***
Наследник тратил свое свободное время все тем же способом, каким занимал себя и день, и два, и три назад. Все также выпускал десять стрел в маленькую подушку — ее перетягивали новой тканью уже шестой раз — а после шел за ними и стрелял снова. И уже не казалось, а так явственно было видно, что с каждым днем он становился все более меток. И происходило это чересчур быстро для простой учебы. Сегодня же он был особенно меток, и Никки, провожающая взглядом одна за одной вонзающиеся в подушку стрелы, не могла отделаться от мысли, что бьет он в живого человека. — Вы опять стреляете, Ваше Высочество? — тихо спросила она, встав в пяти шагах в стороне мужчины. — Но разве стоит это делать в какую погоду, когда куда лучше сидеть в каюте? Ваше умение и без этого столь велико, что кажется божественным. Наследник обернулся. Улыбнулся едко и зло, как никогда прежде не улыбался женщине — Божественное, говоришь? — он опустил лук, надменно вздернул подбородок. — А говорила ли ты с Куроямой? — Он показывал мне шрам на руке, — женщина отвела взгляд, — маленький и круглый, действительно похожий на шрам от стрелы. Но он говорил о расстоянии под тысячу сяку, я не верю ему. Стрела не пролетит столько. — О, при правильном выстреле легкая стрела даже из этого лука пролетит столько. И поразит цель, — Его Высочество сделал шаг навстречу. Никки взглянула на него мельком и отвела глаза снова. Сейчас она боялась его, боялась злого хищного взгляда, боялась раззявившего пасть дракона, украшавшего шпильку в прическе мужчины — из них двоих сейчас отнюдь не искусно сработанное золотое украшение казалось настоящим драконом. — Но туман, — робко протянула Никки, старательно пряча взгляд, — не разглядеть оснастку, можно случайно задеть канат… — Что до меня погода, если я вижу, куда целюсь? — бросил мужчина, и голос его, прежде благородный и густой, хоть и был по-прежнему силен, но скрипел как песок. Вновь развернувшись к мишени, он начал медленным, скупым и ровным, неживым движением натягивать лук. — Умение, высотой соответствующее моему, требуется упражнять каждый день. Никки опустила голову. Поняла. — Ты хочешь убить… его? — едва слышно произнесла она, подходя ближе, встала за спиной наследника. — Я упражняюсь в стрельбе, и это все, чего я хочу сейчас, — бесстрастно ответил Его Высочество, коротким движением потверже перехватил тетиву — и тон его, и впившиеся в тетиву пальцы сказали женщине больше, чем прямое признание. — Вы научитесь бить неизменно точно, Ваше Высочество, — тихо произнесла она, подшагнув вплотную к мужчине, коснулась щекой его плеча. — Уже сидя на троне, вы будете величайшим стрелком страны. Наследник опустил голову и смахнул с лица птицей мелькнувшую грустную улыбку, расслабил взявшуюся за тетиву ладонь. И вдруг глаза его распахнулись шире и зажглись почти болезненным, но таким живым, благодатным и не опаляющим огнем. — Хочешь, я научу тебя стрелять? Никки невольно улыбнулась в ответ, отступила на шаг. Ее умение стрелять сложно было назвать сообразным даже ребенку, женщина, преуспев в живописи, в стрельбе не могла соотнести глаз и мишень, не умела рассчитать движения рук и мазала прескверно и позорно. Но сейчас она видела, как Его Высочество шагает по краю бездны, весело, напевая песни и едва не вертя в руках бутылку сакэ — но шатается и рискует рухнуть в яму столь глубокую, что, упав, никак не останется цел. Она не знала, чем так ранил его несносный старик-посол, не считала себя вправе спрашивать, но запах крови почти наяву витал в воздухе. — Стреляя из японского лука, я не могла поразить мишени и с тридцати шагов, и сейчас была бы искренне рада научиться у вас мастерству стрельбы из лука, Ваше Высочество, — она с готовностью, усилием воли пряча за мягкой улыбкой всколыхнувшуюся злобу, взяла лук из его руки. — Тогда в первую очередь тебя следует правильно поставить, — наследник до неправильного