***
Семеро человек сидели кругом у костра, обнаженные, греющие озябшие в море руки и ноги. Одни улыбались другим застенчиво и неловко, вторые угрюмо глядели на обложившие костровище камни, третьи отводили взгляд в смятении и стыдливо спрятанном горе. И то, что куски мяса, шкворча, истекая соком и вознося аромат жареного к небу, лежали кругом на границе огня, совсем не приносило радости. — Не знаю, чему больше горевать, — нарушил молчание один из них, палкой поворошил костер и подоткнул ближе к жару пламени крупную кость с шматом мякоти на ней. — Тому, что все остальные мертвы, или тому, что живы мы. — Молчи, Карасик, и без тебя тошно, — мужчина с родинкой на щеке скривился, как от зубной боли. — Будто ты один тут умный! Долго лишь треск костра и шипение мясного сока нарушали тягостное молчание, будто саваном накрывшее берег. Без единого слова дождались трапезы, молча же разделили ее меж собой, беря какие попало куски, не заботясь о размере и вкусе. Чавкали, шипели и дули на обожженные пальцы, с причмокиванием вытягивали из разрубленных костей мозг и последние соки, грызли жилы, облизывали черные от копоти пальцы. Молчать с занятыми ртами было легко, никто не желал прерываться на слова, болезненные и бесполезные. Впервые за месяц они ели досыта, и с непривычки сжавшиеся от голода желудки острой резью отвечали на жирное, жаркое мясо. Месяц прошел с тех пор, как двадцать воинов личной ванской гвардии получили приказ, покинули столицу и отправились в неизвестность, исполнять оставшийся в тайне приказ. Месяц прошел — а тайна так и не развеялась. С тяжким горестным вздохом Ю лег навзничь на песок, подложил кулак под голову и закрыл глаза. Легко было прятаться от разговора за тяжелой, камнем придавившей сытостью, за усталостью и ноющей болью в натруженных спине и плечах — когда разворотило взрывом корабль, за подходящие доски едва ли не дрались, и от рассвета до полудня гребли. Ступив на родную землю, мужчины падали, как убитые, не имели даже сил выбраться из полосы прибоя… и это было хорошо. Ю был благодарен всем богам и буддам за то, что выпавшее на его долю испытание в точности настолько тяжело, чтобы отдать ему все силы без остатка. Пуститься в рассуждение, да даже осознать, в какой беде они все теперь, не хватало воли. Дыхания не хватало. Только нельзя не заглянуть в бездну, когда она разверзается под самыми твоими ногами. Когда мужчина с обожженным лицом отодвинулся от костра и потянулся к своему ханбоку, все шестеро поневоле шарахнулись в стороны. — Псина, — прорычал он сквозь зубы, отряхнул штаны от песка и принялся натягивать их, озлобленно дергая локтями. — Чего скалитесь? Волчий дух чуете? — Кто бы говорил о волках и псах, — фыркнул мужчина со шрамом, наискось идущим через скулу, подобрал под себя ноги и обхватил колени руками. — Это не ты убивал своих! Не ты замахивался мечом на тех, кто рисковал своей шкурой, чтобы спасти тебе жизнь! — А все потому, что вы идиоты, такие же никчемные, как и нынешние министры! — лицо командира вспыхнуло черной тяжелой злобой. — Что вам сказано было? Сидеть и наблюдать! Нет же, каждый решил похвастаться тем, что умеет держать меч! Этому вас учили в отряде ванского отпрыска? — А ты будто забыл, что этот «ванский отпрыск» должен был казнить тебя, — тот воин, что подрядился на корабль поваром, скривился словно от зубной боли. — Вместо того чтобы тащить в ставку, отмывать и лечить. Что, запамятовал, кому обязан жизнью? — Угомонись, Карасик. Теперь он слушает не себя, а тех, у кого на пузе написано, что их интриги кормят, — поддакнул его сосед. — Кому нужны мы, честные, раз с нами нельзя управиться, мы не предадим того, кому клялись, и не продадимся за мешок серебра! Мужчина