самом деле полезно будет прислушаться.        — Вы не ответили на мой вопрос. А подобное в беседе тоже может оскорбить.        — Я наследник — и я самозванец. Разве это не ваши слова, Ваше Высочество?       Чжоу развернулся к старику спиной, пряча взгляд. Конечно. Стали бы с ним говорить в таком тоне, если бы был другой повод?        — Делайте что хотите, — мужчина махнул рукой в пустоту.       В конце концов, если в этом поединке он боролся так плохо и пропустил такое количество ударов, и в самом деле не помешало бы отдохнуть.

***

      Она сидела на неудобно высокой узкой кровати, в нерешительности теребя неширокий оби, непривычно завязанный спереди простым узлом, и старательно разглядывала пол. Страх сковал все члены, не давая развязать пояс, не давая даже поднять голову. Близко, недопустимо близко от бледной, голой без косметики щеки покачивались складки алого шелка, такого резкого и совсем не мягкого в пыльном рыжем свете лампы.       Конечно. Ее купили именно с этой целью, по-другому просто не может быть. Ее купил тот, чьей спиной она почти что любовалась тогда в сэнто, чьего голоса устыдилась в покоях Никки, рассказам подруги о ком так завидовала. Глупа, беспредельно глупа разбившаяся уже мечта стать женой храброго и честного воина, вместо нее теперь равнодушная необходимость стать наложницей правителя. Молодого еще правителя. Привлекательного правителя. Приятного в общении и мудрого правителя, умеющего смирять свой гнев и прощать ошибки.       Уж лучше бы он был обрюзгшим и расплывшимся стариком с лысиной во всю голову, вредным, жадным и бранящимся без повода.       Да, есть долг. И чем тяжелее его бремя, тем проще исполнить его. А нынешний долг не тяжел.       Нынешний — страшен.       Ей уже успели все объяснить. Не в прихоти Его Высочества причина, это всего лишь проверка его на умение обращаться с женщиной. Ее же дела тут нет никакого, от нее ничего не зависит. Рядом чужой взгляд, оценивающий, холодный, скользкий. Конечно, смотреть будут не на нее. На него. Ей же совершенно не о чем беспокоиться.        — Сайори, все хорошо? Ты будешь раздеваться, или не сможешь сегодня? — голос Его Высочества участлив, кроток, нисколько не сообразен его положению. Будто и не в его власти приказать.        — Прошу меня простить, Ваше Высочество. Я искренне желаю угодить вам…        — Вам следует раздеться, госпожа, — холодно бросил господин Пак, поудобнее устраиваясь на подушке перед кроватью, с которой смотрел на ложе, — постель слишком узка, вам будет неудобно в одеждах.       Она начала молча развязывать пояс, все так же пряча взгляд, но это не спасало ее от нависающего над головой шелка накидки наследника. Не почти что неподвижного, как прежде, а льющегося волной.       Алое. Белое. Голая кожа.       Он стоял перед ней обнаженный и невозмутимый, за спину заложив руки.       Она покраснела, первый раз на своей памяти за несколько лет.        — Все в порядке? Может быть, мне стоит тебе помочь?        — Прошу меня простить, Ваше Высочество. Я искренне же…        — Помочь, или нет? — его ладонь невесомо касается плеча. Девушка замирает.        — Я бы не сказал, что это запрещено правилами, Ваше Высочество, но женщину никогда не стоит торопить. И ес…        — Я не собираюсь торчать тут до обеда. Если уж не хотите помогать, так хотя бы не мешайте, — рука наследника коснулась плеча девушки уже по-другому. Властно, скупо, с целью. Та, что работала гэйся, и, казалось, умела сохранять свою отстраненно-фарфоровую невозмутимость в любом обществе, залилась румянцем густо и неровно, и дыхание ее сбилось.       Господин Пак улыбнулся в жидкие седые усы. Наследник явно умел выбирать достойных женщин — только вот досадно, достойные ему явно не по вкусу. Эта девушка с тонким станом и похожим на луну лицом была послушна сверх меры, осторожна сверх меры. Была ведь знающа и умела, так что могла бы удовлетворить самого требовательного мужчину. Могла бы. Но не смогла с самого начала, и сегодня уже не сможет. Она трепетала как цветок, пока руки Его Высочества избавляли ее от одежды, только трепет этот был от страха, от боязни своих ошибок. И был ее ошибкой.        — Что тебе понравится? — шепотом спросил мужчина, склоняясь к уху японки, лежащей обнаженной под его телом и недвижимой, как кукла.        — Мне понравится все, что нравится вам, Ваше Высочество, — она отвела взгляд.        — Ох, жизнь моя тяжкая…        — Прошу меня простить, Ваше Высочество… я не расслышала ваших слов.        — Ты любишь целоваться? Ты хотя бы умеешь целоваться?        — Я… — Сайори тяжело сглотнула, закрыла глаза, — я не помню правильной последовательности… мужчина посасывает верхнюю губу женщины и женщина посасывает нижнюю губу мужчины, или наоборот?        — Согласно канонам, посасывать надо язык, чтобы впитать пневму, — пробурчал наследник.       Девушка тут же послушно высунула язык, так и не открыв глаз. Чжоу с тяжелым вздохом закрыл лицо ладонью.        — Забудь. Все сделаю сам. Просто не мешай мне, и большего от тебя не нужно. И молчи, пожалуйста.       Она готова была заплакать.       Он тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли, и коснулся губами шеи японки.       Недолго их окружало сухое, напряженное молчание.        — О, Ваше Высочество, вы все же читали Наставления Чистой девы? — хмыкнул господин Пак, узнав в одном из движений картинку из трактата.        — Целых трех дев, не только Чистой. А еще учебник по даосской внутренней алхимии.        — Вы можете сказать, какой из ритмов будете использовать? Основной, из девяти и одного ударов, или что-то особое?        — Ритм качки корабля, — фыркнул мужчина, — а вы его запомните и запишите в учебник. Потомкам пригодится.        — А вы помните техники, которые следует употреблять для сохранения семени?        — Лучше женщине объясните все требуемое. Она-то их точно не помнит.        — В самом деле, так будет лучше, — господин Пак перевел взгляд на Сайори, — госпожа, я, бесспорно, уверен в Его Высочестве, но осторожности никогда не бывает чересчур много. Вам было бы полезно запомнить, что для предотвращения излияния семени следует перехватить шею морской черепахи Гуи, или встать под ней, или же встать на мост между задним садом и обителью дракона. Мужчина может отвлечься и не успеть, в то время как вам сделать это будет проще.        — Прошу прощения… — она отвернула голову к стене, чтобы не показывать своей неловкости, — я не понимаю.        — Или сжать основание стебля, или надавить сразу под ним, или же между мошонкой и задним проходом, — ворчливо отозвался наследник, — а еще есть точка «пиньи», на два пальца выше правого соска. Если сильно надавить на нее, это поможет сдержаться.       Сайори из-под приспущенных век взглянула на грудь мужчины и снова закрыла глаза.        — У вас там шрам, Ваше Высочество…       Он с тяжелым вздохом-стоном запрокинул голову, уставился на потолок так, будто там были написаны все ответы.        — Забудь. Я ничего тебе не говорил.        — Но Ваше Высочество…        — Забудь, я сказал! — рыкнул он, теряя терпение.       Ему было на что сердиться. Хоть на себя, за то, что смиренно лежавшая на ложе под ним красавица не вызывала ничего, кроме отвращения. Уже давно следовало покончить с ласками и перейти к тому, что в древних трактатах называли сражением, но для этого сражения недоставало духа и решительности. И эта несносная японка… она позволяла, но не хотела, на самые умелые ласки отзывалась скупо и холодно, словно не чувствуя ничего. Казалось, даже боли для нее сейчас нет — в ответ на укус в шею она не издала ни звука, не напряглась даже, когда Никки бы на ее месте кричала и до синяков стискивала плечи.       