ласково улыбнулся в ответ. И после он склонился к перед ней почти что в поклоне. Тело, прежде стоящее скалой, будто лишилось костей, потекло мягкой теплой водой. Его Высочество деловито подвинул ступни женщины на нужную ширину шага, а после так неохотно, так трепетно убрал свои пальцы. Никки невольно прикрыла глаза — подобная его нежность к ее ногам и прежде смущала ее, а теперь же наследник вряд ли имел права на нее. Так ясно, так остро чувствовалось, что он с трудом удерживает себя от невольного, робкого поцелуя. Думать о том, каково будущему правителю выслушивать после подобных упражнений издевательские наставления старика-посла, было почти кощунством, почти предательством сейчас… но Никки не могла позволить себе дать этому проклятому седому коту такой прекрасный подарок. — Со стойкой я справлюсь, Ваше Высочество. Лучше объясните, что следует делать с руками. — Сейчас, — мужчина улыбнулся вновь, поднимаясь, встал за спиной Никки, едва не вплотную прижимаясь к ней, уложил ладони на ее бедра. — Я верю, что твоя стойка будет не хуже, чем у любого из корейских лучников, но если правитель имеет знание, время и повод самолично проверить, каковы успехи его подданных, он должен это сделать. Подай зад вперед, раскрой бедра и выпрями поясницу. Женщина послушно выровнялась, следуя мягкому нажиму ладоней, куклой проследовала за всеми его движениями. Мягкость, несообразная, преступная мягкость саму волю ее растапливала, как весенняя вода топит лед, Никки расправила плечи и вскинула руку с луком, едва чувствуя свои члены сейчас — будто ее тело было лишь продолжением его. Когда с той же безжалостной мягкостью Его Высочество вынул лук из руки женщины и вложил вновь, сам смыкая ее пальцы, Никки не выдержала. — Вы забываетесь, господин, — она опустила голову, выплюнув едва не со злобой, — вы должны заниматься делами, приносящими пользу, а не впустую развлекаться. Мне довольно было бы ваших слов. — Я ванседжа, — Чжоу улыбнулся, опустил руки. Кончиками пальцев трепетно коснулся подбородка женщины, дотронулся до ее щеки нежно, будто поцелуем. — И сверх своих собственных устремлений никому ничего не должен. А теперь дай мне свою правую руку. Никки подчинилась безропотно, просто не понимая, в чем для наследника удовольствие возиться с ней. Позволила намотать на большой палец ленту, позволила совершенно незнакомым образом завести пальцы за тетиву и послушно сжала их, когда знакомая рука потянула кисть вверх и назад. И сперва женщина искренне хотела натянуть лук сама, но едва не с середины оружие задрожало вдруг, словно в испуге. Сквозь ленту врезалась в палец тетива, с таким гордым нежеланием согнулись короткие тугие плечи. Будто заранее ненавидят ее, японку, и только поэтому не хотят подчиниться. Такое странно-знакомое напряжение в них, напряжение бойца, готового уже проиграть, но неготового сдаться. Звенящее, болезненное напряжение. — Я сейчас сломаю его, — но не успела она и начать опускать лук, как наследник в неуловимо быстрое движение сам под ее пальцами перехватил тетиву. — Не бойся, — шепнул он ей на ухо, — просто тяни со мной. И ее рука двинулась вслед за его рукой, дальше, запястьем к скуле. Лук поддался легко и с готовностью, будто узнав своего хозяина. Несколько мгновений, и Никки поняла, что тетива ушла уже далеко за ухо, и даже за затылок, а натягивать, казалось, можно и дальше. До бесконечности. — Вот так, видишь, — дыхание вместе с негромким ободряющим смешком всколыхнуло волосы на ее затылке, — он только кажется злым и неуступчивым, а на самом деле очень мягок и послушен. А теперь давай обратно, он уже устал. И так же легко, почти без усилий, почти без желания вырваться из пальцев, пошла тетива вперед. Никки понимала, что это не ее пальцы как детскую игрушку натянули тугой превосходный корейский лук, но та мягкость и легкость, даже со всей своей обманчивостью, уже пленили