***
Ю продолжал следить за таинственным мужчиной, стараясь быть как можно незаметнее. Зачастую приходилось следовать за мишенью издалека, чуть ли не теряя его из виду. Неприметная одежда, чуть ссутулившаяся, как и у любого простого горожанина спина, никаких резких, заметных движений… слишком легко было потерять мишень в толпе, на незнакомых улицах, среди казавшихся одинаковыми рук, голов и спин. Еще несколько членов команды шли на удалении в сотню шагов, редким разомкнутым кольцом охватывая мишень и отслеживая путь. Они уже не проклинали своего командира, повседневная скука уступила место азарту гончего пса, идущего по еще теплому следу. Он шел на рынок. Здесь можно уже не прятаться, следовать на расстоянии шага. — Линг, ты слышал? Он будет здесь целый день. Мы можем пойти развлечься, а дальше просто найдем его здесь снова. Я теперь эту шляпу узнаю из тысячи таких же. — Ага, если он не поставит заплатку на ту дырку слева. — Поставит — найду его по самой заплатке, по походке, по росту, в конце концов. Здесь таких не очень много. Только как какой-то босяк заработал на сытую жизнь своему отпрыску? Видно, что его с детства хорошо кормили. — Тебя вот тоже хорошо кормили, Чои, да ростом не вышел. И не такой уж он высокий. — Передо мной у него преимущество в длине рук. Если встретимся один на один… — Ты веришь в ту чушь, которую нес Ясу? Да он просто дал нам повод сбежать из трюма! — Уже не считаешь его столь жестоким? — Я не говорю, что он сделал это намеренно. Командир не производит впечатление умного человека. — Знаю… — один из мужчин беззвучно рассмеялся, — ты в нем только жареную селедку видишь. — Но сильную селедку. — А на кого поставил бы — на селедку, или на этого бродягу? — На Ясу. Он мастер. — Когда же он успел надавать тебе по шее? — Сплюнь. — А вот на это я бы посмотрел. Вдруг ты вернешь себе звание и пост? — Хорошая идея. Но не здесь и не сейчас… — раздался ничего не выражающий голос. Наемники, до этого наблюдавшие за «мишенью», о чем-то переговаривающей с торговцем, обернулись. Перед ними стояла замотанная в какое-то тряпье бабка. Костлявые, обмотанные грязными хлопковыми лентами руки сжимали палку, заменявшую женщине клюку. Из-под накинутого на голову капюшона сверкали лишь кошачьи желтые глаза на землисто-коричневом лице. Воины переглянулись, но когда один из них повернулся к незнакомке, на ее месте даже не было отпечатков следов… — Ээ… что за… — Я же говорил, он демон! — Брось, просто какой-то дух решил нас предупредить. — Вы голос этой старухи запомнили? — А что голос? Она с южных островов, я слышал такой голос на войне. — И? — У нас есть приказ… — бросил Ю, — продолжаем.***
Все члены посольства направились в Эдо, оставив пустой корабль покачиваться на серых волнах. Бóльшая часть команды разбрелась по городу, оставив лишь нескольких на судне. Среди них был и человек, искавший в этом городе того, кого должен был найти. Случай предоставил отличного слугу, всего за день решившего задачу, казавшуюся невыполнимой. Не хотелось думать, что это может быть ошибкой, но слишком все было похоже на чудо. Словно он сам хотел вернуться, сам искал способ встретиться, но почему-то боялся взять все в свои руки и сделать первый шаг, будто бы давая судьбе самой все расставить по местам. Могло ли такое быть? Неужели… Все оказалось слишком просто. Слишком. — Где он, Ким? — старик как всегда расхаживал по палубе от борта к борту, слуга послушно семенил следом. — Еще на рынке, но, если все пойдет хорошо, должен идти в квартал трущоб. — Трущоб? Он опустился до такого? — Нечему удивляться. Мы не знаем, что было эти годы. — Ким, ты уверен, что нам следует идти к трущобам? — Да. Стоит выйти пораньше, и мы успеем перехватить его около рынка. — А разве оттуда только одна дорога? — Он выбирает короткий путь. А как иначе? И он меня еще не заметил. — А есть ли смысл идти к нему прямо сейчас? — Так или иначе, если он не захочет идти с нами — мы узнаем об этом достаточно рано, чтобы принять меры. — Что ты предлагаешь? — Ничего. Время само распорядится нами. — Значит, от рынка к трущобам, по самой короткой дороге? А если мы не успеем? — Я слышал его разговор, господин. Нам еще придется ждать. — Еще не переоделся в халат с драконами, а мы его уже ждать должны. Ишь, важный… а нам с тобой, Ким, привыкать придется. — Разве вы уже отвыкли ждать? Ведь еще недавно