Дорога в Чосон

      Его Высочество вторую ночь подряд не мог заснуть. Запершийся изнутри, уложивший под подушку кинжал, он все равно ощущал себя беспомощным и беззащитным, словно заяц, на которого уже нацелили свои стрелы невидимые ему охотники. Бархатная холодная ночь колыхалась вокруг, шепталась, черной тушью разлилась по каюте — и мужчине непрестанно казалось, что вот-вот эту чуткую тишину прорвет лязг клинка.       Менее всего на свете он хотел умереть.       Эти несносные японцы, о любому поводу складывающие головы, более не казались наследнику никчемными дураками. Черной завистью он завидовал людям, вплавившим в свою жизнь ожидание неизбежной смерти, почти хотел уподобится им — и не мог. Не хватало сил.       Забытая, перечеркнутая, прахом разлетевшаяся прошлая жизнь вставала перед человеком по имени Чжоу во весь рост.       Там у него было другое, настоящее имя. Там он был молод и почти счастлив — что уж говорить, с высоты нынешнего, палками вколоченного в кожу спокойствия, тот пятнадцать лет назад творившийся ад вспоминался со сладостью хорошего вина. Дни, когда весь мир тонул в крови, были лучшим, что только успел пережить Его Высочество. Потому ли, что он был молод? Или потому, что лишь тогда и никогда больше его существование имело смысл?       Пятнадцать лет назад он занимался лишь тем, что страдал по любому поводу, и в этих страданиях находил удовольствие не в пример большее, чем от обладания деньгами, властью или женщиной. Пятнадцать лет назад он в еще неумелых, слабых руках держал чужие судьбы и жизни. Они выскальзывали из пальцев, хрупкие и неловкие, падали и с оглушительным звоном разлетались на тысячи осколков, впивающихся в ладони. Он силился поднять их, резал пальцы, ронял новые и новые жизни, глох от грохота, с каким рушилось все вокруг — но хватался вновь и вновь. Пятнадцать лет назад он поседел. И с тех пор ни одно горе, ни одна ноша не прибавила ни волоска к тем двум тонким пепельно-серым прядям на висках, которыми жизнь наградила юношу семнадцати лет.       С тяжелым вздохом мужчина запустил пальцы в волосы, прошелся ногтями от висков до макушки. Нужно будет обратиться к придворному лекарю за краской, с горькой улыбкой напомнил он себе.       Так же, как пятнадцать лет назад.       Это время прошло. Кончилось, порвалось, как истертая и истончившаяся тетива, и ожгло просвистевшей сквозь пальцы нитью. Началось новое. Насильно в руки мужчины втиснули полную, оглушительную, невозможную свободу. Свободу даже от необходимости выживать — все давно решили за него. И он тонул в этой проклятой, ненавистной свободе, захлебывался ею, падал в нее, как падают в пропасть — но не было дна у этой пропасти. Не было у этой свободы никакого приложения. Он был мертв, насколько только может быть мертв живой человек, он был счастлив счастьем погребенного и оплаканного мертвеца, чьи кости давно истлели в могиле. Выживая день за днем, год за годом, он забыл, для чего выживает.       За эти короткие десять дней жизнь сама напомнила ему, для чего.       Он никогда не боялся смерти прежде. Ни двадцать, ни десять, ни пять лет назад. Никогда, даже падая в самые страшные бездны, не жаждал ее — но не боялся.       Кончилось и это время.       Страх за собственную жизнь, глухой, мучительный, жалкий, прорастал сквозь него, как сквозь непогребенное тело на поле брани прорастает весенняя молодая трава. Его Высочество не мог смириться с этим — но сегодня, сейчас, в эту холодную, шепчущуюся как заговорщик ночь, он более всего на свете боялся умереть.       Сунь-цзы сказал, что полководец не должен бояться смерти. Подобный страх делает его слабым и недоверчивым, лишает воли и умения здраво оценивать риск. Ни один военачальник не должен рваться в бой бездумно и слепо, но и страху смерти нет места. Полководец не должен бояться…       Неважно было, что там сказал Сунь-Цзы.       Наследник больше не хотел быть полководцем.        — Открывай, скотина! — громогласный удар сотряс дверь каюты. — Открывай, не то вышибу эту чертову дверь, а потом и твои мозги!       