***
Те, кто вшестером остался от отряда Десяти Тысяч Звезд, угрюмо сидели вокруг заново разведенного костра, командир привалился к дереву чуть поодаль. В сумятице расплескали почти готовый чай, так что заново пришлось набрать воду и закинуть в нее трав и ягод, еле как отмылись от крови, вычистили оружие. Никого не ранили, даже Лю, принявший на себя первый удар, отделался лишь тем, что долго, ворча и бранясь, выполаскивал сплошь залитый кровью ханбок. Утро, позднее, туманное и холодное, какое-то непостижимо долгое, словно сжалилось над мужчинами, после рассвета вновь густой полумрак застлал лес. Глупо было искать в такую пору следы, и потому воины лишь грелись, пили новый чай и думали. Думали о том, какая дорога спустя столь долгий путь привела к ним тот десяток недотеп. — «Чен из Кимдже», — передразнил Доксу, прополоскал горло горьким травяным отваром и, поморщившись, проглотил его. — Как только этот безмозглый крестьянин смог до этих краев добраться? — Они шли по дороге, им-то прятаться нет нужды, — устало протянул Линг, поворошил палкой костер. — И ведь нашли, надо же. — Поверить не могу, что когда-то этот сброд смог противостоять японцам, — поморщился Ю, делая глоток из своей плошки. За без малого десять дней скитания по лесам мужчины будто ожили, помолодели, вновь приноровились к долгим походам, к кострам в яме, чтобы не мелькало пламя и развеивался дым, к запеченному на золе жилистому и черному вороньему мясу. Даже миски, чашки и ложки они вырезали из колен бамбука, тот же бамбук приспособили под бутыль для воды, а на ночь сооружали себе постель из хвороста и душистого елового лапника. Точно так же десять лет назад, разве что осенью, а не весной, они собрались в отряд и все вместе, всем отрядом, ослушались приказа, доподлинно зная, что после такого не выживают. Сорок человек, сорок отборных воинов, каждого из которых впору ставить командовать гарнизоном целой крепости, дезертировали глухой ночью, прихватив с собой столько провизии и припасов, сколько смогли унести. И они продержались до весны, скрываясь в тех самых лесах, которые только что, несколько дней назад покинули, оставили за спиной. Их вел, от дивизии к дивизии, от битвы к битве, человек, пропавший по такой глупости, обещавший попасть в плен и вернуться… и тот, кого признала половина отряда в оборванце, согласившемся взойти на трон и сейчас добирающемся до этого трона через те же самые горы и чащобы. Их спас, когда кончилась война и отряду полагалось понести справедливое наказание за дезертирство, тот, кого увидела в нищем вторая половина отряда. Сам наследник тогда, презрев всякую осторожность, уже без них, с новой, отнюдь не столь хорошо вышколенной охраной, в окружении свиты путешествовал по южным провинциям, вновь поднимая народ на битву, сам призывал создавать партизанские отряды. Он мог бы оставаться во дворце и медленно постигать премудрости государственного дела, не рискуя навлечь на себя гнев отца, но он вновь поднял народ на войну. Китайцы оставались все так же бездарны, одной лишь лавиной собственных мертвых тел перебарывали японцев и преграждали им путь — а у каждого корейца глубоко в сердце хранилось отражение немыслимого чуда при Мённян, когда тринадцатью кораблями великий адмирал Ли поверг в бегство японский флот. И уже бесконечно уставшие от войны и лишений люди вновь пошли за сыном государя, веря в то же самое чудо. Сколько японцев убили тогда сорок человек отряда? Сотню? Две? Три? Этих трех сотен хватило принцу, чтобы по отчетам и рапортам вытребовать для них всех помилование, заменить четвертование отставкой и ссылкой. И это было не менее удивительно, чем победа адмирала Ли над японским флотом. Даже более — один-единственный человек повернул вспять не вражескую армию, но сами устои страны. Только вот сам отряд не сделал ничего, что бы напоминало чудо. Три сотни против сорока это вовсе не то же, что три сотни против тринадцати. Двадцать воинов против одного — вот что похоже на чудо при Мённян. И это чудо здесь и сейчас