его отец… — Сравнил. Отец по сравнению с сыном — пичуга безобидная, даже клюнуть не может. А этот ястреб разорвет, стоит только слово поперек сказать. — Могло ли изгнание изменить его? — Он железный, и покрепче копья будет. Изменить… быть может, заточить, но — не сломать. — Господин, может быть мы продолжим беседу в пути? И простите, но в этот раз придется обойтись без паланкина. — Я не узнаю тебя, Ким… — старик залился беззвучным смехом, — ты мог бы сказать, что тебе в одиночку его тяжело тащить будет, вместо того чтобы прямо говорить, что придется идти пешком. Проглотил свой острый язык, что ли? — Если я его проглочу, я отравлюсь, господин… — в этот раз смеялся уже слуга. — Да, если ванский отпрыск и изменился, он мог стать похож только на тебя… — посол изучающее взглянул на мужчину, в блестящих под морщинистыми мешками век зрачках зажегся недобрый огонек, тонкие иссохшие губы растянулись в улыбке, — а кто из нас говорил, что наследник мог бы прятаться в родном городе, на виду у всех, и никто бы его не нашел? — Но, господин, не хотите же вы… — во взгляде слуги мелькнул неподдельный страх. — Не бойся, я знаю твою историю. Он сам привел тебя во дворец. Не могли же вы в том лесу поменяться головами? Даже с помощью богов такое не сделать. — Кто знает… — Ким сдавленно хихикнул, возвращаясь к своему обычному спокойствию. В конце концов, хозяин для него был лишь человеком, волей судьбы поставленным выше, и не важно, что у него есть право приказывать. — Идем? — Идем, господин.***
Солнце неторопливо бежало по небу, отмеривая для земли отпущенное на день время. Огненный шар светила уже преодолел половину небосклона и начал неспешно катиться на запад, в сторону невысоких гор. Он шел с рынка домой, отдохнуть. В этот раз день выдался спокойным, разве что заработать удалось не так много. Но разве нужен большой кошелек, когда ты живешь одним днем, когда заночевать можно где угодно, а деньги на еду может подать любой добрый прохожий? Не нужно поливать своим пóтом жалкий кусок земли, обеспечивая миску риса на каждый день. Все просто. Сам себе слуга, сам себе господин. Главное только хранить тот свиток, в котором прошлый хозяин печатью скрепил слова о дарованной свободе. На рынке всегда найдется тот, кому можно не задаром помочь, тот, кто за умение слушать — сидеть молча и изредка поддакивать — поделится своим обедом. Те гроши, что нужно платить за жилье в бараке, можно насобирать в придорожной пыли за день. И — ты сам себе хозяин. Знакомый поворот. Сейчас налево, затем прямо по проулку до тупика, перелезть через какие-то обгоревшие руины — похоже, это была кузница — а дальше прямо, и валяться до вечера на лежанке, пока кому-нибудь из друзей не придет в голову идея получше. Вот они, эти обугленные, потрескавшиеся стены, сложенные из самого дешевого кирпича. В этой части Хёго сгоревший дом, если он не бумажный, может простоять с десяток лет, прежде чем землю освободят и построят что-нибудь снова… да ту же кузницу. Неплохо было бы ее отстроить, для местного сброда хоть какая-то работенка найдется, а кто посноровистее, может и в подмастерья пойти… — Он здесь, господин… — шепнул слуга на ухо послу, — я говорил, вам не придется идти зря. Нищий перелез через остатки стены, бывшие ему чуть ниже груди, поправил тростниковую шляпу, посмотрел вперед. Ловушка. Тогда его все же заметили. Не стоило с таким презрением глядеть на пышную длинную процессию, перекрывшую самую короткую дорогу. Уже не сбежать. Низенький сухой старичок с жидкой полуседой бородкой, тот самый, из последнего паланкина, поклонился нищему, поправляя метущие землю полы белого чиновничьего халата, и начал что-то быстро, сбивчиво лепетать. Язык был вроде бы и знаком, но то ли это был диалект, то ли говор коверкал фразы, так что едва удавалось уловить отдельные слова, но никак не смысл. Свита посла — семь человек ставших полукругом у остатков стены — не позволяла пройти вперед, многочисленные равнодушные взгляды не давали прыгнуть обратно за стену. Нищий сделал шаг назад, уперся спиной в кирпичную кладку. Да что им надо, в конце концов?! Старик продолжал что-то лепетать, постоянно поправляя полы халата и кидая грозные взгляды на подчиненных. Бродяга постепенно оживал, выходил из оцепенения. — Я ни в чем не виноват! — на корявом китайском выпалил мужчина, падая навзничь и разве что не подползая к