Чжоу вскочил, путаясь в полах не снятой с ночи накидки и веревке, все так же связывающей ноги, едва не рухнул на качающийся под босыми ступнями пол. Отомкнул запор на двери, как раз когда новый удар обрушился на нее, и едва успел отскочить в сторону. Разъяренный, взбешенный шкипер влетел в каюту, схватил наследника за воротник, и у Его Высочества не хватило сил разжать его руку.       Да и… воли не хватило. Чересчур быстро Его Высочество понял, что с новой бедой ему не справиться.       Рыча и бранясь сквозь зубы, голландец выволок наследника из каюты, в нависшее туманной мглой предрассветье. Чжоу спотыкался, почти падал на подкашивающиеся ноги и с трудом находил ступнями качающуюся палубу, изо всех сил стараясь поспеть за мужчиной — и мысли не было вывернуться из его руки. Сердце билось в груди, как бьются о землю копыта несущейся в галопе лошади.        — Смотри! — Ян швырнул мужчину на шаткий настил у штурвала. Слова голландца стали оглушительно, чудовищно понятны и без перевода, когда наследник ощутил под пальцами вязкую липкость уже холодной, полусвернувшейся крови.       Всех матросов, на чьем попечении остался корабль в ночь, хладнокровно и бесшумно вырезали, как скотину, но кто-то всю вахту прилежно звонил в корабельный колокол — и всю вахту корабль скитался по неспокойному, туманному, ощерившемуся скалами и отмелями морю. Не было больше резона увещевать шкипера, что все хорошо.       Томас, в полумраке бледный до болезненной, мертвенной синевы, на четвереньках выползал из кубрика — налетевший порыв ветра ударил в паруса с такой силой, что корабль всем левым бортом лег на воду. Переводить британцу было почти нечего.       — Когда все кончится, желтозадый, помяни мое слово, я развешу твои кишки по реям! — ревел рыжебородый варвар сквозь гул ветра и плеск оскалившихся пастями волн. — А сейчас не смей мне ничего приказывать! Мой корабль, мой, а Бога в ваших водах нет! Я здесь — первый!       Его Высочество не нашел в себе сил и смелости противостоять капитану сейчас, не нашел резона. Лишь попросил времени до рассвета, чтобы, казня убийц, не рубить им головы вслепую. Почти безучастно наблюдал он за тем, как едва видимые в мглистом ночном тумане тела мелькают среди фалов и шкотов, спускают паруса. Эти полотнища, громадные, когда-то распахнутые крыльями, а теперь скрюченные, замолчавшие, сдавшиеся, испустившие последний вздох, саваном окутали реи и смиренно склонились в ожидании конца. И наследнику чосонского трона оставалось лишь принять их немое смирение и вслед за белой траурной тканью дождаться окончания своего пути. Его Высочество никогда не был в шторме, не знал даже, каким бывает сильное волнение на море — но он воочию видел сложенные громады парусов, разительно схожие с завернутыми в погребальные полотнища покойниками.       Это было слишком похоже на смерть.       Он не хотел умирать.       Он готов был бороться до конца, рвать жилы и харкать кровью, лишь бы выдраться из лап смерти. Он делал так уже не раз и не два за свою жизнь — но не в его власти было поднять парус. Мужчина слишком хорошо понимал это.       Шкипер говорил еще долго, объяснял, куда следует двинуть корабль теперь, как их текущее положение соотносится с картой и как он проделает оставшийся путь без лишних матросов, но наследник едва его слушал.       Те, кто расправились с варварами-матросами, не смели поднять руку на единственную свою мишень, оказались слабы, дали загнать себя в угол. И только теперь, когда некуда стало отступать, их страх и отчаяние переродились в злую, безумную, но неукротимую силу. Все они шли на смерть, лишь бы исполнить свой долг.       Долг? Что за глупое слово. У мертвых нет долгов. Они исполняют приказ, не более того. Исполняют по привычке, слепо, просто не зная, как можно его ослушаться. Те из них, кто умел не исполнять приказы, уже давно погибли.       У мертвых нет долгов, мертвым не за что теперь умирать. И победить мертвых может только мертвый.       Менее всего наследник желал вновь становиться мертвым.       Едва бросив шкиперу «делайте как знаете», Его Высочество вернулся в свою каюту и заперся изнутри. Легши на пол и закрыв глаза, мужчина всего себя отдал усилившейся качке, вслушался в рычание волн за бортом — и когда совсем рядом, за самой дверью гремели чьи-нибудь скорые шаги, старательно убеждал себя в том, что это лишь волны бьются о тело судна.       