Никки… уж с ней бы точно невозможно было пройти проверку. С ней они вдвоем первым делом вытолкали бы этого проклятого старика за дверь. А после, раз уж господин Пак так желает убедиться в умениях наследника, через стену дали бы ему все послушать, и даже вручили бы специальную трубку для подслушивания. А после она помогла бы найти нужные слова. Доказать, что все это бессмысленные глупости и что сомневаться в мужчине нельзя лишь потому, что бесполезны эти сомнения. Другого наследника ведь нет, так что изменит эта проверка? А после они бы вновь заперлись в каюте. И целовались, долго, до опьянения, и без разницы было бы, что там согласно правилам с какими губами делать. Она бы царапала ему спину своими острыми ногтями, кусала бы его губы до крови, а после слизывала кровь. Она бы обнимала крепко-крепко, не боясь причинить боль, она бы не оставила без внимания ни части его тела, она бы кричала его имя, змеей выгибаясь в его руках.       Никки.       Помоги, Никки. Хотя бы тем, что ты просто есть.       Каюта долго молчала. А после протяжно, противно скрипнула высокая и узкая, и такая неудобная кровать.        — Я противна вам, Ваше Высочество? Ваш стебель уже во мне, но он не… — но, едва начав, Сайори замерла на полуслове. Ей приказали молчать, а сейчас она мало того что нарушила приказ, так еще и могла оскорбить своего повелителя. Он ее не хотел, пусть и пытался хотеть. Она все понимала — и ничего не понимала. И не могла ничего с этим поделать.        — В таких случаях можно использовать специальное кольцо или ленту, — назидательно заметил господин Пак, но смолк и опустил голову под убийственным взглядом Его Высочества.        — Послушай, — наследник склонился к уху японки и зашептал невесомо, касаясь губами легшей на скулу пряди волос, — тебе же уже все объяснили. Не тебя проверяют, меня проверяют. Из нас двоих ты первая должна дойти до вершины, мне же хватит лишь приблизиться к ней. Неужели это так тяжело? Ты хоть раз, будучи с мужчиной, побывала на вершине?        — Да, Ваше Высочество.        — Так неужели тебе столь сложно выкинуть из мыслей весь тот сор, который мешает получить удовольствие?        — Но мой долг — служить вам. И я искренне желаю…        — Ясно. Успокойся и закрой глаза. И сделай что-нибудь со своим лицом, а то у меня такое чувство, будто ты пытаешься сделать харакири при помощи моего меча. Нет, я вовсе не хочу тебе запретить это, просто он для харакири несколько… туповат.       Она слабо улыбнулась.        — Вот, госпожа, вы проявляете истинную женскую мудрость, — улыбнулся в ответ наследник.       …он сидел на кровати, стирая с кожи пот мокрым маленьким полотенцем. Японка уже ушла к себе, но каюта еще хранила ее запах, постель хранила ее тепло. Она ушла усталой и удовлетворенной, как и надо — или же у нее хватило разума изобразить удовлетворение. Он же так и не смог, и гадкое скользкое чувство болотной водой разлилось внутри. Мужчина посмотрел на пляшущий в лампе огонек. Много времени, должно быть, уже прошло, и вот-вот должны подать завтрак.        — Я восхищаюсь вами, Ваше Высочество, — господин Пак уважительно склонил голову, когда наследник соизволил кинуть в его сторону короткий пустой взгляд, — и нижайше прошу меня простить за мои сомнения. Ваше самообладание и в самом деле достойно подражания.        — Что, простите?        — Я много раз видел, как мужчина держит себя в руках, обуздывая желание рядом с женщиной, которую хочет. Но не в пример реже видел мужчин, которые способны остаться с женщиной, которую не хотят. А для правителя, поверьте, второе умение куда полезнее первого.        — Вы довольны? Превосходно. А что теперь делать мне? — наследник прикрыл глаза, устало облокотился о стену.        — Велите греть воду? Вам следует вымыться, одеться и идти завтракать…        — Хм… — на губах мужчины вдруг заиграла улыбка, — правитель завтракает лишь в те дни, когда не принимает лекарства, разве не так? А я устал и желаю принять лекарство для укрепления внутренней энергии.        — И где мы возьмем медика, Ваше Высочество?        — Михара Никки знает, как приготовить нужное мне снадобье. Велите позвать ее сейчас же.        — Но разве ее гороскоп позволяет ей готовить сегодня снадобья? Вы ведь сами сказали мне о тяжелых днях.        — Для того снадобья, которое я попрошу ее приготовить, гороскоп не важен.        — Вы будете очень ловким правителем, Ваше Высочество, — старик понимающе улыбнулся, — несомненно.