с обожженным лицом рыкнул что-то себе под нос, отводя взгляд. Но тот, кто прежде него был командиром, поднял голову. Болезненно горько проклевывалась надежда понять, что же творится здесь, и почти страшно было говорить, отпуская злые и опасные слова в свободный полет. — Это и плохо, — бросил Ю со вздохом. — Когда я был молод, я думал, что нет ничего на свете хуже войны. А теперь я понимаю, что Колокольчик прав. Нас убивают нашими же руками. Те, кто видел войну, не нужны сейчас во дворце. И… Его Высочество тоже никому не нужен. Мы слишком прямы и честны, и нам пора остаться там, где осталась война. В том и расчет. — Уж не хочешь ли ты сказать, что это не мы должны убить наследника, а он нас? — невесело усмехнулся Доксу. — Хорошо, если так, — Ю опустил голову. — На это я даже согласен. — Одумайтесь, — глухо произнес командир, отводя глаза. — Кому вы служите? Человеку, или стране? Ответом ему послужил нестройный и рваный, болезненный, хриплый смех. Воины смеялись бездумно и в полный голос, будто бы сказанное действительно было шуткой. — Где ты видишь страну, а? — Ю первым себя оборвал, сел, стряхнул прилипший к коже песок. Взгляд бывшего командира отряда намертво впился в переносицу того, кому эту должность всучили сейчас в качестве короткого кинжала убийцы. — Что такое страна? Это не я? И не ты? — Главное, что страна — это не он! — мужчина метнул негодующий, гневный взгляд в сторону бухты, где, не будь взрыва, уже мог бы стоять снявшийся с мели корабль. — А я за него, — бросил Чои, потянулся к своим штанам, принялся одеваться. — Я по горло сыт интригами. Пусть лучше меня убьют, оживят и снова убьют, но подчиняться я более никому не стану. Я хочу служить Его Высочеству, и меня не волнует, кто он на самом деле. Сразу несколько пар глаз полыхнули злобой, клинками скрестились взгляды. — Да не наследник он! Самозванец, как есть! И губительный самозванец, разве перед вами не вящее доказательство этого? — А я считаю — наследник! И знаете, почему ехать за ним пришлось к японцам? Да он первый не вынес того, что творилось в Хансоне после окончания войны! — Да после японцев будь он хоть самим ваном, народ не примет его! Разве вы не помните, как встречали его в армии? Как героя! А теперь его возненавидят за одно то, что от него за версту несет этими бритолобыми псами! — Как вы не понимаете? Никто не даст ему править, как не правит его отец! — Закрой свой клюв, Лю! — Что я не так сказал? Да разве вы не видите, не понимаете? Трусы, да вам самим стыдно признаться, что вы рады были сбежать из дворца после войны, когда распустили отряд! С рычанием раненого зверя один мужчина кинулся на другого, тут же остальные бросились в разгорающуюся драку. Воины, выжившие в десятках чудовищных битв, дрались как дети или дикие звери, царапаясь, кусаясь, таская друг друга за волосы. Командир метался от одного к другому, в беспомощном гневе кричал приказы остановиться, хватал за руки, но все было бесполезно. Полилась из разбитых носов и рассеченных губ кровь. — Вам мало было корабля? — в сердцах крикнул Ю, выкатываясь, из клубка, повысил голос. — Опомнитесь! Если убиваете друг друга, так убивайте честно! С неохотой, утирая текущую кровь и под нос бормоча проклятия, воины разошлись в стороны, вновь расселись вокруг костра, кто-то пошел к воде, умыться. Ю потер гудящую от удара челюсть, которую ему чуть не свернули в драке, громко клацнул зубами и об песок вытер замаранные кровью костяшки. — Я не больше вашего понимаю, — он обвел всех тяжелым взглядом, — и потому менее всего хочу ошибиться. Если тот человек, что плыл с нами в Чосон, и не наследник, то он мой друг и наш настоящий командир. Тот, кто готов был отдать свою жизнь и принять