Он не спал две ночи подряд. Он пытал человека и безоружным, едва не голым стоял перед строем убийц. Он возвращается домой.       Ему нужно просто отдохнуть.       Проклятый, жалкий, бесчестный феникс! Почему ты оставил сейчас? Где твои несчастные крылья, феникс, неужели ты обратился в хриплоголосого петуха, годного лишь на суп? Ненавистный феникс, ты не имел права умирать в тот единственный день, когда лишь твоим крыльям достает силы побороть море и ветер!       Чудо, которое сотворил адмирал Ли в той войне, повергнув в бегство сотни японских кораблей, перестало быть для Его Высочества чудом. Здесь, в этих оскалившихся драконьими зубами водах, любой корабль обречен на гибель.       Минула тысяча вдохов и выдохов — мужчина считал их — и, как показалось ему, волнение начало утихать. Корабль вновь двинулся твердо и ровно, с легкой и знакомой качкой, подобно бредущей шагом лошади.       Его Высочество поднялся, отпер дверь и шагнул в белесый, окутавший море туман, шелковыми лентами стекающий со спущенных и уже закрепленных на реях парусов. Нашел глазами слабо алеющий у кромки од восток — и вместо встающего в дымке солнца показалась ему вдали серая нить, отчеркнувшая еще свинцово-темное море от теплого светлеющего неба.       И в этот момент страшный, чудовищный удар сотряс судно.       Со стоном раненого кита корабль дернулся, накренился вперед и вправо, бушприт ткнулся носом в волны — да так и остался. Весь черный деревянный корпус сотрясала болезненная, лихорадочная дрожь. Его Высочество, от толчка упавший на колени, ладонями ощутил, как содрогаются доски палубы.       Беспорядочно заметались по кораблю матросы-варвары, замелькали мешки, мотки веревок, барабанным боем топали десятки ног по вздернутой горным склоном палубе. Все были веселы, в редких криках звенела лихая, чуть пьяная решимость, как перед смертью. Нет ни страха, ни безнадежности, одна лишь горькая неукротимая сила, готовая бороться с неизбежным. Встав во весь рост, Его Высочество вновь бросил взгляд на восток. Туман сходил, серая полоса на горизонте становилась тоньше — и вместе с тем отчетливее, тверже. Твердой, как серые прибрежные скалы провинции Чолла.       — Все, доплясались! — с кормы раздался громогласный рык шкипера. — Сели на мель, чертов желтозадый ублюдок!       Феникс, бессмертный непобедимый феникс во всю ширь распахивал свои драгоценные крылья.       Рыжебородый варвар был неожиданно весел, когда Его Высочество поднялся к нему на задранную корму. Перо руля впустую колотило волны, лишь макушками лижущие его, вся черная громадина корабля продолжала дрожать в отчетливой муке, а этот моряк смеялся едва не как умалишенный, с темным, злорадным торжеством. Переводчик-британец забрался наверх, с гримасой страдания цепляясь стесанными ладонями за шершавые доски, на его коленях сквозь ткань бурыми пятнами проступила кровь — а шкипер, все так же смеясь, протянул ему флягу со своего пояса и похлопал по плечу, будто было за что хвалить.       Его Высочество с брезгливым недоумением отметил, что теперь громадный рыжий варвар не спешил говорить и даже терпеливо выжидал, пока его переводчик, давясь и с трудом переводя дыхание, пил.        — Слушай меня, — начал Ян, забрав и закрыв свою флягу, и несколько приободрившийся, но все еще бледный Томас с опаской, чуть дрожащим голосом как мог переложил его слова на японский. — Если где-то и существует справедливость, то здесь, в море. Ты поплатился за свои слова, желтозадый, хоть я тебя и предупреждал. Страшно было, а?       Его Высочество лишь гневно дернул уголком рта — это бахвальство варвара за считанные мгновения привело его в тихое бешенство.        — Слушай меня теперь, — с тем же победным злым смехом продолжал шкипер, — и не перебивай. Корабль на мели.       Юноша-переводчик не знал слова «мель» на японском, пустился в пространные, сбивчивые объяснения, но Его Высочество взмахом руки остановил поток слов.        — Я вижу, в каком мы положении. Продолжайте, — он чуть кивнул головой.        — Так вот, — усмехнулся шкипер. — Мы стащим корабль с мели, как только поднимется вода. Прилив, тупица, ты это понимаешь? Даже если он здесь такой же низкий и жалкий, как ваши члены, мы стянем корабль с этой чертовой мели. Подожди один чертовый день, и мы сможем двинуться вдоль берега. Хотя постой…       В грудь Его Высочество холодно, в упор, как десять дней назад, глянул черный зрачок заряженного пистолета. Томас в ужасе замолк, оборвав фразу на полуслове, и лишь бросил на Яна затравленный, умоляющий взгляд. Шкипер, беззлобно хмыкнув, достал из-за пояса второй пистолет и наставил его на британца.        — Переводи, Томас, твое дело только переводить, — голландец, не скрывая раздражения, выразительно приподнял брови. — И не учи меня жить. Давай, договаривай быстро, не пяль глаза на аиста!        Его Высочество стоял недвижимой статуей, молча взирал на варваров. Мужчина почти пропускал мимо ушей неловкие, раболепно покорные изъяснения британца, не думал даже о возможной пуле. Дня до вечера у него не было. Дня хватит, чтобы превратить корабль в могилу.       Но и варвар-голландец понимал это. Разве что продолжал бездумно, слепо надеяться. Наследнику даже было весело — весело осознавать, что шкипер по-прежнему мнит его самым сильным и самым главным на корабле.        — А еще, — Ян недвусмысленно качнул пистолетом, — ты сейчас же выкинешь за борт всех своих желтозадых до единого. Хочешь плыть с нами, плыви один. И я даже не потребую с тебя денег, хватит и той побрякушки. Только заруби себе на носу, кардиналишка, это не предложение. Это приказ. Мель — это беда, так что теперь я не торгуюсь. Все будет так, как я скажу. Ты понял меня?        Новая дрожь, злая, неправильная, непоколебимая, ткнулась под босые ступни Его Высочества — как пружинит, распрямляясь, натянутый лук.        Грохот взрыва кольцом выворотил волны вокруг корабля, черная громадина дернулась вверх, как ужаленный оводом пес. Шкипер оступился, не успел спустить курок.        Его Высочество перехватил его руку, выдернул пистолет из пальцев и сам наставил дуло на замершего в гневе и страхе мужчину.        — Когда я уйду с корабля, тебя больше никто не тронет, — грозно, без попыток казаться миролюбивым произнес он на японском. — Отдай мне лодку, которая стоит внизу. Я заплачу за нее серебром. Ты сделал достаточно, чтобы получить награду.       Наследник лгал, некрасиво и нечестно. Он слишком хорошо понимал, что спасает лишь себя и своих людей. Этому кораблю, этим ни в чем не повинным морякам уже ничем не помочь.       Пару мгновений голландец молчал, совершенно смятенный, а затем кинулся к левому борту, откуда и слышался взрыв. Перевесившись через фальшборт, он напряженно вгляделся в сизые бурлящие волны, с досадой сплюнул за борт.        — Подавись ты своим пистолетом и своей лодкой, — бросил он, свое оружие спешно заталкивая за пояс. — И серебром своим подавись. Валите отсюда к черту!       Наследник отшвырнул в сторону бесполезный без умения пистолет и кинулся вниз, к каютам. К своим людям. С задранной кормы на него поглядел было черный зрачок дула, но выстрелить варвар так и не решился. У кают Его Высочество окружили японцы, сгрудились, как свора собак за костью. У всех лица взялись одной и той же маской — закаменевшие, суровые, дышащие закрепшим до стальной твердости страхом. Почти мертвые. Слишком похожие на то, что уже видел мужчина. И все равно, когда четыре клинка в утреннем полумраке ударили по глазам блеском, Его Высочество не сдержал почти ненужной сейчас улыбки.        — Что с нами будет, сэнсей? — Хико, обеими руками сжимающий дзё, с отчаянной мольбой глянул на мужчину. — Нам придется драться?       Наследник не ответил ему, лишь кинулся в свою каюту. Вслепую он нашарил лук — тот будто сам прыгнул в раскрытую ладонь, готовый разить врагов. Как простой воин Его Высочество закинул на плечо ремень с колчаном и кинулся наружу. Уже сновали во все стороны варвары-матросы, кричали, сбивали друг друга с ног, весь корабль тонул в адской брани. Наследник вновь кинул взгляд на корму, где шкипер громогласным рыком швыряя приказы.        — Чего пялишься?! — оскалился рыжебородый, угрожающе потряс пистолетом. — Катись отсюда!       Брань варвара ударила веселым и злым, и наследник невольно повторил его оскал, кинулся ко второй каюте. Теперь, не зная слов, не зная причин, он был твердо уверен, что спасется — этот громадный варвар дал вдруг ощущение надежного, верного тыла. Шальной яростный азарт, полыхнувший огнем с фениксовых крыльев, твердо уверил, что два пистолета в руках европейца будут направлены лишь на врагов.       Едва не снеся дверь с петель — мечом кто-то успел поддеть щеколду, — наследник вломился в каюту к Паку, выволок наружу съежившегося в углу старика. Впереди, среди хлещущих по палубе волн кто-то открыл люк из трюма, наружу повалил сизый пороховой дым. Такой же дым поднимался над горящим дворцом в Хансоне, бездумно отметил Его Высочество, и стало легче. В конце концов, это всего лишь очередной бой. А уж драться здесь все умеют.       Рывком вздернув старика-посла на ноги, Его Высочество толкнул его к японцам, своим телом загородил его.        — Ваше Вы…        — Не спорить! — рыкнул мужчина, своими руками расталкивая и сцепляя людей в кольцо. — Держать строй!       Молча, в строгой и храброй покорности две женщины, один монах, сын гончара и два самурая кругом охватили наследника. А в дыму, там, среди волн и криков, белыми призраками вырастали все новые фигуры. Засверкали в полумраке рассвета клинки, с десяток человек из дыма рванулись наверх.       Со свистом меч рассек воздух, грузный варвар-матрос, преградивший путь белой тени, рухнул на палубу с отрубленной головой, и тело его покатилось вниз. Забегали моряки, все чаще дымное полотно стал прорывать злой блеск клинков.       Хаос поглотил судно.       Среди криков и стонов, лязга мечей и бульканья крови, люди наследника начали продираться к шлюпке. Варвары-матросы в дыму и тумане не различали лиц, палуба дрожала под десятками ног. В слепой и беспомощной ярости обезумевшее моряки кидались на всех, в чьих лицах видели изжелта-смуглый оттенок, кромсали друг друга, рычали диким зверьем, драл глаза едкий пороховой дым. По заваленной набок палубе как по склону горы скатывались вниз мертвые тела, ноги скользили по залившей доски крови, все крики, проклятья и зовы сплелись в единый, глухой и жаркий рев битвы.       Проклятие, застарелое, как оставленная без присмотра безымянная могила зализанное ветром и временем до пустой гладкости, вернулось по душу Его Высочества. Подобно кисти художника глаз мужчины выхватывал из гущи сражения мельчайшие детали и запечатывал их навечно. Все казалось четким, ясным, правильным, как хорошо поставленная пьеса. Вот падает пронзенный мечом варвар-матрос, тот самый, поротый. А вон другой варвар коротким ножом добивает корейца, расцветает на белом алый цветок крови. Впереди, у самой шлюпки, два наемника — два офицера два воина, чьи имена сами вспыхнули в памяти мужчины, — бьются друг с другом, и лица их одинаково горят ненавистью и слепым, горьким отчаяньем.       Он так и не смог ни забыть, ни простить. Все эти годы, сладко-горькой заполированной до зеркального блеска пустоты оказались бессильны, не смогли вытеснить глухого ужаса и ненависти, в плотный ком собравшейся сейчас под желудком, перехватывающей дыхание. Его Высочество вновь ощутил себя семнадцатилетним, беспомощным и бесполезным юнцом, никому не нужным и ни на что не годным. Этот семнадцатилетний метался в пустоте, погибал вновь и вновь, в кровь разбивал кулаки о стены своей тюрьмы… но так и не повзрослел.       Война не закончена. Война жива в других беспомощных детях, поднявших мечи друг против друга — и будет жива до тех пор, пока последний из них не падет.       Его Высочество помнил их всех, по именам мог назвать каждого — каждого из тех, кем командовал, с кем вместе захлебывался кровью и глох от ружейных залпов. Лишь одно изменилось с тех пор. Они убивали друг друга не из долга, а по чьему-то беспощадному умыслу. Наследник видел сейчас куда больше, чем желал видеть. Править страной, где брат поднимает клинок на брата лишь потому, что некуда больше деться, он не хотел. Окруженный неистово бьющимися людьми, с брызгами крови на лице, едва удерживающий врезающуюся в пальцы тетиву — он мог лишь смотреть, как его люди убивают друг друга. Стрелять в тех, с кем плечом к плечу встал на пути войны, не хватало сил. Он целился, вскидывал лук и тянул тетиву — но всякий раз опаздывал на миг, а стрелы были слишком дороги, чтобы бить мимо цели.       