ногам посла. — Я ничего не делал! Я не смотрел на вас! Где-то раздался ехидный смех. Старик усталым жестом закрыл лицо темной, морщинистой ладонью, помолчал пару мгновений и снова начал говорить. Убьют на месте. — Отпустите меня. Богами прошу… — дрогнувшим голосом продолжал бродяга, — я… я найду деньги, я уплачу за все, только не убивайте… я хочу жить… отпустите, п-пожалуйста… Слуги — как на подбор все статные мужчины среднего возраста, с правильными и строгими чертами лица, словно носящие почти одинаковые холодные маски — все так же стояли полукругом, вперив взгляды в нищего. Вышколены слишком хорошо, даже дыхание остается ровным. Ни вздоха, ни звука, ни шага. У многих меч привешен к поясу. Не дрогнув, порубят на куски, стоит только тому грибу сморщенному кивнуть… Тот в белом наконец-то замолчал. Нищий не видел его взгляда, но спиной чувствовал холод этих серовато-карих выцветших глаз. Металлический, тяжелый холод. От него ждут ответа. Но что он может сказать? Посол утомленно прикрыл глаза. Он знал, надеяться не на что. Найти того, ради кого и было задумано это путешествие в Ниххон, с самого начала казалось безумством, слепой отчаянной попыткой поставить все на свои места. Никто не верил, что это возможно. И вот, в первый день, когда не было даже мыслей, с чего начать поиски — этот взгляд. Острый, безжалостный, мудрый. Расстояние не было помехой для переданной через него силы. Неужели ошибка? Наваждение? Игра уставшего, а может и больного рассудка? Тот, кто еще вчера мимолетно, с презрением оглядев паланкин, заставил внутренности сжиматься в один горячий пульсирующий комок, согнувшись и не смея поднять головы, лежит в пыли и дрожит от страха. Быть может, Ким нашел не того? Да нет же. Та же фигура, то же лицо, тот же рост… не мог сын бедняков вырасти на голову выше того сброда, среди которого живет. Этим плечам, скрытым застиранным тряпьем, пристало облекаться в алый шелк, расшитый драконами. Да, это был тот же мужчина, что и встреченный днем раньше. Ошибки не было. Но… ошибка была раньше. Нет смысла надеяться на чудо. Слишком роскошен был бы этот подарок богов. Он искал их сам? Тогда почему же не добрался до столицы? Нет, не нужно ему ничего этого. Захочет — вернется, не захочет — вся страна может искать его вечность, но не найдет. Злая шутка того, кто даже не знает о мытарствах бедного старика, в очередной раз выпустившего из рук возможность в тиши дожить свой век. Если бы разрешено было — посол бы ненавидел наследника. Но почтение, пусть и по долгу службы, сильнее. Игра ценой в королевский трон… поневоле приходится уважать противника. Бродяга все дышал дорожной пылью и слушал напряженную тишину. Уже давно посол молчал, думая о чем-то своем. Тяжелый вздох, скрип подошв дорогих туфель… И каждый направился своей дорогой. Не выдержав, старик обернулся. Бродяга с сосредоточенным видом отряхивал штаны, но вот на миг поднял голову… клинками скрестились взгляды. Второй выстрел попал точно.***
Ю презрительно усмехнулся, вытаскивая меч из ножен. Значит, не убить, а лишь чуть-чуть напугать… это просто. Наверняка можно будет даже не бить… сейчас этот несчастный даже не поймет, что случилось, выглядит слишком напуганным. Пусть придет в себя, отойдет от свалившейся на голову неотступной ноши в виде посла со свитой, хоть задумается о случившемся и о том, что же от него хотели. Да этот босяк, кажется, даже не понимает по-корейски… или делает вид, что не понимает. — И что мы с ним будем делать? — То, что приказал командир. — Хах… и что ты задумал? — Куда побежит лисица, выбравшаяся из ловушки? — Думаешь, приведет? — Мы все равно не знаем, где он ночует. Так хоть посмотрим, где прятаться будет. — Не боишься заблудиться? — Здесь? Линг, не зли меня. Забыл, что тебя в отряде держит? — Хорошо, идем, идем. Трущобы. Жалкие лачуги с заплесневелыми бумажными стенами, глинобитные полуподвалы без окон, настроенные как попало. Узкие, грязные кривые улочки, извивающиеся как клубок червей. Тупики, развилки, подземные переходы… целые семьи, по несколько поколений живущие в одном грязном, темном, сыром углу… что лучше — быть рабом, и своему хозяину передать все заботы о жилье, или жить в своем доме, мало чем отличающимся от барсучьей норы? Безропотно исполнять любой приказ, не принадлежать себе, но иметь надежду на миску риса раз в день и крышу над головой, или