позор ради того, чтобы не тратить нас как пешки. Если наследник — то его мы защищали, проливая свою кровь, он дал нашему отряду жизнь и не наказал никого за дезертирство, сохранив жизни всем нам. Третьего не дано. О ком мы сейчас говорим — об Имуги, или настоящем драконе? Все одно. Я клянусь, что не подниму на него свой меч. Мужчина с обожженным лицом поднялся со своего места, молча шагнул к разложенной на теплом песке одежде и, не глядя выбрав штаны, швырнул их в сторону Ю. — Оденься, — сквозь зубы процедил он, — нам есть о чем поговорить. Долго, равнодушными пустыми взглядами пятеро оставшихся воинов провожали двоих, уходящих в зарослях. И также надолго воцарилось столь же пустое, неловкое молчание. — По крайней мере, они ушли без оружия, — протянул Линг, до этого всю беседу не проронивший ни слова. — Вернуться должны оба, разве что побитые. Вновь над костром зависла напряженная, тяжелая тишина, лишь потрескивали дрова под огнем. Мужчины сидели молча, не набравшись смелости переброситься словами друг с другом, каждый наедине сам с собой как четки перебирал мрачные, тревожные мысли. Каждый смотрел на соседа как на врага — да и были они врагами. Поднимая мечи друг на друга, преграждая дорогу, раня и убивая своих соратников, тех, с кем сражались плечом к плечу на войне, они своими руками уничтожили то, что когда-то было их общим домом. Так разве мог теперь каждый довериться хоть кому-то? Отчаянное, черное безумие, охватившее всех на рассвете, пристало к коже липкой зловонной тиной, и нескольких часов в море не хватило, чтобы смыть ее. Отряд, сработанный по образцу боевых подразделений древности, живущий по мудрым, почти монашеским заповедям, отряд, какой приводили в пример, едва заходила речь о добродетели — сплошь превратился в предателей. То, что нужно, чтобы равно разобраться как с самозванцем, так и с настоящим наследником. Оба они будут преданы. Двое вернулись неожиданно быстро. Песок зашуршал под четырьмя босыми ногами прежде, чем кто-либо успел задуматься о возвращении мужчин. — И даже не побитые, — усмехнулся один из воинов, когда в том же угрюмом молчании что Ю, что командир вновь сели в круг к костру. — Нужно обыскать берег. Сейчас же, — едва устроившись, мужчина с обожженным лицом обвел тяжелым взглядом притихших воинов. — Нельзя дать им уйти. — Но… — воины неуверенно переглянулись меж собой. — Это приказ, — с нажимом произнес Ю. — И мы его выполним. — Постой, Тигренок, уж не хочешь же ты сказать, что… — Если уж не смогли договориться, так хоть меня слушайте, — в голосе Ю отчетливо зазвенело раздражение. — Нас не для того здесь собрали, чтобы мы убивали друг друга. Просто исполняйте эти треклятые приказы. Больше нам ничего не остается. Никто не решился спросить, какая птица за эти короткие мгновения там, в зарослях, успела перепорхнуть от одного человека к другому.***
День перевалил за вторую половину, густая тяжелая духота навалилась на берег. Море, волновавшееся с утра, сейчас затихло и сверкало россыпью жемчуга, подобно кошке мурлыкал прибой. Ветер шелестел в верхушках деревьев, где-то вдалеке пели птицы, величественно застыли обрядившиеся в сизую дымку горы. Томный, сладкий покой разлился вокруг, будто западный рай Си-Ванму обретался именно здесь, на этих землях. Девятеро спасшихся смирились и со своей участью, и с предстоящей долгой дорогой. Был разведен костер, высушили одежду, каждый сжевал по горсти сушеного мяса и получил пару глотков воды. Фляга, мешок с сухарями, одежда — все это стало общим. Беда стала общей. Даже нелюдимый шкипер, в стороне оставив свою ненависть и отчаянье, с добродушным смешком откупорил свою флягу с бренди и дал каждому хлебнуть. Что там влезет в девок и детей, рассудил