***
Пханоксон покачивался на волнах, убаюкивая оставшихся пассажиров и опасный груз в трюме. — Темно. Ненавижу. Мои глаза уже стали круглыми и желтыми, как у кошки. Я должен выбраться хотя бы на палубу, иначе ослепну… — хриплый полушепот в трюме. — Терпи. Завтра твой черед идти по следу. — Нас поведет Кан? — Да. Он хороший боец. Иногда заносчив, но дело свое знает. Все-таки я не понимаю, что за вино ударило в голову правому министру, когда над нами поставили эту собачку из рукава. Мы могли бы справиться с приказом и без соглядатая сверху. — С приказом, которого мы не знаем. — Но мы можем догадаться, если поставим каждую фигуру в этой шахматной партии на свое место. Те пятеро еще не скоро вернутся? — Нет, шататься по городу за тем оборванцем — дело до самого вечера. У нас есть еще время погадать, за каким делом мы здесь, и придумать, как отучить Ясу швыряться огрызками имен вместо нормальных обращений. — Тебя это так сильно задевает? — Да. Мы янбаны, не рабы. Не куски мяса, приставленные к оружию для управления им. Мы приближены к самому вану и его семье. А этот… крестьянский сын, которого принц притащил с войны. Комнатная собачка незаконнорожденного наследника. — Хах… Ю, да ты ревнуешь господина к нему! Потому что тебя этот самый незаконнорожденный при всей челяди облил помоями? — Он имел на это право. Я поддался ему в состязании по стрельбе из лука, когда должен был победить. Но скажите, разве у кого-нибудь из вас не дрогнула бы рука, если б надо было положить стрелу в центр мишени, уже занятый другой стрелой, выпущенной рукой сына правителя? Посмотрел бы я на того, кто осмелится победить его! — Ревнуешь и завидуешь. — Хоть мы и друзья, но я все равно тебя придушу, поросенок. — Да, придушишь, как в прошлый раз тигр придушил настоящего кабана. — Но сначала откушу твой болтливый язык. — Какие же вы смешные… — в очередном шепоте проскальзывает китайский акцент, — негодуете, когда называют по личному имени, а сами сыплете друг на друга прозвищами. А наставников вы обвешивали бранью, да? — Линг, не забывай, что держит тебя в отряде. — Как же, такое забудешь… братская клятва нынче крепче указа вана. В моей стране… — Линг, твоя страна — Чосон. Ты сам сделал свой выбор. — Вы смешнее шутов деревенского балагана. Чосон, Чосон… что было бы с вашей священной Страной Утренней Свежести, если б мы не пришли на помощь? Японские псы гоняли вас по горам чуть ли не грязными носками. — Не нас. Крестьян. Мы теми же вонючими носками гоняли японцев. — Да, только вас было — три отряда при дворце, а их — тысячи и тысячи. Вашей стране нужна обученная армия, а не сборище бедняков, не способных откупиться от воинской повинности и идущих в солдаты за миску каши. — Но даже это сборище бедняков было верно своей Родине. — Да, конечно. Когда нет головы, и горшок сойдет. Когда нет победителей, героем становится каждый. — Повтори, что ты только что сказал. — Кто из нас нарывается на драку? — Забудь, еще успеем передушить друг друга… у нас приказ. Повтори, что ты сказал. Я начинаю кое-что понимать… — Когда нет головы, и горшок сойдет. А теперь объясни, к чему это все. — Вы помните слова Ясу? Не давать мишени приближаться к послу. Кто-нибудь слышал их прошлый разговор? Они ищут горшок, способный заменить голову. — Что ты хочешь сказать? — Когда ван умрет, никто не знает, кто станет его преемником — младший законный сын, еще слишком молодой, чтобы стать чем-то иным, кроме куклы в руках министров, или отпрыск наложницы. А тот босяк как две капли воды похож на старшего принца. Тихие разочарованные стоны, шипение и редкие шлепки по лбу — а кто-то, кажется, даже бился головой об пол, — на миг прервали беседу. — Опять интриги за спинкой трона? Видит Будда, моя голова пухнет как положенный в воду сухой тофу, стоит только подумать о том, что творится при дворе. Слышать ничего не хочу. Наш приказ — во всем подчиняться командиру. Дальше бумаги с печатью, закрепляющей эти слова, я отказываюсь смотреть. — Хочу стать японцем и вспороть себе живот. — И я. — И я. — Меня не забудьте! — Взорвем этот проклятый корабль, и дело с концом. — Не забывайте, это всего лишь мои мысли. И я не меньше вас не хочу, чтобы это оказалось правдой. — К гадалке бы сходить… — И что она скажет? Выбирая между долгом, долгом, долгом и долгом — всегда выбирайте долг.***