Скатились вниз, к лежащей в выемке палубы шлюпке. Нескладный Таро плечом врезался в подъемный механизм, и тут же, убрав меч, схватился за ворот. Разобраться в переплетении рычагов и канатов не смогли, и Его Высочество убрал лук за спину. Пока японцы мешкали, он выдернув мурамасу из рук Таро, разрубил удерживающий шлюпку канат. Та повисла на втором, уперлась в решетку, а наследник разрубил и второй.        — Скиньте ее в море! — перекрикивая гвалт битвы, он указал клинком в пляшущие на носу волны. — Туда! И бегите за ней!       Трое корейцев кинулись наперерез, не успел он обернуться. Хряснул меч, разрубая плоть, вниз покатилось разрубленное тело, ударил по глазам блеск чистого клинка в руке. И такое же яркое и острое, как сталь, осознание пронзило насквозь.        — В сторону! — крикнул наследник, вернул меч Курояме, оттолкнул от себя Никки. Вышагнул прочь из круга, перехватил меч у мертвого, махнул рукоятью меча на Пака. — Защищайте его!       Старик что-то жалко пролепетал, но наследнику было не до того. Кольцом японцы сомкнулись вокруг посла, на них наседали и варвары, и корейцы. К шуму волн, лязгу железа и жгущей глаза пороховой гари примешался голодный треск огня, пожирающего дерево. Заметались у кромки волн языки пламени — и туда, к огню и воде, к трупам, кинулся Его Высочество.       Никто не посмел встать на его пути. Воины, месящие друг друга как тесто, перед алым пламенем шелка шарахались в стороны. На три, на четыре шага вокруг пустота — призраки своими бесплотными телами защищали Его Высочество. Кто-то бросился прямо под ноги, наследник ногой отпихнул его в стороны, а там чужой клинок настиг несчастного. Пытался пробиться варвар, грузный и лысый — но его круглая голова отлетела прежде, чем мужчина его заметил. Где-то послышался истошный визг собаки, грянул выстрел, над лежащим на мели бушпритом вода уже взялась багряно-черным. Никто не посмел поднять руку на Его Высочество.       Наверху загрохотало, и шлюпка, выдернутая из гнезда, полетела вниз, сшибая людей, оглушительно ударилась о фальшборт. Вслед за ней подоспели запыхавшиеся японцы.        — Рубите эти проклятые перила!       Вслед за мечом наследника несколько клинков опустились на деревянное заграждение, совсем рядом лизали его языки пламени.        — Быстрее рубите! Все в воду!       Летели в стороны щепки, искры, целые куски перил. В десяток рук вытолкнули шлюпку в море — и у самого плеча наследника просвистел меч, разрубая помогающего ему офицера-корейца.       Машинально мужчина пронзил мечом нападавшего, откинул прочь мертвое тело.        — Да что с вами со всеми происходит? — зарычал он, перекрикивая рев битвы, кинулся к воинам. — Прекратить немедленно!        — Дурак! — Никки дернула его за рукав. — Спасайся! Иначе конец!        — Ты не понимаешь, — мужчина рывком выдернул руку, увернулся от совсем рядом просвистевшего меча. Схватил японку за плечи. — Оно уже не закончится.       Над головами прогремел выстрел — или где-то совсем рядом вновь полыхнул порох. Выругавшись сквозь зубы, Его Высочество толкнул японку за борт, в воду.        — Прыгайте! Всем прыгайте! — рявкнул он, хватая за воротник Пака, дернул его к дыре в фальшборте. — Быстрее, раздери вас демоны!       Почти вся свита наследника оказалась в воде, лишь Амида, послушник, жался к полу и кашлял, силился не съехать вниз, в волны.        — Ты, что, плавать не умеешь? — Его Высочество схватил его за плечо и рывком вздернул на ноги, подтолкнул к воде. — Тебе помогут! Там люди!        — М-место, — запинаясь, пробормотал юноша, закрыл лицо рукой. Только сейчас мужчина заметил блестящие на его щеках слезы, лицо молодого монаха было бескровным до восковой бледности, каменно суровым. Огнем горели распахнутые во всю ширь глаза. — К-карма, Ваше Высочество. Не надо меня спасать, смерть…        — Заткнись! — наследник замахнулся на него клинком, толкнул к проему. — Быстро прыгай!       