он — а раз уж спаслись, грех было свое спасение не отметить. Его Высочество пить не стал. Шкипер с едкой издевкой, насмешливо бросил что-то на своем, голландском, но наследник не желал допытываться до смысла сказанного. Теперь, пролежавший все утро в лодке, убаюканный ее качанием, мужчина ощущал жгучую потребность делать хоть что-то, но не мог не считаться с остальными спасшимися. «С подданными» — сам себя поправлял Его Высочество. Сейчас, получившие жалкие крохи пищи, кто в исподнем, кто в одном фундоси, с застывающей на коже коркой соли, не смыкавшие глаз с самого расчета, его люди — женщины, старик, монах — восстанавливали силы. Даже по глотку, на голодный желудок то дрянное варварское пойло свалило всех. Едва ворочая заплетающимися языками, послушные, что телята, японцы дали уложить себя спать, вповалку, тело к телу, чтобы согреться, не озябнуть под свежим весенним ветром. Даже старик Пак, бормоча что-то бессвязное не то на китайском, не то на чжурчженьском наречии и хватая наследника за руки, в конце концов развалился на прогретом солнце песке, под боком безмятежно спящего Таро. Его Высочество, разглядывая прижавшихся друг к другу мужчин и женщин, умиротворенных, онемевших и недвижимых, с горькой и незлой иронией отметил, что это похоже на поле битвы. Полем битвы оно и было. Вся страна была им. Разве что армии, делившие когда-то единые земли, схлестнулись в самом их центре. И туда, под дворцовые стены, в бурлящий смолой котел, должен был попасть Его Высочество, чтобы в разыгравшейся битве занять свое место. А для этого свою маленькую армию требовалось организовать. Уж на это человек, выживший в аду семилетней войны, был способен. Голландец с едким прищуром следил за наследником, и не думая вмешиваться. Сам мужчина устроился на песку у кромки воды, как о подушку опершись о камень, в одних штанах, и предавался ленивому ничегонеделанию. Порох, аккуратно высыпанный на снятую со шлюпки банку, сох в тени, пистолеты шкипер перебрал и просушил замки, убедился, что искру они высекают, и перезарядил вновь. Даже дула залил воском, чтобы уберечь пули и заложенный порох от сырости — и более делать было нечего. И потому с нескрываемой презрительной ухмылкой Ян наблюдал за всеми действиями наследника, даже не думая предлагать помощь. Первым делом, до бедра подкатав штаны и закинув колчан на плечо, Его Высочество босиком направился обратно в море, добывать рыбу. Поначалу ему отчаянно не везло — не занимавшийся ранее подобным, мужчина не мог просчитать упреждение для стрельбы даже сквозь тонкий слой воды, и те редкие, тощие и юркие рыбешки, мелькавшие на почтительном расстоянии от ног, шарахались в стороны от стрелы совершенно невредимые. Лишь когда ноги начали замерзать, мужчина приноровился целиться, да заодно добрел до омута, в котором те же рыбешки сбились в плотный клубок. И пока омут не опустел, распуганный выстрелами, с десяток стрел попали в цель. Одну рыбину, горбатую и пеструю как камень, стрелок выкинул — таковой он не знал и не мог сказать, ядовита ли она, — а вот остальные были знакомы и не то что съедобны, но даже вкусны. Еще немного побродив по мелководью и набрав ракушек, Его Высочество там же, в воде раскрыл несколько и высосал мякоть, и теперь ощущал себя по-настоящему живым. Сытость, легкая усталость, не мешающая думать, лишь разбавляющая мысли, как водой разбавляют излишне густую похлебку, отодвигали в сторону и заслоняли собой пугающую, мрачную действительность, как кочка вблизи заслоняет далекую гору. Сейчас все, что следовало делать человеку, идущему на трон, было легко и просто, не требовало ни силы, ни разума. В морской воде засолилась аккуратно выпотрошенная рыба, новый костер из