ее. Та изысканная точность и ровность почти неестественная, невозможная для движения с таким большим усилием. Та совершенно особая борьба, когда лук, казалось, готов был сломаться, но после уступил так свободно и охотно. То гладкое движение стрелы и тот неуловимый, не бывший, а словно почудившийся щелчок, когда не древко коснулось рукояти, а край наконечника. То, как укротили оружие, сперва подчинив его и напитав силой, а после даже не дав выстрелить. — Вот так, поняла? — Никки не видела лица мужчины, но безошибочно ощущала, что он улыбается сейчас широко и радостно. — Будь с ним построже, и он послушается. — Как скажете, Ваше Высочество, — она без принуждения, почти счастливо кивнула в ответ. С той же мальчишеской легкостью, с гибкостью ивового прутика наследник наклонился взять с палубы стрелу, уложил хвостовик на тетиву и, вновь орудуя руками Никки как своими, играючи натянул лук, крепко своими пальцами прижимая пальцы женщины к тетиве. На ту же самую подушку, в какую стрелял сам, нацелил наконечник, нимало не беспокоясь, что орудует чужими руками. И, когда скользнула тетива с пальцев, освобожденная от сковывающего натяжения рука мужчины ушла вниз легко и свободно, подобно взмаху крыла феникса. — Ну как? — шепотом спросил наследник, не отстраняясь от Никки, так что она виском ощутила тепло дыхания. — Вы правы, Ваше Высочество, — японка попыталась ответить строго и серьезно, но губы сами помимо воли растягивались в улыбке, — мне понравилось. — Не вы, — Чжоу ликующе улыбнулся в ответ, — ты. «Ты прав». А еще ты даже толком держать его не умеешь, не то что тянуть. Натягиваешь всем, чем только можно. Руками, грудью, шеей — да чуть ли не зубами, только не спиной. Но за день, думаю, я смогу тебя обучить. Подержи его пока, только не обижай. Через пару мгновений будто тяжелое широкое крыло пало на плечи женщины. Она вздрогнула, невольно дернула шеей. Стек по рукаву кимоно, блестя, алый шелк накидки наследника. — Чжо-оу… — с угрозой протянула Никки, оборачиваясь. Мужчина пропустил прошлое свое имя мимо ушей; он был занят повязыванием нижней куртки вокруг талии, чтобы не мешалась. Наконец, он закрепил рукава достаточно тугим узлом, почти на манер широкого женского оби, шагнул к Никки. — Вот, так-то лучше. Дай сюда, — как ни в чем ни бывало он забрал лук, развернулся к женщине голой спиной, вытянул в сторону левую руку, держащую лук. — А теперь смотри. И скажи, куда мне целиться. — В солнце? — засмеялась женщина. — Но вы ведь туда не попадете, Ваше Высочество. — Я ванседжа, — торжествующе, почти насмехаясь над тем, как мало реальной силы отражает титул, ответил мужчина. — Я могу все. Он медленным ровным движением опустился на палубу, встав на одно колено, выдвинул руку вниз и вперед. В тугом напряжении заходили и тут же замерли под кожей мускулы, рельефно выделилась ямка над плечевым суставом, сдвинулись даже сами кости. Показав правильное положение, красуясь, Его Высочество упруго изогнулся всем корпусом, выцеливаясь ровно вверх, на миг застыл в таком подчеркнутом, почти избыточном усилии, натянул тетиву слитным красивым движением. Так разительно непохожий на топорно застывшие фигурки лучников, выточенные из камня или кости, он был сейчас словно водой чистого горного ручья, перекатывающейся по камням, такой же гибко-текучий, с затаенной непоколебимой твердостью, с пленительным мастерством маскирующейся под эту самую гибкость. Никки быстро перестала слышать свист улетающей вверх стрелы, мужчина поднялся и собрался было развязать рукава чогори на поясе — как вдруг к самым его ногам рухнула огромная белая птица. Движение, резкое и неожиданное, заставило Никки вздрогнуть, резвее побежала кровь по жилам. Японка бросила короткий растерянный взгляд на наследника: тот был поражен не менее женщины, но за одно короткое мгновение непонимание на его лице сменилось злобным едким торжеством. И еще