Шепча молитвы, юноша кинулся к фальшборту и, изогнув тело дугой, нырнул в плещущиеся у самого борта волны. Наследник перевесился через край, глянул вниз. В шлюпку уже залезали люди, и японцы мечами отмахивались от цепляющихся за борта варваров-матросов. Выпрямившись, Его Высочество развернулся к палубе, где все еще ручьями лилась кровь. Он не мог не заметить причины, побудившей эту кровь литься. Эти воины по-прежнему желали убить его. Желали страстно, горячо, готовы были положить свои жизни за этот приказ. Желала ровно половина из них. Еще двадцать лет назад пышным цветом цветущие игры партий друг с другом принесли свои чудовищные плоды. Отряд, слившийся в единое целое, раскололся сейчас на две части. И худшим было то, что клином, который чудовищная сила вбила в этот самый отряд, являлся человек, которого они прежде не посмели бы ослушаться.       Это могло означать лишь то, что в столице кипит такой котел, из которого проигравшему живым не выбраться. И каждый верный человек в любой момент мог стать последней, единственной надеждой.       Невзирая на уже встающее вокруг пламя, наследник кинулся навстречу своим воинам. Искры бросились из-под его ног, и искрами же метнулись в стороны люди.       Жгучая ярость, поднимающаяся откуда-то снизу, из бездны, затопила разум Его Высочества. С звериным рыком бросился он на корейцев. Одни крысами шарахались в стороны, вторые кидались под ноги с мечами наизготовку, третьи рубили вторых… но все они для наследника слились сейчас в одного многорукого, многоголового, обезумевшего и пожирающего себя, зверя.       И зверь этот когда-то ластился к нему и с благоговением лизал руки.       Зверь этот звался отрядом Десяти Тысяч Звезд.       — Я казню вас всех! Вы умрете под пытками, несчастные! — срывая голос, кричал наследник, в стороны растаскивал дерущихся людей, выбивал из чужих рук клинки и швырял их в море. — Прекратить! Я уничтожу тех, кто приказал вам подобное!       Бескровные, изуродованные ужасом лица, все в брызгах крови и пятнах сажи мелькали перед глазами, сливаясь в один демонический, драконий оскал — как у дракона с парадного воинского знамени, как у того золотого шитья, покрывающего плечи и грудь на ванской парадной мантии. Они шарахались в стороны, с ужасом, неловко отбивали удары меча наследника, падали, бежали от него и кидались к его ногам вновь, нападая и защищая. Ранили друг друга, наступали на огонь, корчились и выли — и никто не остановился.       Пламя лизнуло подол накидки наследника, когда он отбивал очередной бесцельный, неточный выпад, опахнуло жаром ноги. Мужчина дернулся в сторону, крутанулся на месте и клинком подцепил горящий кусок, стряхнул пламя — но тут на него вновь бесцельно и нелепо бросился воин с обагренным кровью мечом.        — Ты дурак? — наследник под рукой пропустил мелькнувший у бока меч, пнул офицера и крутанулся в другую сторону. Огонь подцепил рукав накидки, но мужчина лишь стряхнул пламя вновь. — Вы понимаете, что вы творите?       Матрос-варвар, чудом пробившийся к корейцам, занес свой кривой громадный кинжал над головой наследника — и рухнул на палубу с отрубленной рукой. К пороховому дыму все больше примешивалась смоляная горечь, людей становилось все меньше, и теперь все чаще против Его Высочества поднимали оружие. Троих за себя и четверых против насчитал мужчина, и всех этих людей он помнил по именам.       Ю Сёнхо, второй командир отряда Десяти Тысяч Звезд.       Ли Донхон, один из лучших мечников отряда. Его брата, Квансу, убил еще варвар-матрос, когда тот встал на его пути.       Ким Чоль и Ким Доксу — только в столице, в отряде эти двое узнали, что принадлежат разным ветвям одного и того же клана.       Чои Чивон, так гордящийся тем, что тезка Чои Чивона, философа и поэта времен Силла, и хвастающийся своим сходством со старинными портретами.       Со Ханыль, когда-то вечно смеющийся, неунывающий юноша с родинкой на левой щеке. Теперь кроме этой родинки ничего от него прежнего не осталось.       Лю Мунъён, «Журавль Лю», изящный и красивый почти как девушка, он пошел на воинскую службу только потому, что у семьи не хватило денег на все учебники.       