тонких, с листвой, веток потянул тяжелым, дерущим глаза дымом, в найденном у полосы прибоя большом камне с углублением выпаривалась соль. Отогревшись после прогулки по воде, перепроверив лук и стрелы и даже найдя завалившийся на дно шлюпки нож, забытый почему-то при разгрузке, Его Высочество почти забыл о том, что путь предстоит тяжелый и долгий. Куда сложнее оказалось договориться со шкипером. Нужных слов кореец не знал, а голландец же, казалось, нарочно делал вид, что не понимает даже португальского, выводимого с акцентом, и отмахивался от собеседника небрежно, будто от мухи. Карта, место… шкипер делал вид, будто на суше все его способности к навигации неприменимы, и даже когда Его Высочество на песке палкой принялся рисовать побережье, не смог указать, как далеко на север продвинулся корабль перед крушением. Карта погибла в пожаре, наизусть ее моряк не счел нужным выучить, и сейчас приносил не больше пользы, чем вьючная скотина. И впору было усомниться, что пара пистолетов, какие моряк с такой любовью и нежной заботой обхаживал, могут принести хоть какую-то пользу. В конце концов, сдавшись, Его Высочество оставил моряка в покое, и вскоре шкипер заснул, совершенно беззаботный. Напившиеся приходили в себя долго и тяжело. Вздыхая, шатаясь и хватаясь за голову, они поднимались на ноги, возвращали себе одежду, с брезгливым недоумением шарахались друг от друга. Наследник поглядывал на них с незлым ехидством, почти покровительственно, и продолжал браться то за одно, то да другое дело. Один, без чужих наставлений, советов и удивленных возгласов, Его Высочество на тонкие полосы распустил алую накидку, из нее же как мог, в несколько слоев сплел себе подобие сандалий — как ни огрубела кожа пяток, хитроумные притирания старика-посла смогли ее смягчить и вернуть чувствительность, босиком по голой земле мужчина уже не мог идти — и теперь занимался тем, что делал себе шляпу. Конского волоса, как на настоящий кат, на морском берегу было не найти, но наследник довольствовался и простыми прутьями. Когда господин Пак вернул себе ясность мысли и твердость голоса, его взору предстала картина вроде тех, какими украшают свой дом просвещенные, человеколюбивые мужи, желая подчеркнуть, что близки к народу. Горел костер, рядом над другим костром исходила соком коптящаяся рыба, а на земле в одних штанах, с выражением полнейшего умиротворения сидел мужчина и плел себе шляпу из разномастных, кривых и узловатых веточек. Впору было умиляться. Если бы только этим мужчиной не был будущий ван Чосон. — Что это? — безучастно, в явном отчаянии бросил старик, безо всякого стеснения поднял глаза на наследника и столкнулся с ним взглядом. — Это рыба, в дорогу, — Его Высочество принялся поочередно указывать на разложенные вокруг предметы, голос его был мягок и кроток, без капли самодовольства, — это топится соль, это на портки, или если женщинам что потребуется. — Вы готовили еду, Ваше Высочество? Ловили рыбу? — с мягким укором протянул Пак, а после нашел в себе смелость даже возвысить голос, порицая открыто. — Что вы себе позволяете? Разве можно будущему правителю заниматься подобным? — А разве это не единственный способ обезопасить меня от возможных ядов, господин Пак? — заискивающе мягко улыбнулся наследник, склонил голову набок, движением преданного, внимающего хозяину пса. — Я точно знаю, что это за рыба, я добыл ее сам и доподлинно уверен, что ни один самый хитроумный убийца не сможет поразить меня через нее. Старик в замешательстве перевел глаза с костра на ноги наследника, затем на его руки — и в сердцах махнул рукой, не находя, что сказать. — Я поступаю сообразно обстоятельствам и даю самому опытному, умному и умелому делать то, что требует