творит или человек, сделавший их героями, или человек, спасший этих героев от смерти. — Мы должны его найти. Пусть пойдет с нами. Как самозванец или настоящий наследник — мне уже все равно, — Ю поднялся со своего места, одним глотком опрокинул в себя оставшийся чай и швырнул уже потрескавшуюся плошку в костер. — Ты сошел с ума, Тигренок? — расхохотался Доксу. — Он же нас первым всех на стрелы нанижет. — Что ты предлагаешь? Сдаться с повинной и пойти к нему в услужение? — Чои с невеселой усмешкой тряхнул головой. — Такие как мы живут по законам военных лет. Прав — значит жив, виноват — мертв. — А не наоборот? Если жив, то прав, если мертв, то неправ, — передразнил его Лю, сердито сплевывая в траву. — Если бы эти недотепы из рисовой деревни нас зарубили, то и дальше пошли бы искать японского шпиона. — Так чего вы сидите? — неожиданно подал голос командир, тяжелым движением поднимаясь с земли, пнул сухую ветку в сторону костра. — Что будет, если такой отряд солдат окажется не единственным? — Ты стал столь трепетно к нему относиться, Ясу, что я начинаю верить, будто он настоящий наследник, — Ю также поднялся, вынул из ножен свой меч, и, оглядев его и пальцем сколупнув нестертую кляксу крови с гарды, с громким лязгом загнал обратно. — Или тебе так не терпится самолично его убить? — Нельзя, чтобы хоть кто-то узнал о подобном, понимаете? — зашипел мужчина, окинул всех тяжелым взглядом. — Думаете, он недостаточно умен и ловок, чтобы спастись сам? С ним японцы, одумайтесь! Японские фехтовальщики! Разве ваши воины, ваши товарищи не пробрались в дом к тамошним вонючим кисэн, чтобы погибнуть от их рук? Я боюсь не того, что солдаты его убьют. Я боюсь, что люди узнают прежде, чем мы доберемся до правды. Как тогда всей стране отличить самозванца от наследника? — А ты понемногу учишься управляться с людьми, Ясу, — добродушно усмехнулся Ю. — Глядишь, минует еще три-четыре самозванца, и из тебя выйдет годный офицер. Все захохотали, захлопали себя по коленям, расплескивая чай и пугая окрестных птиц. А после встал один, другой, третий… — Я готов. — Готов. — Я иду. — Я с вами. — Четыре — нехорошее число. Пойду и я. Ю, поднявшийся было, сбросивший с плеча ненужный узел с ворохом сушеного мяса и снятыми с одного из солдат штанами, чтобы налегке вести пятерых воинов по следу, хотел шагнуть вперед, но командир перехватил его руку. — Ты останешься, — с нажимом бросил он, потянул назад. — И я тоже. — Все-таки боишься, — Ю скривил губы в усмешке. — Что не признает и убьет первым? — Кто-то должен остаться, — мужчина отвернул от направленного на него взгляда необожженную половину лица. — Если они не справятся, кто-то должен продолжить и исполнить приказ. Ю замолчал, опустил голову. Так прежде ненавидевшие друг друга командиры от всего отряда остались в этом лесу вдвоем.***
Наследник вновь и вновь, не желая ничего слушать, сам уходил за водой, сам возвращался с добытой дичью. Один раз даже притащил громадного, но тощего барсука, убитого не стрелой, а ножом. Мясо его, тем не менее, было жирным и, несмотря на откровенную вонь, достаточно сытным, чтобы целых три дня питаться одним зверем. После Кимдже они так ни разу и не приблизились ни к одному городу, лишь раз Его Высочество встретился с старым охотником и спросил, как далеко Чхонджу. Город оказался всего в паре часов пути, и наследник решительно повернул обратно к горам. Вечером восьмого дня, когда кончилась припасенная вода, а в повисшей после недавнего дождя жаркой духоте особо сильно хотелось пить, Его Высочество вновь шагнул в обступивший людей лес один, с луком, флягой и бамбуковой бутылью у пояса. Свита в который раз осталась без своего повелителя. Солнце опустилось уже совсем низко, а наследник так и не явился — и, чтобы заглушить грызущую тревогу, прежде молчаливые путешественники затянули пространную беседу. Однако же очень скоро беседа перешла в рассказ, а остальные лишь увлеченно слушали. Таро рассказывал о войне. О том, как шли на север, как от усталости тряслись и