***

       — Если он только двинется не в ту сторону, я прострелю ему сначала яйца, а затем его тупую башку. И срать я хотел на то, что после этого здесь начнется. Я тут хозяин! Так что иди и не бойся.        — Легко сказать «не бойся». Я уже не знаю, что было бы хуже — послушаться и явиться, или забыть о вчерашнем разговоре.        — У тебя взаправду отсохли уши, пока ты учил японский, Томас.        — А, точно! Еще обо мне ему должны доложить слуги! А мы вмес…       Тихо, без скрипа открылась дверь за фигурами тех двоих европейцев, в назначенный час явившихся для беседы с Его Высочеством.       Британец, что стоял к каюте спиной и без особого жара спорил со шкипером, замер навытяжку, когда сзади раздались шаги. Ян поудобнее перехватил пистолет.        — Приветствую, почтенные господа.       Томас медленно и не без страха обернулся, и даже позволил себе заглянуть в глаза этому человеку в алых одеждах, вчера так много себе позволившему.        — Я принял решение касательно заданного вчера вопроса, — начал наследник, невозмутимо глядя в пустоту поверх голов двоих, будто ничего и не произошло прошлым утром, — я соотнес множество вещей. Вы, господин Ян… я ведь правильно к вам обращаюсь? Вы, господин Ян, оказали мне неоценимую услугу, и, бесспорно, заслуживаете награды. Гэйся Янаги Сайори отныне является вашей собственностью.       Британец медлил с переводом.        — Вы не поняли моих слов, почтенный господин? — участливо поинтересовался Его Высочество.        — Нет… то есть да… то есть… что такое гэйся?        — Девушка, чьей работой является развлекать мужчину беседой, музыкой, танцами и пением. Я дарю господину Яну ту женщину, о которой мы вчера говорили. Ту, которая вмешалась тогда. Будьте добры оповестить его об этом.       Томас без особой радости развернулся к шкиперу, все еще крепко сжимающему пистолет, но по-прежнему не спешил говорить.        — И что сказал мистер кардинал? — протянул голландец с издевкой.        — Ян, ты только не бранись. Поклянись на Библии, что не будешь сейчас браниться, а пойдешь в кают-компанию и меня выслушаешь. И убери оружие, прошу. А еще лучше, отойди от меня на пару шагов.        — Клянусь, что надеру твой зад, если ты сейчас же не скажешь! Ну?! — шкипер нахмурился, однако отступил на три шага назад и заткнул пистолет за пояс.        — Ян, не надо… — Томас умоляюще сложил ладони. Под взглядом голландца он стал будто ниже на голову, только вот не грозный вооруженный верзила-капитан пугал его, а молчаливое порицание стоящего за спиной невысокого человека в алых одеждах. В том, что он будет молча глядеть на изрыгающего проклятия шкипера, англичанин был почти уверен.        — Клянусь на яйцах, которых у тебя нет, что ты не услышишь от меня больше брани, чем есть сейчас! Так хватит?       Томас, представив, как азиат за его спиной сейчас смотрит на шкипера, невольно поежился. Но все же набрал в грудь воздух и, наконец, ответил.        — Тебе хотят подарить… постой. Не так. Тебе уже подарили добрую девку. Она теперь твоя собственность. Только не как служанка, а как… да я и сам ничего не понял.        — Что? Девка? В собственность? — мужчина опешил. Абсурдность ситуации перехлестнула грань между оскорбительным и нелепым, и шкиперу даже не надо было делать над собой усилие, чтобы сдержать свежую клятву. Не браниться ему хотелось, а смеяться, — и что значит не служанка, если она прислуживала этому ссаному кардиналу?        — Он назвал ее артисткой, если я все правильно понял.        — Превосходно, просто лучше некуда! И что мне делать?        — Я полагаю, поблагодарить Его Высочество…        — О да, разумеется, — Ян патетично воздел руки к небу, — баба, которую непонятно куда засунуть и за которую я теперь со всех сторон в ответе, это как раз то, чего мне недоставало на корабле!       И, все же, наигранно поклонившись и прорычав пару коротких угроз, он споро зашагал подальше от азиата.        — Господин Ян недоволен моим подарком? — наследник взглянул на британца-переводчика, вопросительно приподняв бровь.        — О, нет, нет… он очень доволен, настолько, что совершенно растерян и не может высказать своей благодарности!        — Я разделяю радость господина Яна и также доволен тем, что мой подарок ему понравился, — Его Высочество кротко и беззлобно улыбнулся, — и не осуждаю его поведение. Можете передать господину Яну, что ему не придется нести извинения.       И через миг за британцем тихо, без угрозы захлопнулась дверь. Беззвучного смеха, душащего и льющегося сплошным потоком, через нее уже не было слышно.