наибольшей ответственности, — покровительственно улыбнулся Его Высочество, глядя на Пака просто, без издевки, будто и не сидел перед ним полуобнаженным, с недоплетенной шляпой в руках. — Разве не так значится даже в самых древних канонах? — Неужели никто не мог заняться этим вместо вас, Ваше Высочество? — старик со скорбным выражением глянул на мужчину, подобрал подол рубахи. — Разве с вами остались не верные вам люди? — Разве они не пьяны? И разве вы не пьяны, господин? — усмехнулся наследник, взял следующий прутик из сваленной у ног охапки и принялся вплетать его в общее полотно, покачал в руке недоделанную шляпу. — И разве не вы искали лучших японских медиков, чтобы добыть снадобье, осветляющее кожу? Я ни в коем случае не желаю, чтобы их труд и ваше рвение пропали впустую, а потому должен обеспечить себе должную защиту от солнца. Не желаете и себе получить такую? Мне нетрудно будет сплести. Никки, слушавшая молча — женщина еще не чувствовала в своем сознании должной твердости и боялась высказаться не к месту, а потому придерживала язык, — но когда старик-кореец, растеряв все свое самообладание, с открытым ртом и распахнутыми в немом изумлении глазами глядел на наследника, не сдержала беззвучного смеха. — Вот за это я его и люблю, — шепнула она угрюмо молчащей Юми, борющейся с похмельным головокружением. — Во всем Хёго не было человека храбрее и отчаяннее. Дзиро, лежащий рядом и медленно, тяжело приходящий в себя после глотка варварского пойла, лишь неодобрительно фыркнул. — Каковы ваши намерения, Ваше Высочество? — Пак между тем целиком совладал с собой, его лицо приняло приличествующее статусу собеседника подобострастное выражение. — Мы все ждем ваших приказов. — Приказов? — наследник обвел задумчивым взглядом лежащих на песке людей. — Извольте. Я объявляю привал и назначаю себя кашеваром и управляющим обозом. Извольте отдохнуть наилучшим образом, господин Пак, а после мы снимемся с места и направимся на северо-восток. Приступите к исполнению немедля. — Но разве не лучше будет остаться здесь, сделать хоть какое-то подобие лагеря, а после, вместо того, чтобы идти всем, послать кого-нибудь одного на поиски поселений? Тогда за нами могут прийти хотя бы с провиантом и… обувью, — предложил Пак, опустив глаза к обмотанным красными лоскутами ступням Его Высочества. — Но лучше всего будет, если удастся организовать хоть какой-нибудь паланкин, хоть просто носилки, как для больного. Разве вы, Ваше Высочество, желаете идти босиком? И разве вы, при всей вашей мудрости и человеколюбии, заставите меня идти пешком? — Вы говорите, послать кого-то одного? — наследник отложил недоплетенную шляпу, медленным тягучим движением поднялся, кинул на посла скучающий, равнодушный взгляд. — Кого? Ребенка, в чьи уста не вложить правильных слов? Японцев? Варвара? Вы предлагаете мне решения столь бесполезные, что за одно это я волен обвинить вас в предательстве и казнить самолично. Вы мне смешны. — Сколько часов в день мы будем идти, Ваше Высочество? — Пак продолжал упорствовать, но теперь безо всякой надежды. В голосе старика сквозило затаенное смирение. — Столько, сколько надо, — наследник подшагнул к коптящейся рыбе, отвернул в сторону жабры у той, что поменьше, а после снял ее с прута, завернул в кусок накидки и отложил на камень. Слова мужчины, ненарочито спокойные, негромкие, плескались как волны, будто и не было никакого противостояния с послом, никакого кораблекрушения, а вокруг крыльями расходились крыши дворцовых павильонов. — Если вы устанете, я могу понести вас. — Что? Как? — старик-посол замешкался, не понимая, как ему ответить требуемым образом. А наследник, казалось, ждал именно этого. — Как? — улыбнулся он, потрогал