В третий раз огонь дернул полы накидки, оставив за собой черный липкий пепел. Рыкнув сквозь зубы, наследник голой рукой стряхнул пепел. За огнем он едва не пропустил очередной выпад, увернулся в последний момент — но не удержал равновесия и рухнул на палубу, тупая тяжелая боль пронзила затылок. И тут же над самой головой, заслонив розовеющее рассветное небо, сверкнул клинок. Наследник дернулся вбок, уходя от удара — но меч, перерубив веревку на его ногах, со звоном вонзился в доски палубы.        — Беги отсюда! — с искаженным ужасом и злобой лицом прокричал разрубивший веревку, замахнулся мечом. — Спасайся!        Через миг остро блеснул в лучах взошедшего солнца клинок, под ребрами вышедший из его тела.       Теперь их осталось шестеро. Четверо — и двое.       Кое-как вскочив, едва не на четвереньках наследник кинулся к борту, отшвырнул бесполезный меч и кинулся в воду. Холодная горечь морской воды ударила в глаза и рот, обожгла натертые веревкой щиколотки — только сейчас мужчина ощутил, что стер связанные ноги до крови, — и отрезвила голову. Четверо против и двое за него, рассуждал Его Высочество, плывя к виднеющейся в стороне шлюпке, где уже вдели весла в уключины. Четверо и двое — невелика разница. Нашлась сила, разделившая когда-то единое целое поровну, разрубившая его пополам. Один-единственный человек встал не на ту сторону, и весы склонились. Один человек… похоже на простую ошибку в выверенной схеме, так в падук на одну линию ошибаются в постановке фишки, и рушится комбинация.       Тот, кто играл в падук людьми, играл так хладнокровно и жестко, не мог ограничиться одним лишь набором камней. Они будут еще, и множество игр придется разложить на одной доске.       Он разложит.       Потому как феникса не берет ни меч, ни пуля, ни пламя.       Шесть рук затаскивали Его Высочество в шлюпку, запыхавшегося, отплевывающегося от воды и путающегося в липнущей к телу накидке. Мужчина пробежался взглядом по макушкам и лицам — все были здесь. Все умеют по меньшей мере держать в руках оружие, а некоторые еще и сносно фехтуют языком. Этого не хватит для войны… но адмирал Ли тринадцатью своими кораблями потопил две сотни японских. Так почему бы не сотворить еще одно чудо, для начала, просто добравшись до столицы?       А там уж будет новый расклад и новая битва.       Позволив себе прохлаждаться согласно титулу, Его Высочество улегся у кормы шлюпки и прикрыл глаза, поручив другим забору об управлении этой жалкой посудинкой. Хватит в его жизни подбирания из воды покойников.       Крик Юми вывел мужчину из забытья.        — Там комодзин, Ваше Высочество!        — Жив?        — Жив, и он плывет к нам!        — Подберите его, что еще остается, — устало вздохнул мужчина, откидывая гудящую голову на борт лодки.       И действительно, рыжебородый варвар, мощными гребками толкая себя вперед, резво приближался к лодке. Без разрешения, отпихивая тянущиеся к нему руки, он с тяжким вздохом перевалился через борт шлюпки и тут же лег на дно, рядом с наследником.        — Ссаный желтозадый ублюдок, ты железный, — со смешком бросил он. Голос варвара плыл, и даже ругательства, хорошо ему известные, Его Высочество не смог разобрать. — Ты угробил мой корабль, твои люди угробили моих людей. Попробуй теперь только не дотащить меня до своей проклятой страны, я с тебя шкуру спущу.       На варвара все глядели с брезгливым недоверием, Никки даже вынула из-за пояса кинжал, но наследник, заметив блеск пистолетов под полами рубахи рыжего, взмахом руки остановил ее. Пистолеты могли ему пригодиться, да и сам варвар тоже. А что под конец своей тирады он едва ворочает языком — пусть. Им всем сейчас нужно хорошо отдохнуть.Позади оставались чужие воды, позади оставался горящий черный корабль с людьми, которых, как с горечью надеялся наследник, он никогда больше не увидит.       Сам не заметив, не успев толком ничего осознать и сделать над собой усилие, Его Высочество провалился в беспамятство.       А на востоке солнце показало свой верхний край над зубчатым драконьим хребтом гор.

Конец второй части