подкашивались ноги, стоило только сойти с ровной дороги или хоть немного начать подниматься в гору, как ели ворон и ненавидели корейских крестьян, готовых напасть, казалось, в любой момент, выскочить из снопа сжатых колосьев, за которые приходилось сражаться храбрее и отчаяннее, чем за любую корейскую крепость. О мужестве и гордости корейского гончара, пять лет испытывавшего терпение своих пленителей вопиющей непокорностью, но так и не сдавшегося. Об отречении от отца и новой жизни, в которой он, самурай, но уже не даймё, простой воин Ямада Таро, будет до самой смерти верно служить своему новому господину. Старику Паку последняя часть рассказа особенно пришлась по нутру, и японцу он улыбнулся неожиданно искренне, как не улыбался прежде никому, кроме самого наследника. — Даже самый трусливый и ничтожный человек способен совершить героический поступок, но станет ли он от этого героем? И сделать это он может из каких угодно побуждений, даже из злобы, зависти и алчности, но — изменит ли это плоды его поступка? В тяжелые времена героем может стать любой удачливый человек, даже случайно. Любая изнанка прикроется лицевой стороной. А вот быть героем — это дело другое. Очень тяжелое, — он учтиво склонил голову, а после поднял на бывшего самурая понимающий взгляд. — Скажите, Курояма-сан, в ту войну вы ели человеческое мясо? — Нет… — Таро опустил глаза, неловко улыбнулся, услышав свою прежнюю фамилию и совершенно неподобающее к ней обращение. — Но я… мы пили кровь из ран мертвых. Многие скривились, но больше от того, что подобное упоминают вслух, чем от особой жути. Здесь каждый, испытав на себе муки голода, готов был поверить, что в крайней нужде и кровь не так плоха. Но Пак лишь понимающе прищурился. — Это была зима последнего года войны? — Да, господин, — Таро продемонстрировал свою правую искалеченную ладонь. — Никогда бы не подумал, что даже на юге могут быть столь суровые зимы… или все дело в том, что мы и впрямь недостаточно ели. Те девять дней зимы недалеко от Пхеньяна, с бураном, в который мы заблудились, казались куда менее холодными. — О, тот буран… я знаю, — понимающе улыбнулся старик. — Вас тогда спас Его Высочество, выведя из храма, в котором непогода заперла вас как в ловушке? Таро молча кивнул. — Я говорил со многими, подобными вам, Курояма-сан, но такое встречаю впервые, — продолжил Пак, заставив Таро вновь слабо улыбнуться от звуков своего прежнего имени. — Просто невероятно слышать вашу историю и видеть вас здесь, живого и принявшего свою судьбу. Вы проявили истинную храбрость, пережив столько позора и найдя в себе силы искупить вину, вместо того, чтобы просто залить ее слоем собственной крови. Так поступают герои. — Вы не видели, как поступают герои, сэнсей, — Таро поднял с земли сухую веточку и принялся разглядывать ее, медленно проворачивая в пальцах. — Под конец войны мне посчастливилось встретить то, перед чем меркнет даже мужество Его Высочества. И Таро начал рассказывать, как весной последнего года войны, когда китайское войско осаждало захваченную Симадзу крепость Сачон, японцы поймали лазутчика. Тихо, опустив глаза и покойно сложив руки на коленях, он говорил, как ловили объявившуюся среди ночи бесшумную тень, мелькавшую то там, то там, как замертво падали часовые, не успевшие объявить тревогу и впустую прокатывались над стенами крепости ружейные залпы. — Он убил два или три десятка наших часовых, — Таро обернулся к лесу, когда хрустнула рядом ветка, но заметил лишь мелькнувшее длинное рыжее тело куницы и вновь продолжил рассказ. — Видел в темноте, будто кошка, так что эти три десятка наверняка были не первой его добычей. Все переполошились, испугавшись, что напал целый отряд, но поймали лишь одного. У него при себе не было меча, только лук, и никаких доспехов, а лицо он прятал под японской маской. Кто-то даже решил, что это диверсия… но он был корейцем. И он был один. Совсем молодой, не носил ни усов, ни бороды, и стрелял метко, как демон. Его пытали, но несчастный упрямо твердил одно и то