вторую рыбу, но оставил ее над костром, ногой подтолкнул тлеющую ветку ближе к пламени. — На закорках. — Я не об этом, Ваше Высочество, — Пак, отмерев и справившись с изумлением, поспешил замотать головой и отшагнул назад, но в его глазах полыхнула глухая злоба. — Разве подобное допустимо? Вы попираете самый миропорядок подобными дерзкими речами. Одумайтесь! Дело головы — принимать решения, дело рук и ног — повиноваться и исполнять приказы. Вы отнюдь не рука и не нога, Ваше Высочество, это я должен повиноваться вам и направлять на верный путь лишь в том случае, если вы сами не можете разглядеть в своих суждениях ошибку. Есть вещи, которые могут простить великому генералу, но никогда не простят правителю. Как вы можете именоваться потомком Неба, если простой человек попирал ногами вашу спину? — Вам нужен паланкин? — Его Высочество шагнул вперед, заложил руки за спину и наклонил голову, исподлобья глядя на Пака. — Кто будет его нести? Женщины? Монах? Человек без двух пальцев, да к тому же чересчур высокий, вынужденный от этого наклоняться и могущий в любой момент вас уронить? Варвар, не понимающий ни слова по-корейски? Среди нас есть двое мужчин одного роста, какие могли бы нести носилки ровно. И я — один из них. — И вы не боитесь тяжелого перехода, Ваше Высочество? — старик неодобрительно покачал головой. — Как вы собираетесь идти, даже не зная куда? — Мы пойдем до первой реки, текущей на восток или на север, там двинемся вниз по течению до первого большого города. В городе вы своей властью добудете паланкин и слуг, и тогда мы войдем в Хансон как подобает. Что еще вы хотите знать? — Мы пойдем без вещей, как есть? — Зачем? — с незлым, искренним удивлением отозвался наследник. — Мы возьмем все, что сможем унести, и этого достаточно. Того, что осталось от красной накидки, хватит еще на два узла. — Одумайтесь пока не поздно! — взмолился Пак. — Разве те люди, кто остался вами, кто готов переносить все тяготы и лишения пути, заслужили такое? Разве вы сами готовы подобно солдату на войне отправиться в поход? Вместо ответа мужчина поставил ногу на возвышающийся из песка валун, до колена задрал штанину и напряг икру. На широкой голени плитами взялись рельефно вылепленные мышцы. — Я — готов, — наследник с улыбкой оправил штанину и поставил ногу обратно на песок. — Так что исполняйте приказ. Пока прокоптилась вся рыба, и соль на камне лишилась воды, взявшись коркой, все протрезвели до конца. Господин Пак смирился с участью, даже украдкой улыбался в усы, легко и беззлобно, и старательно прятал эту улыбку ото всех. Японцы начисто обрили головы, дабы не выдавать себя ношением сакаяки, меж всеми мужчинами распределили нехитрый скарб: мешки с сухарями и вяленым мясом, воду, весла, на которые цепляли узлы, веревки, одежду. Японки пообрезали подолы кимоно, оставшись в одних штанах, чтобы сподручнее было идти и ничто не цеплялось за ноги, всю свободную ткань бережно высушили и собрали. Шкипер, разомлевший от долгого отдыха, в конце концов поднялся и двинулся вслед за всеми. Тяжело было продираться сквозь заросли, почти от самого берега началась непролазная чаща, до самых крон деревья перевивали цепколапые колючие лианы, под ногами хлюпала жирная сырая земля. Таро с его мечом пустили расчищать дорогу, а вот Его Высочество шел последним. Когда замкнулась за спинами уходящей вереницы людей зеленая стена, скрывая морской берег, Никки обернулась. Наследник стоял, опустившись на одно колено, и мял в руке горсть земли — но через миг, будто очнувшись, сердитым движением дернул в сторону преграждавший дорогу колючий стебель и зашагал вперед. Под его ногтями, хоть ладонь и была чистой, до привала оставались тонкие черные полосы.