же, оставив себе право выбора, зарабатывать жалкие гроши, нанимаясь туда, где требуется пара рабочих рук? Здесь было мало детей — многих просто продавали, чтобы прокормить свору малолетних нахлебников, еще слишком слабых, чтобы работать. Больные, истощенные, завшивленные мужчины и женщины с вечной маской угрюмой серьезности на лице, голозадые дети с вздутыми от плохой пищи животам. Живущему здесь сложно будет угрожать. Подчинить себе богатого просто — нужно лишь отнять достаток. Воина, живущего по правилам собственного меча — надругаться над честью, заставить разочароваться в долге, пообещать жизнь хуже смерти. Ломать раба нет нужды — он и так сломан. Но… что делать с тем, у кого нет ничего? Ценит ли он жизнь? Долг? Верит ли в богов? Боится ли физической боли? Подчиняется ли деньгам и силе? Есть ли у него семья и друзья, а если и есть — ударив по ним, попадешь ли в него? Самый слабый противник — тот, кому не за что сражаться, но что он потеряет, приняв поражение? Как сломать то, что разбито на куски? Как испугать того, кому не за что бояться? С каким оружием идти против пустоты? Мишень коротко, иногда едва заметным движением головы, приветствовала почти каждого встреченного в трущобах. Есть ли среди этих знакомых те, кому он дорог? Те, кто важен ему? Этого не сказать за один день. Пустые взгляды, тяжелые лица. А он… он просто идет. Ссутулившись, размеренно передвигая присогнутые в коленях ноги. Не убегает, не преследует. Та встреча с послом — всего лишь волны на поверхности горного чистого озера, не прячущего слои ила и тяжелые камни. Какой бы сильный ни был шторм — ветер уляжется, вода успокоится. И снова смотришь в чистое зеркало. Тот страх был сильный, настоящий, но не глубокий. Кольнул, соскользнул, растаял. И забыт. Поворот, еще поворот. Тупик. Мишень скрывается в заброшенной глинобитной хижине и тут же появляется с другой стороны, в другом переулке. Одни идут через крышу, вторые — его же путем. Покрепче закутаться в купленные тут серые дорожные плащи, скрывающие мечи у пояса. Он кружит по городу, путая след, или просто бездумно шатается, позволяя ветру вынести из головы все лишнее? Заметил слежку, или чутье подсказало поплутать, сбивая с толку возможного преследователя? А может быть он ищет кого-то? Но кого? Зачем? Что это за игра, в которой не знаешь ни своего противника, ни правил, а лишь поставленную цель? Идет быстро, легко, не сбиваясь с дыхания. Под тканью штанов подрагивают мускулистые икры, сквозь обмотки на лодыжках видны натягивающиеся сухожилия. Для простого нищего слишком. Бегает? Посыльный? Каменщик, месит полужидкую глину? Просто странник, который может без отдыха идти день и ночь, лишь бы не оставаться на месте? Или искусный боец, ударом ноги вышибающий всадника из седла и ломающий древко копья ребром ладони? Если он выпрямит спину, расправит плечи, поднимет голову, если посмотрит в глаза, не прячась за первой попавшейся маской — даже молча, скажет все сам. Но все так же согнута спина, опущены плечи, взгляд под ноги. Одежда — бесформенное, бесцветное тряпье, словно кокон. Широкие рукава прячут руки, лишь мельком видны загорелые запястья и ладони. Свободно болтающаяся рубаха скрадывает пояс мешковатых штанов, густые черные волосы скрывают линии шеи и затылка, тростниковая шляпа как шапка гриба-зонтика закрывает мужчину от взглядов сверху, заставляя сливаться с десятками таких же. Чем его отличить от толпы, хладнокровно убивающей людей и делающей их частями безжизненной уныло-серой мозаики? Рост довольно приличный, крепкое телосложение. Если б он только не сжимался, как морская губка в отлив… но все равно заметно, что довольно высок. Походка. Переставь его на отвесную скалу, и кажется, пойдет по ней так же легко, как и по этой грязной петляющей узкой улочке. Волосы. Хоть и немыты, но густые, ухоженные. Чем бы он ни занимался сейчас — должен знать времена и лучше, чем жизнь в трущобах. Резкий залом улицы — и мишень исчезает в толпе.***