же — что он офицер, что пробрался в крепость в одиночку с целью убить самого Симадзу Ёсихиро. Дзиро насмешливо фыркнул, Таро бросил на него укоряющий взгляд и поджал губы. Продолжил он только спустя несколько мгновений молчания. — Это выглядело безумством, но ему в действительности не хватило лишь немного удачи. Мы все привыкли, что Ыйбён сражаются отчаянно, но совершенно неумело, а он действовал расчетливо и хладнокровно, и убивал лишь тех, кто в действительности открывал ему путь. Он даже знал план крепости, и если бы среди нас нашелся хоть один, кто захотел бы ему помочь, Симадзу Ёсихиро и впрямь не вернулся бы с войны. — И что же стало с этим храбрецом? — Пак участливо, с прилежным вниманием наклонил голову. — Сначала его хотели убить, кто-то даже предлагал самому сделать сэппуку. Этот воин недурно знал японский и мы могли с ним говорить, и… его слова многим не нравились, а многим, напротив, слишком нравились. А что еще один солдат может сделать с другим, когда второй ни от чего не может отказаться, — Таро принужденно улыбнулся. — О, понимаю, — поспешно закивал Пак, — это не самая лучшая тема для вечерней беседы. И вы, Курояма-сан, тоже там были? — Да, — Таро вновь повернул веточку в руке, согнул ее и улыбнулся, когда тонкий стволик не сломался, а упруго выскочил из пальцев. — Меня восхитила его храбрость, и я хотел уменьшить его страдания. И часто бывал с ним вместо тех, кто… мог сделать худшие вещи. А он словно не понимал, или не хотел понимать, и ненавидел меня пуще остальных. Его держали в доме, не на улице, но привязанным за руки, и он каждый раз бился в этих веревках так, что сдирал кожу до крови. Прошло четыре или пять дней, кто-то из офицеров взял его себе. И большего я не знаю. — Но Таро-сан, в чем тут храбрость? — подал голос Дзиро, слушавший всю историю рассеянно и с недоверием. — Этот кореец сначала допустил ошибку, покрыл себя позором, а после упорствовал в нем. Я не вижу тут никакой доблести. — Когда говорят, что самурай должен умереть, если от него требуется умереть, забывают, что все остальное время самурай обязан сохранять свою жизнь как наивысшее из сокровищ своего господина. А между тем воин обязан любить жизнь, как бы тяжела она ни была. — Таро покачал головой, поднялся и развернулся к лесу, но вновь, не найдя взглядом ничего подозрительного и не увидев возвращающегося наследника, вернулся на свое место. — Ты не знаешь, что такое мечтать о сэппуку, когда тебе запрещено это сделать. И, видит Небо, я всем сердцем желаю тебе никогда не узнать этого. Вновь раздался хруст ветки, тонко вскрикнула задремавшая было Юми — и тут же исчезла, будто растворившись в обступивших японцев зарослях.***
Его Высочество возвращался в прескверном расположении духа. Едва не до самых сумерек он блуждал в низине меж двух холмов, но так и не нашел не то что мало-мальски годного родника, но и ни одного овражка или болотца, где бы скопилась дождевая вода. Здешняя земля, сырая, чавкающая под ногами, устланная густым ковром мха, вбирала в себя воду с жадностью ростовщика, и ни в какую не желала ее отдавать. Под конец наследник плюнул на поиски родника и на пару глотков отжал воды со мха, утер пот и поспешил обратно к своим людям. Еще предстояло разбить лагерь до темноты. Лес плотным строем обступил наследника, густые тени легли вокруг, и мужчина не отпускал рукояти лука. После случая в совоне впору было бояться хищных зверей особого рода. На полянке, с трех сторон окруженной густой и низкой кедровой порослью, сквозь которую даже мышь не проскочит беззвучно, сиротливо догорал костер — и никого не было. Ужас студеной сводящей скулы водой накрыл Его Высочество, так что волосы зашевелились на затылке, а вслед за ним пришла ярость, мучительно сильная, сметающая все на своем пути. Гневный рык вырвался из груди наследника. — Кто позволил? — вскричал он в боязливо жмущуюся к стволам деревьев тишину, просто не веря, что за этой тишиной никого нет, вскинул лук. — Покажитесь сейчас же! За теми же самыми кедрами сдавленно