через миг Его Высочество захохотал оглушительно громко, запрокинув голову к небу, едва ли не воя подобно волку над телом поверженного оленя. Недолго довелось ему смеяться, со своих мест на реях живо слетели варвары-матросы, в считанные мгновения люди усыпали палубу. А птица, сперва ошеломленная ударом, очнулась, вскинулась с пронзительным, закладывающим уши криком, ударила сильными длинными и узкими, похожими на клинки крыльями по черным доскам настила. В одно движение Его Высочество схватил вторую стрелу и выпустил ее в голову птицы, поднял взгляд на обступивших его людей. В повисшем молчании растворялись хлопанье ветра в парусах и скрип просмоленного дерева, пока злобный крик кого-то из матросов не прорвал его: — Да ведь этот желтозадый убил альбатроса! — и после вся палуба потонула в яростном гвалте моряков. Его Высочество едва утер набежавшие от смеха слезы, как двое кинулись к птице, вынимать из нее стрелы — а грузный, с покрытым рябинами одутловатым лицом мужчина кинулся к нему. И наследник не успел ни отпрянуть в сторону, ни словом остановить кинувшегося к нему человека, тот с искаженным яростью лицом сомкнул пальцы на плече лука. — Отдай, черт тебя дери! — рыкнул моряк, дергая лук на себя, и Его Высочество почти забыл, над чем он смеялся только что. Перехватив схватившую оружие кисть, он сжал пальцы и резко крутанул руку. Мужчина с бранным воплем разжал пальцы, схватился за свое предплечье и прижал руку к телу, бросил на наследника мутный от злобы взгляд. Никки поспешила встать спиной к спине Его Высочества, готовая уже драться, как вдруг грохот порохового выстрела разнесся над морем. Притихли матросы, сбились в немую плотную кучу, даже тот, что кинулся к луку, поспешил смешаться с остальными. — Что здесь, к дьяволу, творится? — прорычал показавшийся из своей каюты Ян, убирая пистолет за пояс, и тут взгляд его упал на мертвую птицу. — Кто это сделал?! — Я, — наследник, понявший вопрос, гордо и с вызовом поднял голову. Разом посерело лицо шкипера. — Ну, значит будет еще и шторм, — сплюнул он сквозь зубы, и вновь скрылся в каюте. Громкий хлопок, с каким закрылась дверь, не хуже выстрела прокатился над морем и эхом затрепыхался в парусах.***
Его Высочество рассказал как есть, как просто в шутку целился в подернутое дымкой небо, а вовсе не намеренно стрелял в птицу. Не было у шкипера повода ему не верить, да и очередной слиток серебра, каким заплатил царственный пассажир за гибель альбатроса, послужил морскому летучему страннику хорошей поминальной молитвой. И под увещеваниями Томаса, скрепя сердце Ян согласился, что проявившего непочтительность матроса должны наказать. Он хотел было обустроить все сам, но наследник вдруг предложил, что сделает это кто-то из его матросов. Шкипер согласился неохотно, но без боя — он не понимал всей подоплеки. Громадный рыжебородый варвар скалился и рычал подобно своему псу, и наследник едва не смеялся в ответ на это рычание: он уже успел прекрасно изучить как собаку, так и хозяина. Капитан корабля желал лишь в очередной раз побороться за собственное звание и доказать, что он на этой посудине первый, но его первенство так легко оспаривалось куском серебра и несколькими холодно-хлесткими словами. Особенно весело было наблюдать за тем, как жмется к стене тот светловолосый юный переводчик и едва не дрожащими губами выводит слова, что не даст казнить человека. Казнить? Какой же он глупец, если думает, что корейцы в точности подобны японцам. Пусть те изобретательны на способы убийства, если человек нужен, куда выгоднее проучить его хоть раз, хоть два, хоть десять, чем один раз сварить или снести голову. Выяснили все, сошлись на трех дюжинах ударов плетью, тот молодой переводчик даже искренне поблагодарил Его Высочество за снисходительность. Чжоу не без труда удержался от того, чтобы ввернуть фразу-другую о половинках персика, сдержанно кивнул