Ветер трепал края паруса-циновки, мерно скрипел настил палубы под ногами. Кто-то продолжал жить своей жизнью и делать свое дело. Около мачты старый матрос переплетал небольшую рыболовную сеть, которую держали на всякий случай вместе с прочим такелажем. Слуга, бесшумно скользнув по палубе, зашел в посольскую каюту. — Где он, Ким? — сразу, без приветствия обратился господин, приподнимаясь в деревянном кресле и откладывая в сторону книгу. Ситуация вынуждала забыть об этикете. — Я не знаю точно, господин… — Твои шутки всегда нравились мне, но сегодня ты почти оплошал… — старик залился негромким скрипучим смехом, притворно смахнул слезу, — скажешь так еще раз, и прикажу высечь тебя. Где он? — В лавке галантерейщика, но я не знаю, куда он пойдет после. Вам следует пойти одному, без охраны. Я буду поблизости, и если он попытается вас убить… — Ким! — посол, хрипло хохоча, откинулся на спинку кресла, краем рукава стер и вправду выступившие от смеха слезы, — ты… тебе нужно удесятерить жалование за один твой язык! Если он попытается меня убить, ты, что, закроешь меня своим телом? Я буду завидовать. Вряд ли кто в стране умрет более почетной смертью. — А если умрете вы, буду завидовать я. — Как ты не отравился собственным ядовитым жалом, а? Я еще не видел осы, так любящей кусать людей. — Нам уже следовало бы идти. Никто не знает, сколько времени он проведет на рынке. Мы можем равно и прождать его несколько часов, и опоздать. И наденьте японскую одежду, в ханбоке вы слишком заметны. Они спешили, чтобы прождать его у входа несколько часов. Посетили все соседние лавки, купили пару безделиц на память. Повспоминали дурной характер мишени и бесхребетное благодушие вана. Отчаялись. Слуга кидал на господина косые испуганные взгляды и каждый раз скрывался за соседними постройками, когда из лавки кто-либо выходил. Старик жаловался на больную поясницу и клялся сам себе, что уйдет на пенсию, как вернется. Две пары глаз успели ощупать каждую пылинку на дороге, каждую трещинку в деревянной вывеске лавки. Он вышел, улыбаясь чему-то и смотря в небо. И лишь услышав оклик на китайском, вернулся в реальность. Кимоно лишь на время сбило нищего с толку — этот высокопарно-умоляющий тон он уже ни с чем не спутает. Очередной так хорошо начавшийся день превращен в беготню от обстоятельств. Скоро, должно быть, это войдет в привычку. Снова бродяга в поклоне упал на землю, сжавшись в подрагивающий комок. Но в этот раз он мог ухватить гораздо больше кусков разговора. И если в прошлый раз он дрожал от страха, то теперь мысленно благодарил тростниковую шляпу за то, что она скрывает беззвучный смех, который просто нет сил сдерживать. — Ваша Светлость, я понимаю ваше нежелание возвращаться, но мое появление здесь вызвано тяжкой необходимостью… без Вашей твердой руки страна развалится на части, как старая лодка в шторм. Я от лица всех жителей столицы и от имени Вашего отца прошу проявить милость и вернуться, чтобы взойти на трон. Мы погибнем без Вас. Мы все погибнем. Вы должны спасти тех, кто до сих пор верен Вам. Этот кот, теперь замаскировавшийся под японца, говорил еще долго. Нищий уже не вслушивался в разговор и занял свои мысли совсем другим — подсчитывал, как можно потратить заработанные утром деньги. Почти каждый свидетель той стычки с ронином отсыпал мелочи. Были, конечно, и те, кто порицал, и несколько даже грозились убить, но… что с того? Теперь есть что им ответить, стоит только выпросить у этого старикашки документ, подтверждающий личность наследника. И если тот со шрамом придет снова — ткнуть ему в лицо этой бумажкой и снисходительно улыбнуться, прощая чужую дерзость. Да, это будет красиво. Посол снова ушел, вздыхая и нервно оглаживая жиденькие седые усы. Осталось дождаться наемников и послушать их, чтобы до конца развернуть свиток с этой историей.***