промычали знакомыми голосами, но Его Высочество не сдвинулся с места. — Я подожгу лес, и в огне сгинут все! — рыкнул он, не двигаясь с места, лишь тверже перехватил лук. — Выходите! Это приказ! — Ваше Высочество! — раздался сдавленный, дребезжащий голос Пака, и наследник скривился, как от зубной боли. — Я не желаю никого слушать, я требую исполнения приказа! — вновь, с тигриным горловым рыком бросил он, прерывая посла. — При мне личная государственная печать, любой мне поверит, я не нуждаюсь в свите! Чего бы вы не хотели, выходите сейчас же — или забыли, что не стоит вынуждать меня повторять?! Они выходили по двое из тех же зарослей кедра: впереди пленник, позади воин, держащий его за связанные руки и приставивший меч к горлу. Только Пак избежал подобной участи и выбрался сам, но на старика, трясущегося и нелепо шлепающего губами, жалко и противно было смотреть. Все пять пар выстроились в шеренгу, как на казнь. — Позвольте… — Линг, держащий меч у шеи Кванмина, открыл было рот и даже склонил голову, изображая поклон. — Я не желаю говорить с вами, — сквозь зубы выплюнул Его Высочество, рывком натянул лук и навел стрелу на китайца. — Отпустите их и убирайтесь. Это приказ. — Чжоу! — взмолилась Никки, и тут же затихла, когда одновременно клинок прижался к шее и в переносье уткнулся тяжелый взгляд наследника. — Мы не уйдем, Ваше Высочество, — Чои, держащий японку, дернул ее на себя и сильнее надавил лезвием на горло. — Просто дайте нам объясниться. Наследник медленно двинулся взглядом от одного заложника к другому, боясь задержаться на ком-то или же отвести глаза. Все пятеро, одинаковые, будто медные дешевые монетки, и такие же бессмысленные. Никки смотрит с отчаяньем и злобой, до крови закусывает губы. Слабая, глупая и храбрая женщина, что она может, что понимает? Юми честнее, бледная как полотно, замершая, сама себя объявившая вещью, она и не пытается доказать, что что-то сможет. Кванмин дрожит и едва дышит, в его глазах стоят слезы, а на щеках румянец то ли от стыда, то ли от гнева, ему невдомек, кто здесь на самом деле должен стыдиться, а кто гневаться. Дзиро закрыл глаза, его похудевшее, повзрослевшее лицо кажется таким строгим, торжественным, словно он уже мертв. Курояма… Курояма улыбается. Как улыбается своей победе смертник, загнавший неприятеля в ловушку и жертвующий своей жизнью. Так спокойно, словно собравшиеся здесь пьют чай, а не держат клинки у горла. Готов к чему угодно. Что же ты тянешь, ничтожество? Громадина, больше и сильнее любого из них, как щенка сбрось с себя этого оборванца, рассеки его мечом повдоль! Ты можешь, так почему ты не делаешь? Японец, воин, ты должен уметь убивать без жалости, убивать быстрее, чем дышишь! Ну же! Таро улыбнулся чуть шире. Будто извинялся. Тот наемник, что держал меч у его шеи, под взглядом наследника отвел глаза. Клинок задрожал в руке. В тот же миг японец едва уловимым движением дернул шеей, тонкий порез на горле наполнился кровью. Губы воина сквозь растягивающую улыбку беззвучно вылепили что-то, похожее на слова. — Вы ничего не добьетесь, — наследник резким ястребиным движением повернулся спиной к заложникам и зашагал в лес. Дальше. На север. Не обращая внимания на то, как в уши вбился хрип и будто густое вино, чавкая и булькая, толчками полилось через горлышко опрокинувшегося кувшина. — Мы убьем их всех, слышишь! — крикнул Лю в спину наследника. — Точно так же! И некому будет тебя защитить, когда другие придут за тобой! Его Высочество не обернулся, не замедлил шаг ни на миг. Все молчали и смотрели вслед удаляющейся фигуре, пока та совершенно не скрылась из виду. А затем хлюпнула напитавшаяся кровью трава, на которую упало тело убитого самурая. Они догнали наследника уже на самой вершине холма, куда все шестеро добрались запыхавшимися и взмокшими, в наступивших сумерках каждый не по разу споткнулся, а то и рухнул на землю. Вырвавшись из застлавшей склон тени, Его Высочество обессилено привалился спиной к дереву, едва не сполз по нему на землю — и нашел