***

      Сайори сидела на постели в капитанской каюте, молчаливая и неподвижная, будто статуя. Ян, нервно измеряя шагами длину каютки, и, казалось, в каждый момент времени заполняя все пространство целиком и чуть ли не выплескиваясь наружу изо всех щелей, из последних сил пытался слушать британца. Но вопреки всем усилиям, слишком часто он упускал нить разговора и погружался в свои мрачные мысли.       Эти узкоглазые так спокойно распоряжаются собственной и чужой свободой, что могут дарить друг друга чужакам просто так, в качестве извинений. Пожалуй, это даже более дико и нелепо, чем опробовать свой новый меч на первом встречном, как у них в ходу. А еще это так похоже на издевку — словно шкиперу кинули громадную устрицу, чтобы повеселиться и посмотреть, как он будет открывать ее голыми руками.       Откроет как-нибудь. Только затем, чтобы после посмеяться в лицо этому краснохалатному.       Значит, у него теперь есть личная женщина. Ничерта не понимающая по-голландски или хотя бы по-английски, но это еще куда ни шло. Не проститутка, ладно, это еще не так плохо. Но и не служанка, черт ее подери! Не умеющая починить одежду или приготовить еду, слишком изнеженная, чтобы убираться в каюте или помогать на кухне. Умеющая читать и писать, даже сочиняющая стихи — да. По-японски. Умеющая держать меч и копье, умеющая петь и музицировать, умеющая подавать еду так, будто какой-то свой сатанинский обряд совершает. Безмолвная, ледяная, будто и не человек вовсе, и при этом наверняка, как всякую женщину, ее можно даже косым взглядом унизить и оскорбить. Имеющая самые дорогие одежды и украшения, ежедневно наносящая на лицо косметику, но не имеющая собственных денег и нуждающаяся в содержании. Просто великолепно. Именно такой подружки ему и не хватало.       Подарок, который стоит бешеных денег, который дарят только по исключительному поводу и отказаться от которого, не оскорбив дарителя, просто невозможно. А еще за него нужно быть благодарным сверх меры, ведь благодетель проявил редкую проницательность и преподнес именно то, чего моряку так сильно не хватает. Этот вшивый кардинал кругом прав и не может не рассчитывать на благодарность.       А еще сегодня с рассветом они оставили позади Нагасаки.       Впору уже начать до смерти ненавидеть этого еретика в красном халате.       Внезапная догадка чертовой тупой стрелой ударила под лопатку.        — Томас! Томас, *****! Сейчас же иди к этому несчастному и расшибись в лепешку, но объясни, что я отказываюсь от подарка!        — Но Ян…        — У тебя в придачу к ушам еще и мозги усохли?        — Ян, стой. Ты понимаешь, что будет, если ты откажешься? Это будет расценено как открытая война!        — Ты идиот, Томас. Неразрешимый идиот, — мужчина уселся на кровать, беспомощно и горестно закрыл лицо ладонями. Японка покосилась на него брезгливо и непонимающе, но быстро отвела взгляд, по-прежнему ни одним движением не выдавая себя.        — Ты можешь сказать, что на тебя нашло?        — Разве не помнишь, как они уже проделали этот трюк с пройдохой Адамсом? Я же не повезу эту куклу белолицую в Европу, — сквозь тяжкий вздох ответил шкипер, — теперь понял, или разжевать в кашу и ложкой в рот засунуть? Меня, и вместе со мной нас всех больше не выпустят отсюда. Мы в тюрьме. В гребанной тюрьме размером с одну сраную страну, или даже две сраных страны. Мы тут все подохнем от старости, и никого даже не похоронят нормально. Слышишь меня, мешок требухи? Иди к этому демону щелеглазому и откажись от подарка, иначе я самолично отправлю тебя в царство небесное, чтоб не мучился. Просто бери руками свои ноги и иди.        — Но… Ян…       Шкипер молча наставил на своего помощника пистолет.       Через пару мгновений он остался в каюте один — не мог же он назвать человеком эту бессловесную и недвижимую статуэтку, просиживающую его кровать?       