и покинул капитанскую каюту в на редкость хорошем расположении духа. На корабле появилось хоть какое-то развлечение, помимо плевания в волны и чтения, шкипер отвоевал жизнь одного из своих матросов, согласно варварскому обычаю опустили в море почившую птицу. А Его Высочество наконец-то получил шанс развеять — или подтвердить — собственные мысли, который день подряд вгоняющие его в смутную тревогу. На палубе собрали и всю команду, и пассажиров, будто на праздник — лишь Амиду, послушника и Хико наследник оставил в их каютах, придумав им поручение по чистке одежды. Эти двое были ему не нужны, да Сайори-Юми, наложница капитана корабля, осталась с юношами и помогала им. С провинившегося моряка сдернули куртку и просоленную, истончившуюся до прозрачности рубаху, за руки и ноги привязали лицом к мачте. Мужчина бранился, отпускал язвительные похабные шуточки, понятные и без перевода, ежился под холодным ветром, но Его Высочеству был совершенно не интересен. Наследник стоял у фальшборта, неподвижный, величественный как статуя, ветер словно пальцами перебирал длинные рукава и полы церемониальной накидки, заставлял ее колыхаться, как флаг. Взгляд мужчины лениво скользил по рукам, босым загрубевшим ступням и искаженным гримасами лицам. Десятки лиц, и никто не удосуживается держать себя, никто не видит всей сути. Смущенный и растерянный, будто малый ребенок, подходит к привязанному варвару матрос-кореец, со смешком ему вручают плеть, собранную из полудюжины веревок с узлами на концах, и он принимает ее слабо дрожащими руками. Его из всех выбрали жребием, на том настоял Его Высочество. Короткий жесткий кивок, матрос скомкано кланяется и заносит руку. Плеть опускается на загорелую до черноты, широкую и жилистую спину, с деловитым и почти нежным шлепком веревки падают на кожу и оставляют за собой наливающиеся краснотой следы. Рука светлая и сухая, держащая витую неудобную рукоять крепко, впиваясь до белых костяшек, движется мерно и без желания причинить боль. Опускается и поднимается, повинуясь ритму ровному и мерному, как бой большого армейского барабана, и раз за разом веревки с скупо отмеренным усилием, с почти на одной ноте звучащим шлепком ложатся на кожу. Наследнику были знакомы такие руки, слишком знакомы. Бить сильно будет тот, кого самого били гневно и насмерть, вымещая и свою злобу, и впитавшуюся в плоть чужую. Бить сильно не будет тот, кто бил сам себя, кто знает, сколь слабы страдания тела, когда дух крепок. Тот, кто знает, как ожесточает боль, своя ли, чужая ли. — Сильнее! — рыкнул Его Высочество. Матрос вздрогнул всем телом, короткой дрожью зверя, дернул рукой. Черные заскорузлые, осклизшие от крови веревки скользнули по телу привязанного моряка почти ласково и будто испуганно, до странного похожие сейчас на оглаживающую женскую ладонь — а после с со свистом рассекли воздух. С явственно слышимым треском распороли узлы на десяток раз иссеченную и зажившую уже, выдубленную солнцем и соленым ветром кожу, брызнула кровь. Матрос крикнул высоким голосом, почти взвизгнул и дернулся в мучительной судороге, а после расхохотался тягучим, измученным смехом. — Во-от, то-то же, — выхрипнул он, поводя плечами, недвусмысленно поддал задом. — А то я все думал, что ты бабу по окорокам шлепаешь, ссаный желтозадый! Матрос-кореец сжал зубы, не поняв ни слова, но прекрасно расслышав в голосе издевку, замахнулся уже со злобой. Упругим броском змеи вскинулась плеть и с оттягом легла на спину, захлестываясь концами веревок под бок, мужчина хрипло закричал и забился, взбросил голову. Лицо его исказилось в муке, и почти отражением этой муки на лице палача-корейца проступил болезненный оскал, дыхание его сбилось. Его Высочество медленно и ровно выдохнул через нос, спрятал в рукавах сложенные вместе ладони. Что этот варвар не страдает излишне, он знал — красноволосые даже самую малую боль принимали тяжело, на