Он уселся в углу сожженной кузницы, сгорбившись и обняв колени руками. День начался так хорошо… и тут словно из пустоты, с неба, этот старик, несший полную чушь. И что дальше? Он еще придет, и не один раз, и снова будет нести чушь… и хорошо если он один, а то притащит на хвосте еще ворох неприятностей… только этого не хватало. Хотя с другой стороны, можно найти в этом котле с потрохами и что хорошее, стоит только как следует поискать. Может, денег у него попросить? А что? Говорит же почтительно, даже кланялся вначале. Еще неизвестно, кого этот чудак бородатый увидел в нищем. Хотя охрана серьезна, с такими не поговоришь о цене похлебки в ближайшем трактире. Слово поперек — и любой из них с радостью отделит от тела голову обидчика господина. Кусок глины с шумом отвалился от стены, упал в пыль. Нищий вздрогнул, но не успел обернуться. Тростниковая шляпа отсекала от взора почти весь переулок, оставляя лишь кусок дороги и фундаменты ближайших домов. И несколько пар стоп в веревочных сандалиях. — Убил бы тебя, да жалко руки марать… — с ужасным акцентом произнесли ближайшие ноги, — но оставить на тебе пару синяков не побрезгую. Воду для омовения можно и из моря брать. Легкие смешки со стороны других ног. — Но… я же… я ничего… — проблеял взятый в кольцо нищий. Опять эта сгоревшая кузница стала ловушкой. — Не притворяйся! — рыкнул тот, кто стоял ближе — судя по всему, начальник — и сделал шаг вперед, — ты водил нас по всему городу, путая следы. Мы идем за тобой, всегда. Не скроешься. Мы видим каждый твой шаг. Так не путай следы, жалкая тварь! Ты не уйдешь. Не пытайся бежать, это бесполезно. — З-зачем повторять три раза? — нервно хихикнув, спросил мужчина, робко поднял глаза. Перед ним стояли пятеро мужчин в темно-серых дорожных плащах. Тяжелая ткань не скрывала военной выправки, ухоженные ладони лежали около рукоятей мечей, видимых под плотными складками одежд. Если охрана того сморчка в белом вызывала страх, эти же вселяли в душу настоящий, звериный ужас. Не просто воины, готовые исполнить любой приказ господина — наемники. Элитные, дорогие наемники. Эти могут не просто убить, а заставить молить о смерти. Легко. И нет уже ни единого шанса… Не дойдя взглядом до лиц, босяк опустил голову к земле. Второй раз за день дышать глиняной крошкой… уж лучше так, чем пытаться спастись, рискуя быть порубленным на куски. Спрятавшись за шляпой как за щитом, сжавшись в комок и уткнув лицо в землю, мужчина мелко дрожал и одними губами шептал молитвы. И ждал. Они молчали, неподвижно, как статуи, встав полукругом, смотрели на свою жертву. Нищий кожей чувствовал пять пар глаз, ощупывающих его, и от этого еще старательнее закрывался шляпой. Мог бы — стал бы невидимкой. Жаль, в подобные детские сказки оставалось лишь верить. Время тянется нитью, сматываемой с кокона шелкопряда. Медленно, до боли медленно, сбивая дыхание быстрее самого быстрого бега и самой тяжелой работы, но чуть ускорься — и порвешь. Загнанный в ловушку молча считал удары сердца. Жить еще хотелось. Один неверный ход — и они с радостью познакомят мужчину со своими клинками. У таких вряд ли может быть тупое оружие… — Ты достаточно разумен, чтобы не лезть не в свое дело,— прошипело над головой, — если нет — тебе же хуже. Звук удаляющихся шагов эхом отдавался в голове. Подождав еще немного, нищий поднялся. Отряхнул с колен пыль, поправил шляпу, с нескрываемой злобой посмотрел вслед ушедшим. За один день, от одного неверного взгляда, город перестал быть дружелюбным. Неизвестно, почему, неизвестно, чего теперь ждать, смириться или бороться, покинуть Хёго или остаться… Ясно одно — это только начало.***
— Хмм… Чжоу, это не шутка? — Нет. Меня могут убить. Даже дважды, — мужчина усмехнулся, поудобнее устроился на соломенной лежанке в бараке. — Сначала ребята в белом, затем в черном. Хотя, если повезет, тебе останется еды на полгода. Ты ведь не побрезгуешь человечиной? — Если хочешь, теперь я всегда буду ходить с тобой. Ты ведь знаешь, моя катана в надежном месте и я каждый день туда наведываюсь. — Бенджиро, ты их видел? А я видел. Даже если ты выйдешь в полном доспехе против любого из них, обезоруженного и голого, я ни одного рисового зерна не поставлю на твою победу. — Но… — Когда ты последний раз досыта ел? — При чем тут это? — А они ели. Не знаю, какими техниками они владеют, да и упаси меня боги узнать, но они точно сильнее и проворнее тебя. Да и откуда в тебе столько смелости? — Ты уже несколько раз спасал мне жизнь… — Сколько еще вбивать тебе в башку, что пора отказаться от самурайских привычек? Я спасал твою шкуру только потому, что мог спасти, а вовсе не потому, что считал себя должным помочь. Ты мне спасибо тогда сказал? Сказал. И хватит. Не вмешивайся. — Но… а если они убьют тебя? — И