Он в который раз взглянул на нее, в надежде увидеть хоть какое-то движение, хотя бы перехватить взгляд или услышать вздох. Ничего. В который раз. Словно мертвая, и только слабо поднимается на вдохе грудь, которой, у нее, кажется, почти что нет.        — И что мне с тобой делать, а? — шкипер медленно, будто боясь напугать, развернулся к девушке, взглянул на ее белое невозмутимое лицо, — за борт тебя, что ли, выкинуть, или матросам отдать?       Она повернула голову в его сторону, но взгляд отвела, старательно скашивая глаза на свои руки. Она не понимала его, даже не изображала понимание, зато изображала безнадежную и абсолютную покорность, словно хоть сейчас вали ее и задирай юбку. Только вот мужчина не особо надеялся, что за подобным не последует удар кинжалом в бок. Кинжала при ней он не видел, но это же проклятые узкоглазые варвары. Они на все способны.        — Ладно, — буркнул шкипер, поднимаясь, — если повезет, сегодня же вернешься к своему вшивому господину.       Сайори позволила себе медленно и излишне шумно выдохнуть через нос. Этот громадный рыжий варвар, теперь усевшийся за свой нелепо высокий стол и уткнувшийся в бумаги с мелкими каракулями, не должен обратить внимание на подобное, не должен оскорбиться таким вздохом. Оно и к лучшему. Он ведь не сможет понять всю глубину ее позора.       Ее, превосходно обученную и дорого оплачиваемую гэйся, сначала выкупил вонючий чесночник, а затем подарил варвару, предварительно отняв все оружие и даже тонкие шпильки для волос. Умно. Сэппуку уже не спасет. Да и нельзя более ей думать о сэппуку, этим она подведет своего господина еще больше. Разве не для того Его Высочество подарил ее варвару, чтобы умерить его пыл и смягчить его злобу? Все просто. Он наказал неугодную ему девушку поручением более сложным, чем то, с каким она не справилась, и этим же дал ей шанс. Он всего-навсего проявил большую мудрость и хватку, те качества, какие несомненно должны быть у любого правителя. А она сама виновата, и теперь остается лишь не оплошать второй раз. Все, что остается теперь — это верно служить новому господину.       Вот он, тяжелый долг. Служить этому варвару, так сильно напоминающему обезьяну и не понимающему ни слова по-японски. Он богат и знатен в своей стране, он управляет кораблем, но он все равно варвар. Даже теперь, как следует помытый перед путешествием и не воняющий нестерпимо, а лишь излишне сильно и остро пахнущий мужчиной, уже не незнакомый, а показавший свой крутой нрав и назвавший свое имя, он остался все так же отвратителен.       А еще он вопиюще огромен и до неприличия рыж.       Японка взглянула на сгорбившегося за столом моряка.       Даже в нелепой и тесно облепляющей тело одежде, спина эта была чуть ли не вдвое шире чем у брата или Его Высочества, хоть оба они и высоки и сложены весьма крепко. Даже Курояма, равный с этим рыжим по росту, был разительно ýже его в плечах. Откуда вообще берутся такие огромные люди, как их женщины вынашивают своих чудовищных младенцев? И какого же тогда размера может быть орудие этого варвара? С хорошую дубинку шириной и в целый локоть длиной? Таким мечом, должно быть, уже можно совершить сэппуку, особенно если он станет достаточно тверд.       Достаточно тверд. Девушка смиренно сложила руки на коленях, переплетая пальцы. Сегодняшнее утро, должно быть, будет ее преследовать до конца жизни.       Достаточно тверд.        — В таких случаях можно использовать специальное кольцо или ленту.       Как стало бы хорошо, если бы этот красноволосый варвар разозлился на что-нибудь и убил ее. Круглоглазые варвары, они же такое могут.       А шкипер, склонившись над расстеленной картой, лишь сжимал зубы и отдергивал руку от пистолета всякий раз, когда слышал за спиной даже тишайший звук. С этой девки, думалось ему, станется ночью подкрасться и перерезать горло. Чертовы желтозадые дикари, они же такое могут.