лицах их вместе с пóтом ярко проступали все чувства, мысли и усилия. А после так же легко, как доводили себя до исступления, они переживали наказание, отходили от него, и лишь рубцами неровно заросшая кожа напоминает о пережитой боли. Наследник помнил о том, каковы спины матросов-варваров. Но он не мог и слова сказать о том, какова спина того корейца, какой сам сейчас махал плеткой. И половиной беды было то, что корейские палки для наказаний не оставляют на коже следа, способного продержаться десяток лет. Вторая половина заключалась в другом и таила в себе куда более неразрешимые трудности. Если есть в свите те убийцы, то даже малейшее проявленное подозрение заставит их показаться в полный рост… и сделать то, что они и хотели сделать. Три десятка ударов были меньше трех дюжин. И моряк с истерзанной узлами веревки спиной заливался хриплым пьяным смехом, когда его отвязывали, да со злорадством и бравадой поносил своего мучителя за неумение считать, но наследнику не было дела до высеченного. Того матроса-корейца отпустили, наградив символическим жалованием за исполненную работу — а Его Высочество задумался. Крепко задумался.***
Тот, кого звали теперь Ямада Таро, полусидел, полустоял в своей каюте, бедрами опираясь на ковшом подвешенную к потолку сетку, какая служила ему кроватью. Стоять прямо и твердо не давала качка, с какой мужчина еще не свыкся — но сидеть ему не позволяло присутствие собеседника, на одеждах которого отсветы огонька чадящей масляной лампы казались брызгами свежей крови. — Ты единственный, к кому я могу обратиться с подобным вопросом, — Его Высочество сидел на полу недвижимый, как статуя, говорил тихо и ровно, опустив голову. Со стороны казалось, что он расслаблен и спокоен, и просто разглядывает свои наполированные гладкие ногти, но Курояма-Ямада был слишком близко, чтобы не заметить излишне твердый постав головы — будто нечто тяжелое и большое давило сверху на шею наследника, подобно ярму или тяжелым колодкам. — Я сделаю все, чтобы оказать вам посильную помощь, Ваше Высочество, — тихо произнес японец, тем же движением опуская голову. — Я искренне хочу угодить вам. Тень страдания мелькнула на лице наследника — или то лишь показалось японцу и всего-навсего затрещал фитиль лампы и дернулся огонек. Но мысленно Таро сделал себе пометку не смотреть на лицо повелителя, дабы нечаянно не застать его в миг слабости. Такого, не зная еще, куда попадет и чем обернется его служение корейцу, отлученный от клана сын даймё не мог себе позволить. — Ты видел, как секли варвара-матроса, — произнес Его Высочество полувопросом, спокойным, мягким тоном, но Таро еще более утвердился в своем решении не смотреть на его лицо. Сейчас мужчина опасался излишней слабости наследника куда более, чем любых своих ошибок, и до дрожи не желал становиться поверенным в тайну, недостойную того, чтобы быть тайной правителя. — Видел, Ваше Высочество, — Ямада ниже склонил голову, утыкая взгляд в свои руки по примеру наследника. Он не утруждал себя перебиранием вариантов вопроса, какой задаст ему кореец, но уже остро ощущал, что придется изрядно поломать голову. — Мне не понравилось, как он бил. Замах был подобен тому, как рубят мечом. — Мне не знакомы корейские искусства владения оружием — но я не заметил подобного, Ваше Высочество, — японец покорным меланхоличным движением опустил ресницы, заранее демонстрируя, что в его словах совсем не обязательно искать вес и правоту. — Но он бил с жалостью и милосерднее, чем следовало бы. — Он каждый раз верно отмерял силу, — бросил Его Высочество, почти перебив. — Для этого требуется твердая рука. Согласно документам он сын резчика по камню, но то, как надлежит держать резец, разительно отличается от того, как надо держать плеть. — Вас преследуют? — едва слышно, на японском протянул Курояма-Ямада, вспомнив и ежедневные занятия наследника по стрельбе из