что? — Ты же… — Тебе жить надоело? Они и так следят за мной. — Но ты ведь мой друг… — И что? Не дашь перебраться в Китай? — В Китай?! — Там они меня точно не найдут. — А я? — Хочешь умереть вместе со мной? — Думаешь, они все же тебя достанут? — А что им станется? Если не одни, так другие. Я своей жизнью не дорожу, да и кроме нее у меня отбирать нечего. А у тебя есть сестра, ее хоть пожалей. Не думаю, что мимо твоей гибели она пройдет равнодушно. — Послушай… ты даже не знаешь причин всего этого… зачем ты им? С чего они в тебя вцепились? — А это важно? Если я буду в этом разбираться, меня еще быстрее порежут на филе и прожарят со специями. Да и ясно, как день — меня приняли за другого. — Я не верю в то, что тебе нечего терять. — Моя судьба это моя судьба… — мужчина устало улыбнулся, закрыл глаза, положил руки под голову, — а в чужие дела я лезть не хочу. Тот кот в белом даже не был японцем… вмешаться в перебранку двух стран… я люблю пошутить, но не настолько. — Это из-за прошлой шутки ты оказался в рабах? — Почти. — Чжоу, ты ведь ни разу не рассказывал, что было в рабстве… — юноша поближе пододвинулся к другу, спихнул его локоть с жидкой, продавленной грязной подушки, прилег рядом, — расскажешь? Не спи. — Ничего интересного не было… хозяин был скуп, но умен, поэтому я занимался тем же, чем и сейчас. Работал где придется, получал деньги, за еду и ночлег отдавал хозяину все заработанное. Кормил хорошо. — А самым необычным из твоих поручений что было? — Да не помню я, отстань! — Мясом кормили? — Бывало. — А он тебя бил? — Бенджиро, замолчи, а то получишь! Благоразумное молчание в ответ. А нищий продолжил вслух думать о событиях дня. — У каждой стороны свои интересы, и они явно не дружат между собой… — А если дать им встретиться? — Не надейся, не перережут они друг друга. — С чего ты взял? — Черные нашли меня сразу после белых. Они следили и сами в этом признались. Так почему же не прирезали меня до встречи с тем грибом сушеным? — Им виднее. Ты их встретил в начале дня? — Бенджиро, не смеши меня. Их начало дня — мой ужин. Только зачем ты спросил? — Я хочу проследить за ними. — И подставиться под мечи. Они меня нашли в городе за один день, после одного взгляда из толпы. Ты мог бы сделать так же? — Чжоу… — Я помню свое имя, не бойся. И что ты хочешь? — Я не хочу, чтобы ты исчез так же, как и появился в моей жизни. — Если человек уходит, значит он больше не нужен. Ты перестал мечтать о харакири? У тебя есть деньги и ночлег? Твоя сестра достойно живет? Так зачем я тебе? Вот выбил же из тебя на свою голову всю ту самурайскую чушь… может снова вспомнишь, что жизнь ничего не значит, и смерть — это всего лишь смерть? — Ты мой друг… я не верю, что все эти годы для тебя ничего не значат. — Значат. Поэтому я и не хочу, чтобы ты сдох из-за меня. Дай мне бежать в Китай. — Я с тобой. — Ты даже не знаешь имени моего отца, а хочешь идти за мной на край света… почему? Я дал тебе то, что было нужно, ты нашел свое место. И теперь, когда мне грозит смерть, ты запрещаешь спастись? Такова твоя благодарность? — Чжоу… я хочу помочь. — Ты поможешь, если забудешь меня. Так все угрозы наемников в черном будут пустыми. Не нужно быть мудрецом, чтобы понять — им нет нужды убивать меня, а важно лишь чтобы я не лез к тому старикашке… осталось лишь узнать, что ему от меня нужно. — И ты не можешь знать, что? Может быть, это связано с твоим прошлым? — Бенджиро… — нищий тяжело вздохнул, — у меня нет прошлого. Я умер.***
Она как обычно сидела в своей комнате и с сосредоточенным видом точила маленький красивый кинжал, который всегда носила под поясом кимоно. Гэйся запрещено носить оружие — но она и не была ей. Тихий шелест кимоно за спиной, бесшумные шаги. — Никки-чан, ками услышали твои молитвы. — Сайори, опять ты за свое… я не верю в то, что миру ками есть до нас дело. — Тшшш, ты только послушай! Я видела, как Мама-сан говорила с самураем, и я слышала, что она говорила о тебе! Я прислуживала им, и слышала почти весь разговор от начала и до конца. Скоро твой отец заберет тебя отсюда. — Не дождется. Уж лучше я покончу с собой. — Но он ведь поселил тебя сюда только затем, чтобы потом взять к себе. — Или убить. У него уже есть приемный сын, который наследует титул и земли. — Но почему тогда он не отослал тебя в монастырь? Это было бы лучшее решение. — Дом Цветов и Ив купил