***

      Душный густой полумрак трюма облепил и груз, и человеческие тела, и света пары чадящих ламп не хватало, чтобы хоть сколько развеять его. Тянуло потом, солью, кислой прелостью сырых одежд, от воды тянуло холодом и унынием. Моряки-европейцы спали от безделья, матросы-корейцы сидели в своей части трюма недвижимо, покорно и тихо, и каждый, казалось, занимал вполовину меньше места, чем требуется человеку.        — Скажите, командир… почему вы нам до сих пор ничего не приказали?        — Вам так хочется слушать того, кого вы сами назвали собачкой из рукава? Что ж… приказываю вам не делать ничего до следующего моего приказа, а только исполнять обязанности матросов и слушаться варваров. Выжидайте.        — Выжидать что? Когда сам самозванец оступится, допустит ошибку и сам признается в своем преступлении?        — Да.        — «Да» значит самозванец? Ответьте же! Если вы знаете правду, почему вы ничего не говорили все это время?        — Молчать! Вам дали приказ, и ваше дело — лишь исполнить его, а я буду принимать решение!        — Чои, ты это слышал?       Трюм доверху заполнил задорный смех. Заворчал кто-то из проснувшихся круглоглазых, требуя тишины.        — Конечно слышал. Рис господину командиру больше не давать.       Среди всеобщего хохота не было слышно, как скрежетал зубами мужчина с обожженным лицом.        — Вы ничего не понимаете, — зло прошипел он, — если бы вы могли сделать хоть что-нибудь, вам бы уже давно было приказано это сделать!        — Тогда зачем мы все здесь, командир?        — Чтобы сделать то, что требуется, тогда, когда требуется.        — Крестьянин, — сквозь зубы процедил Ю, — от твоих слов за сотню шагов несет рыбой и кислой капустой. Жалкий подневольный, которому все равно, что будет со страной. Ты не видишь разницы в том, убьем ли мы самозванца, или настоящего наследника?!        — У вас есть приказ, и вы делаете то, что должны!        — Мы должны служить своей стране! И если в моих силах изменить судьбу Чосон к лучшему, я изменю ее!        — Тупицы! Вы скалите пасти попусту, в то время как в Хансоне уже приняли единственное истинно верное решение!        — Послушай меня, крестьянский сын, — Ю поднялся со своего места и медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, двинулся на командира, и дубовый настил скрипел в такт его шагам, словно весь корабль двинулся следом, — не рычи. Слушай.        — Ты не скажешь мне ничего, что я не знаю сам, — мужчина с обожженным лицом подался навстречу, и теперь уже двоих разделяло не больше нескольких ладоней, а лбы их почти соприкоснулись.        — Скажу. Я разжалован девять лет назад, но я твердо помню, каков был второй принц. Я своим телом защищал его от пуль и стрел, я видел его яснее, чем тебя сейчас. Да, он зол и резок, но он силен. Он может привести страну к благоденствию. В его власти к лучшему изменить жизнь всех нас. И если поставить передо мной выбор — своя жизнь, или его — я выберу его без единого мига колебаний. Если в моих силах выбрать, кого привести к власти — самозванца или наследника — я сделаю свой выбор. Но только лишь если буду знать точно. А ты, крестьянский сын, был спасен им, возвеличен им, но даже не можешь сказать, кто же сидит в каюте над нашими головами! А почему? Не потому ли, что тебе все равно?!       Мужчина зарычал раненым зверем и кинулся на Ю. Сцепившись, двое рухнули на палубу единым пыхтящим клубком, будто и не был каждый элитным воином. Остальные замерли, и только расступались, когда комок из двух тел катился то в одну, то в другую сторону. Лишь когда оказавшийся снизу надсадно захрипел, их растащили в разные стороны.        — Ты поплатишься за это, — выплюнул командир, утирая кровь из разбитого носа.        — То же скажу и тебе, — фыркнул Ю и, пошатываясь, двинулся к своему месту.        — Эй, постойте же! — слова Линга в наступившей тишине прозвенели неестественно громко и чисто, — нас бросили в яму, где уже сидит с десяток других. Послушайте же!       Все единым движением, как по команде, повернули головы на голос.        — Я официально в экипаже и каждый день вижу всех пассажиров. И ни разу за все эти дни господин Пак не посетовал на смерть своего слуги, к которому прежде был так привязан.       И вновь как по команде все повернули головы, только теперь в сторону мужчины с обожженным лицом. В повисшей тишине слышны стали удары волн о корпус судна, да дружное дыхание спящих матросов-европейцев.        — Я ничего не скажу вам до тех пор, пока не придет время, — тихо произнес он спустя пару мгновений молчания, — иначе крови прольется больше, чем видел любой из вас. И династической крови тоже. Подумайте об этом.