лука, и то, с каким тщанием проверяли его трапезу, и приманивание собаки. И, довершая осознание правдивости этого предположения, вспомнился режущий глаза блеск отполированного клинка. Мурамасы. — Убийцы? Вместо ответа наследник коротко, почти обреченно кивнул и тут же коротким движением сжал зубы, так что проступили и опали желваки. — Но что вы можете сделать, Ваше Высочество? — Таро не решался говорить в полный голос теперь, и куда меньше его волновало то, что повелитель может не расслышать и неправильно понять, чем-то, что рядом чужие уши. — Я хочу испытать его, и после, если его умение держать оружие подтвердится, возьму в качестве личной охраны, — важно, торжественно проговорил наследник, и японец не сдержал короткой понимающей улыбки. — Сколько их? — вывел он почти одними губами, так что звука дыхания во фразе было едва ли не больше, чем слов. — Не более, чем мог провести в себе пханоксон, да минус трое. Но явно больше, чем сейчас на корабле матросов из выкупленных пленников, — так же едва различимым шепотом отозвался Его Высочество, а после добавил в полный голос: — А теперь позволь напрячь твой ум еще одной задачей. Курояма-Ямада медленно и глубоко вдохнул, готовясь слушать с удвоенным вниманием и улавливать смысл двух реплик сразу, но наследник будто успокоился, раскрыв свои подозрения, и принялся в ненарочитой, неподдельной задумчивости слово в слово пересказывать задачу, какую загадал ему еще вчера старик-посол. И хоть говорил Его Высочество с расстановкой, твердо и сильно, откладывая одно от другого, даже яшмовому голосу было не справиться с сетью слов, сплетенной с пугающим мастерством. Есть партия Пятерок, говорил Его Высочество, что всегда указывает вану на его ошибки и отговаривает от излишне необдуманных решений, и есть в этой партии некий господин Ли, ярый сторонник вана. Он не одобряет того, как господин Ким из той же партии Пятерок, жестко пресекает многие начинания вана, и хочет напоить его кровью рыбы, дабы стал нем, как рыба. Но есть еще партия Песен, во всем потакающая вану, и есть в этой партии еще один господин Ли, считающий, что плохо потворствовать начинаниям изначально дурным, и он ворует уже приготовленную рыбью кровь, дабы подлить ее в питье господину Киму из партии Песен, всякий раз восхваляющему вана до излишнего активно. Но есть еще партия Задумчивости, всегда старающаяся избрать верный путь, и есть в этой партии господин Ли, за благо почитающий служить нынешнему вану и видящий его мудрость. В последний момент он подменяет рыбью кровь водой, а саму ее вливает в питье господину Ли из партии Песен, и тот навеки лишается возможности сказать слово. Задача была проста — вану надлежало наказать того, кто заслуживает наказания. И, пока ограничивалась скупыми безликими фразами о трех партиях — тут Его Высочество пояснил, что таково и есть положение дел во дворце, — она не требовала особых раздумий. Сторонник своими руками, прежде приказа убрал врага, и враг этот был вовсе не безобидной рыбешкой в пруду, вану просто не требовалось вставлять свое слово. Но был еще и закон, перед которым равны были и соратники, и враги. Закон, требовавший исхитриться и выкрутить его в нужную сторону, чтобы по всей строгости наказать того, кто опасен, но спасти полезного. Таро по хорошему не был знатоком даже японских законов, что уж говорить о том, кто еще несколько дней назад нищенствовал и скитался по грязным уголкам портового города. Но неприглядное прошлое не мешало Его Высочеству рассуждать дельно, разбирая всю подоплеку задачи слой за слоем. Она задана в таком виде, в каком задана — преподнесена, будто дворцовая трапеза, где все яства лежат на своих тарелках. Не даны ни причины, ни следствия, ни детали, но зато известно уже, кто виноват. Дело расследовали долго и с пристрастием, прежде чем передать правителю для вынесения решения. Вану, твердо сказал Его Высочество, и