Ряксми, а я всего лишь человек, который может безбоязненно к ней подходить. Без меня никто не станет держать ее здесь. Я думаю, втайне мой отец надеется, что рано или поздно в этом полосатом котенке проснется дикий зверь и она свернет мне шею. Глупец. Он не знает ни Ряксми, ни меня. Да и в какой монастырь пустили бы с живым тигром возрастом в десять лет? Пока она жива, я буду заживо гнить тут без права на сэппуку… ненавижу его. Ненавижу свою беспомощность. Ненавижу, что родилась девочкой. — Ты родилась самураем, Никки. Это самое важное. — Благодарю. Ненавижу, что родилась самураем! Сайори хихикнула, прикрыв рот ладонью. Сколь же предсказуемой была ее подруга… но ведь Акинори-сама знала, что они дружат, и все равно вызвала Сайори. Наверняка специально, чтобы к моменту приезда отца дочь уже была готова. Интересно, что ей нужно от этого мужчины, раз она уже шесть лет держит Никки у себя? Сумма, которую следовало бы платить за тайну, слишком велика, она разорит даже богатого даймё. Может быть, она сама в долгу перед ним? Но каков же тогда должен быть этот долг? И если Мама-сан чем-то обязана отцу Никки, то почему же дает девушке право первого шага? — Послушай… — гэйся села рядом с подругой, покорно опустив голову. На время все мысли уступили место пугливой настороженности. Один неверный шаг, и тайна ускользнет… — нельзя разбрасываться такими возможностями. Ты никогда ничего не говорила мне о своем отце, кроме того, что из-за него ты здесь… у тебя может не быть другого случая. Я хочу помочь. — Нет, — Никки горько усмехнулась, — мне и без тебя есть кому помогать. А как сказал один старик-торговец, это не моя тайна, я всего лишь храню чужое. Мне она досталась бесплатно, бесплатно и отдам, если хозяин разрешит. И принадлежит она моему отцу. А каким бы ничтожеством он ни был, он смог воспитать меня достойно. Я не имею права говорить об этом. — Но… — Нет. Даже не надейся меня подловить на чем-либо. — Я сейчас вовсе не о том! — на правильном юном лице девушки читалось неприкрытое негодование. — Решается твоя судьба, а ты даже не хочешь ничего слышать, да еще и ведешь себя так, будто кругом одни враги! Даже меня ты наверняка считаешь как-то заинтересованной в этом, хотя я всего-навсего хочу помочь! — У меня здесь и правда лишь враги кругом… — и она продолжила с совершенно спокойным видом точить лезвие, — одни намеренно, вторые по неосторожности, третьи из равнодушия. Друзей у меня нет. — Никки! Ты же… — на глаза Сайори уже почти наворачивались слезы, — как ты смеешь? Я никогда бы не стала вредить тебе… как ты посмела о таком подумать? — Успокойся… — собеседница устало вздохнула, — здесь даже я сама себе враг. Я верю, я доверяю тебе, но от ошибок не защищен никто. Даже тот мужчина, что приходит ко мне, может причинить вред, и гораздо больший, чем ты, но я не гоню его от себя. И он тоже не знает о моем отце того, что знаю я. Думаешь, если он придет сегодня вечером, он будет меня спрашивать о том же, о чем и ты? — Так ты будешь слушать, или нет? — Нет. Если это моя карма — что изменится от того, что узнаю я или не узнаю? Если же нет — так зачем мне знать? — Как скажешь… — она с тихим вздохом поправила рукав кимоно и опустила голову.***
Человеку, который ориентируется в открытом море по свету звезд, сложно доказать, что он может заблудиться в незнакомом городе. Даже если дорога сама собой приводит в тупик, слишком много веры в себя, чтобы признать это. Ян в изнеможении опустился на камень, вздохнул, спрятал лицо в ладонях. Уже несколько часов он шатается по этому проклятому городу, не в силах найти дорогу обратно на пристань. Какой бес тянул за язык того переводчика, рассказать про обнесенный забором целый квартал с продажными женщинами, и какой бес тянул самого шкипера кое за что другое, заставляя идти в незнакомый город? Казалось бы, ничего сложного нет, гавань на юго-востоке, и раз уж в море солнце и звезды не подводили… но это чертово небо, затянутое полупрозрачной облачной дымкой, теперь не показывает даже луну… и ведь нет ни одного знакомого, да просто понимающего не только этот тупой гавкающий язык, но и хотя бы чертов португальский или латынь. Да и кто может оказаться посреди ночи в парке, за забором увеселительного квартала, не то что из команды корабля, но даже из местных? — Простите, господин… — оклик на корявом английском с сильным акцентом, и