в себе силы рассмеяться в голос, когда такие же загнанно дышащие, едва волочащие ноги, воины поднялись вслед за ним. Здесь лес становился редок и светел, могучие дубы стояли вперемешку с кедрами, вместо непролазных кущ под ногой бесшумно расступалась низкая густая трава. Здесь у мечников, сколько бы их ни было, против стрел нет ни единого шанса. — Так трудно было загнать меня в низовья, чтобы напасть там? — наследник, стряхнув с лица улыбку, брезгливо поморщился и взялся за тетиву лука. — У вас в живых остались одни бездарности. — Мы не хотим нападать, Ваше Высочество! — Линг, убрав меч в ножны, поспешно распростерся на земле. — И после того, как вы убили моих людей, я должен вам верить? — скривился наследник, обводя взглядом представших перед ним бойцов. Четверо. Пятый едва мелькнул — и пропал. — Дайте сказать, Ваше Высочество, или нам придется вас поймать и скрутить, — Доксу заискивающе наклонил голову. — Сперва покажите, где Ли Донхон устроил на меня засаду. — Нет никакой засады, Ваше Высочество! — не поднимаясь с земли, протянул Линг. — Если бы мы вам не верили, разве стали бы мы просить выслушать нас? — Если бы вы мне верили, вы бы пришли без оружия, — отрезал наследник, на несколько шагов отступил от дерева. — Мы встретили солдат, они шли за вами из Кимдже, получив приказ схватить японского шпиона, — поспешил объясниться Чои, вслед за китайцем опускаясь в траву. — Позвольте нам сопровождать вас в Хансон, Ваше Высочество, мы защитим вас лучше японцев. — Тогда пусть те, кто верит в мое происхождение, поклонятся до земли. Помешкав, Доксу сложился в церемониальном поклоне, скрыв лицо за стеблями травы — но вот Лю так и остался стоять. И пятый воин — лучший мечник из всех оставшихся, помнил Его Высочество — так и не объявился. Сила, расколовшая единый, что кусок яшмы, отряд, продолжала упорно растягивать его в разные стороны. Никому из живых наследник больше не верил. Лю не успел ничего сказать, не успел даже закрыться мечом, и упал, пронзенный стрелой. Доксу, услышав свист тетивы, вжал голову в плечи, совсем низко припал к земле — и с рычанием вскочил, кинулся на наследника. Стрела вонзилась в его горло, воин успел пробежать еще десяток шагов, даже махнул мечом уже почти вслепую, и с хрипом рухнул в траву, когда Его Высочество выдернул стрелу из раны. — Ну что? — оскалился он, вновь кладя ее же, залитую кровью, на тетиву. — Кто еще осмелится во мне усомниться? Я доберусь до Хансона, и вас всех казнят так или иначе, поэтому выбирайте, умереть после пыток и быть разрубленными на части, как предатели, или сейчас пасть от моей руки! — А не вы ли предатель, Ваше Высочество? — Чои, оставив меч на земле, медленно поднялся во весь рост, раскинул руки в стороны. — Я верен вам. — Тебе ли не знать, сколько верных приказал убить ван за то, что они ослушались приказа! — рыкнул наследник, палец на тетиве дрогнул. — Чем я лучше его? По всем формам вы совершили государственную измену. Предателям нельзя верить. — Так чего же вы ждете, Ваше Высочество? — горько улыбнулся мужчина, стряхнул с ног сапоги и скинул плащ, оставшись в изношенном, грязном, но кое-где сохранившем изначальный белый цвет ханбоке. — Этого? — Того, что Ли Донхон, награжденный за фехтование мечом на втором государственном экзамене, нападет на меня со спины, — наследник склонил голову набок. — Разве наши пустопорожние разговоры нужны не затем, чтобы дать ему перевести дыхание и набраться сил? Я убью вас всех, одного за другим, а после напорюсь на его меч. Он будет героем, победившим тирана и чудовище, презревшее жизни и верность собственных людей, разве не так? И твоя жертва будет не напрасной, Чои Чивон, тезка легендарного Чои Чивона. Я помню ваши имена все до единого. Так, может быть, я все-таки самозванец? А там, в Хансоне, настоящий наследник уже готов взойти на трон… и одна, а то и две придворные клики сокрушаются и кусают локти оттого, как медленно добирается до столицы двойник, которого они бы страстно желали посадить на трон, чтобы играть