в этом с особым тщанием оба отметили подсказку. Наследник осмелился при японце продраться через слой нанесенной хитроумным стариком шелухи и назвал партии своими именами: Западная клика, Большая Северная клика, Малая Северная клика. От соблазна назвать всех по именам он удержался, а может не знал их — но одних лишь наименований хватило, чтобы сбросить излишнюю, театральную пестроту одежд и обнажить суть. В каждой из трех клик нашлось по несогласному, и все эти несогласные вознамерились перегрызть друг другу глотки, и это могло равно начать и войну партий друг с другом, перекрестную и всех против всех, или напротив, привнести долгожданный баланс в ту колыхающуюся волнами кашу, лет двадцать варящуюся в столичном громадном котле. — Правильное решение лишь одно, — сказал Его Высочество, и глаза его — Таро не удержался и бросил короткий взгляд на наследника, когда в голосе того лязгнула прежде не слышанная сталь — на миг блеснули холодным огнем. — И я должен найти его. Самурай не знал, не мог знать, что мысленно мужчина добавил «и доказать себе, что оно действительно правильное», но звона стали в прежде мягком, почти слабом голосе ему хватило, чтобы понять — не столько в задаче дело, сколько в том, как она была задана. — Вас убьют, если ответите неверно? — проговорил он, едва двигая губами. — Не имеют права, — бросил наследник даже жестче, чем следовало, но тут же смягчился, нацепил на лицо кроткую улыбку. — Если бы это было так, мне бы не простили того, что я взял вас всех с собой. — Не стоит ли… казнить всех? По всем формам каждый из них совершил предательство… — осторожно предположил мужчина, но не успел договорить, как был остановлен властным взмахом руки. — Не произноси этого слова никогда, иначе твоя слава будет бежать впереди тебя, японец, — змеей прошипел Его Высочество. — Прошу меня простить, мой господин, — Таро покорно опустил голову. — Я забываюсь. — Если бы я не знал, почему ты останешься верен мне независимо от моих слов, я бы оставил тебя в Хёго, — бросил наследник, уже совладав с собой, его голос вновь стал мягок и спокоен. Некоторое время тишину нарушало лишь слабое потрескивание фитиля лампы. Каждый молча думал о своем. — Да, судьба порой шутит удивительно тонко и красиво, — наконец, нарушил тишину Курояма-Ямада. — Еще недавно вас, Ваше Высочество, били палками оттого, что это была единственная цена, которую я смог предложить за свое спасение, а через считанные дни и мою спину охаживала палка. Вы приказали связать ноги пленника, дабы не делал слишком широких шагов — и ваши собственные щиколотки после этого опутала веревка. Карма, Ваше Высочество. Наследник насмешливо фыркнул и поднялся с места. — Ты рассказал мне, как отрекался от отца, Таро, — протянул он непринужденно, подошел к японцу вплотную, заглядывая в глаза как кукле, восхищенный тонкостью росписи. — На той чайной церемонии сорвал с ветки цветок камелии, который был еще не готов упасть сам, даже лишил его лепестков… а знаешь ли ты предание, говорящее, что каждому, кто сорвет этот цветок, суждено лишиться головы? У камелии не опадают лепестки подобно вишне и пиону, увядший цветок падает сам, целиком. Как отрубленная голова. Ямада улыбнулся неловко и смущенно, поняв, что начатый разговор о карме был непростительной ошибкой. — Я не верю в это предание, — меж тем продолжил Его Высочество, и голос его на короткий миг показался Таро болезненно грустным — или то сам он излишне увлекся сожалением о своей ошибке и услышал то, чего не было. — Но верят другие. Будь осторожнее, японец. Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы для тебя камелия осталась просто цветком, но не смогу защитить тебя ото всех. Думай своей головой, японец. — Прошу меня простить, Ваше Высочество, — тихо отозвался Курояма, склоняясь в глубоком поклоне перед своим господином. Наследник, ничего не ответив, бесшумно вышел из каюты.