не издалека, а в шаге за спиной, — я могу вам помочь? Голландец оторопело уставился на появившегося словно из пустоты человека. Неприятно теплая испарина выступила на ладонях… так и до смерти человека напугать недолго! Но какой же ты к Дьяволу моряк, если тебя может испугать подобная тухлая рыба? За подобными мыслями мгновение страха благополучно соскользнуло, оставляя лишь мерзковатый холодок вдоль позвоночника и обострившееся внимание. А этого человека он, кажется, где-то видел… нет, чепуха. Ян вскоре отогнал эту мысль — всего-навсего тростниковая шляпа и одежда такие же, как у многих из местного сброда. Ну, так же был одет тот нищий на рынке, который спас от чокнутого мечника, и что? Какое чудо подкинет его снова в качестве спасителя? — Да… — шкипер поднялся с уже нагретого камня, оглядел стоящего перед ним мужчину, самым вежливым тоном, на какой только был способен, произнес недавно выученные слова благодарности на японском. В ответ местный лишь что-то хмыкнул и жестом пригласил следовать за ним. Через какие-то четверть часа они уже уперлись в довольно высокий — порядком выше роста европейца, так что до верха не достать — каменный забор. — Ну и куда ты меня привел, ****? — голландец неодобрительно покосился на своего попутчика, но удержался от того, чтобы влепить ему хороший подзатыльник, припоминая случай на рынке. Мало ли сколько тут таких же шустрых бродит… — Веревка, — мужчина обернулся к моряку, похлопал ладонью по каменной кладке, — вы — залезть? — Где ты видишь веревку, желтозадый? Он лишь усмехнулся, пробормотал что-то в ответ, отошел от стены на шаг, и… взбежал по ровной каменной кладке до середины, с той же легкостью, что и по земле ходят. Уцепился за верх, с легкостью акробата перебросил свое тело на другую сторону. Ян удивленно присвистнул. За то жалкое время, проведенное в этой перевернутой с ног на голову стране, он уже дважды видел подобные фокусы. Тут их с детства подобному учат, что ли? Или все же это был один и тот же человек? Не прошло и минуты, как крепкая веревка спустилась по стене. Странный азиат уже сидел на заборе верхом, болтал ногами и напевал какую-то песенку. — А она хорошо закреплена? — шкипер подергал веревку, стараясь не смотреть на обитателя забора. Жизнь приучила не верить ничему, кроме интуиции, а эта шлюха то упорно молчала, то, как сейчас, вопила дурниной. Мужчина со стены спрыгнул на землю и снова, в три движения, залез обратно, показывая, что бояться нечего. И с улыбкой уставился на европейца своими узкими темными блестящими глазами. В темноте были видны лишь белки, и вместе с яркой улыбкой выражение лица мужчины отдавало чем-то демоническим. Неприятный холодок снова пробежался по спине. — Да лезу я, лезу! Моряк хоть и не столь ловко, но все же уверенно забрался на стену, перелез на другую сторону, благополучно спустился. Его попутчик вновь просто спрыгнул на землю, прихватив с собой веревку, оказывается, обвязанную вокруг старого полузасохшего дерева, смотал ее и начал заталкивать в щель между корнями. — Желтозадый, какого *** ты это делаешь? — *** его знает, так было, — он пожал плечами, наконец-то упрятал ее под дерево, босой пяткой постучал по земле, утрамбовывая ее и пряча следы. — Тебя как звать-то? — Был господин, он звать меня Джон, он не мочь говорить мое настоящее имя. Он был как вы и чуть-чуть учить меня английский. — Будем знакомы. Джон так Джон. Меня зовут Ян, и я ничерта не понимаю. — Моряк протянул ему свою широкую мозолистую ладонь для рукопожатия. — Приятно познакомиться… — после некоторого раздумья ответил назвавшийся Джоном, все же пожал протянутую руку, но с осуждающим видом, — но вы не делать так больше. Не принято. Снова как вчера может быть. — Стоп… не тараторь. А ты… — и Ян, выругавшись, хлопнул себя ладонью по лбу, — ты? Повесьте меня за яйца на гроте! Живой? Я же видел, как тебя утащили эти ублюдки! Хотя какое это имеет значение… спасибо, друг, только какого *** ты меня уже второй раз спасаешь? Мужчина непонимающе посмотрел на европейца, оглушенный градом непонятных слов, но затем улыбнулся, без колебаний взял протянутый кошелек, и, поклонившись, пошел своей дорогой. — Эй? А я? Мне на корабль надо! — Корабль — по забору до конца, на углу налево, не повернуть долго, прямо и прямо. Запах моря начаться. Я должен идти. — Ну, бывай. Удачи тебе, желтозадый! — И вам удачи.