им, как куклой. Или в Хансоне под личиной наследника скрывается Имуги, ваш командир, и именно он отдал приказ найти и убить меня, того, кому был предан сильнее вас всех вместе взятых. Как ты думаешь? Отвечай! Чои отступил на шаг назад, едва не споткнувшись, раскрыл было рот — и замотал головой, не решаясь сказать ни слова. Стрела вошла точно в его сердце, не брызнуло и капли крови, когда воин вслед за остальными рухнул на землю. Остался один Линг, китаец, но он не решался даже поднять головы, лишь сильнее сжимался в комок и утыкался лбом в землю. — Не жалеешь, что пошел в этот отряд? — наследник шагнул к нему и застыл, нависая сверху скалой, носком несуразного варварского сапога ткнул в его бок. — Может, твоя голова расколется сама, распухнув от всего того, что втекло тебе в уши? — Пощадите, Ваше Высочество! — едва смог выдавить из себя Линг, и в тот же миг свистнул его собственный выдернутый из меч, отсекая несчастному голову. А наследник устало опустился в траву рядом с мертвецом, перевел дыхание и утер выступившую на лбу испарину. Теперь в отряде Десяти Тысяч Звезд, его личном маленьком и беспрекословно верном войске, осталось всего два человека. Пятый воин бросился на наследника, когда тот, устав ждать, уже спускался вниз, к своим людям. Трава глушила шаги, Его Высочество едва успел обернуться, меч просвистел у самого плеча. Едва успелось перехватить чужую руку, мужчина оступился и потянул второго за собой, кубарем покатились по склону вниз. Ли оказался сверху. Крепко сбитый, сильный и тяжелый, он всем своим весом впечатал наследника в землю, одной рукой схватил его за горло. Меч трепыхался в схваченной руке, то и дело пытаясь нырнуть под ребра, и впервые за весь проделанный путь Его Высочеству стало страшно. Так страшно, что тряслись поджилки и ледяными иглами кололо спину, а дыхание перехватывало вовсе не от стиснувшей шею руки. Сбросив с себя оцепенение, наследник боднул его лбом в нос — и этого хватило, чтобы оторвать его руку от себя, а после выхватить из-за пояса нож и ударить под ребра. Скорчившись и едва не выпустив меч, Ли скатился с его тела. Оба поднимались на ноги долго и тяжело, шатаясь, мечник опирался на меч и ладонью зажимал обильно кровящую рану. — Хоть перед смертью скажи, кто ты такой, — поморщился он, — чтобы мы хоть на том свете знали, кого казнят как японского шпиона, и там не встретили тебя с мечами. — Японцы представляются тем, кого убивают, и варят приговоренных к смерти в соевом соусе, — прокашлявшись, наследник вытер нож о рукав и убрал обратно за пояс, закинул на плечо лук. — Я не японец. Варись в собственных мыслях. И он зашагал по склону вниз, обернувшись лишь тогда, когда стволы деревьев почти скрыли собой поле битвы. Раненый воин уже стоял на коленях, бессильно уронив голову на грудь, но продолжая опираться на меч. Нашел своих Его Высочество уже затемно. Не разжигая костра, они собрались на той же полянке с кедровой порослью, сбились в один ком подле тела Таро, под которым кровь уже почти впиталась в землю. Ни слова не говоря, наследник выудил из оставленного у костра узла последние обрывки алой накидки, отрезал лоскут и ссыпал туда горсть соли — половину того, что он взял у разбойников за обещание сопроводить двух монахов на север. В том же молчании Его Высочество срезал с покойного уши и положил их в соль, на два слоя скрутил ткань в узелок и убрал за пазуху. — Камелия все-таки нашла свою жертву, — с усталой усмешкой обронил он, закидывая на плечо пожитки, кинул сгрудившимся людям флягу с водой, все это время проболтавшуюся на поясе. — Пейте. Нам нужно уходить отсюда. — Чжоу… — протянула было Никки, но наследник остановил ее взмахом руки. — И любому, кто скажет сейчас хоть слово, я перережу горло. — Его Высочество забрал с тела Таро не тронутую корейцами Мурамасу и заткнул меч за пояс, а после, даже не глянув на японку, вновь зашагал на север. До самой середины ночи, когда наконец объявили привал, никто не осмелился не то что слово сказать — даже подойти к наследнику.