Обгоревшие остатки кузницы. Как всегда, самая короткая дорога, вопреки строго расчерченной сетке улиц. Наверняка те в черном снова встретят его здесь… не лучшее место, чтобы укрываться от преследователей, но какая разница? Все равно найдут. И раз уж тот старик швырялся такими высокими словами — вряд ли они придут с намерением убить. Какой сумасшедший фанатик поднимет меч на наследника престола? Если, конечно, слова посла были поняты правильно… хотя как можно неправильно понять слово «трон» и те земные поклоны, что отвешивал старик, наплевав на наверняка ноющую спину и скрученные ревматизмом суставы? «Ваша Светлость»… те убийцы просто не имеют права не знать, на кого нападают. Картина уже почти ясна… — Я предупреждал тебя, ничтожество. Да, они уже здесь. Бродяга окинул взглядом пространство перед собой, снова рассеченное конусом тростниковой шляпы. Опять ноги в веревочных сандалиях, пять пар. Нужно собрать все свое мужество и всю наглость, чтобы поднять голову и посмотреть в глаза каждому. — Кто вы такой, чтобы я вас слушал? — холодно спросил мужчина, поднимая глаза на ближайшего воина. Невовермя блеснула мысль, что такая игра может оказаться чересчур опасной, и, не выдержав, босяк почти сразу же отвел взгляд, уткнув его в ближайшую стену. Хоть одна маленькая победа осталась за ним — удалось сохранить видимость полнейшего равнодушия на лице. — А кто ты такой, чтобы мы объясняли тебе? — в твердом, поставленном голосе с ужасным акцентом, искажающим слова, слышна неприкрытая угроза. — Вы ведь следите за мной. И вас не настораживает, что вельможа с охраной не хуже вас кланяется мне в ноги? Вы плохо справляетесь со своей задачей, — нищий продолжал буравить взглядом стену, стараясь добавить в голос как можно больше презрения. Мерзкое чувство. Умеет ли он презирать вообще? Да, когда-то, еще в детстве — умел. И презирать, и ненавидеть, и почитать. А сейчас? Слишком много времени прошло, слишком долго река бесновалась в каменных тисках берега. Зачем что-то чувствовать, если миру вокруг это безразлично? Сейчас мужчина умел лишь бояться, удивляться и смеяться, и этого хватало, чтобы жить в мире с самим собой и не нарываться на неприятности. А если и нарываться, то выкручиваться из них, оставляя в чужой пасти лишь клок шкуры, но не голову. Тот старик предложил забавный выбор. Что ж… можно попробовать стать человеком, которому суждено взойти на трон. Больше презрения в голос. Вспомнить бы еще, как это… Воин едко усмехнулся. Мишень пытается дать отпор… или он чересчур смел, или чересчур глуп. Или и то, и другое. Можно было бы поверить, если бы слова босяка звучали уверенно, но уверенности в них нет, как нет и силы. Такой не заставит пасть ниц и вымаливать прощение за дерзость. Уже жаль посла, вынужденного цепляться за призрачное сходство с сыном вана и внушавшего этому несчастному, что он важная персона. Даже для легкой в управлении куклы этот босяк слишком плох. В конце концов, если нет головы — не всякий горшок сойдет на ее место. — Наша задача — не дать тебе прыгнуть выше собственной макушки, — угрожающе наклонив голову, наемник двинулся на нищего, — а ты кроме как лезть не в свое дело вряд ли что умеешь. Но мы можем научить хорошим манерам. Не приближайся к господину Паку, если не хочешь, чтобы твои кишки оказались намотаны на твою же шею. — К кому? — ничего лучше, чем спросить это, бродяга не нашел. Спектакль закончен, актер бездарно провалился. — Хочешь жить — поймешь. Еще шаг вперед, ладонь выверенным движением ложится на рукоять меча. Убивать эту падаль не обязательно, но порезать пару раз не мешает, воспитаннее будет. Не успели. Мишень проявила несвойственную прежде прыть, перескочив через остатки стены и рванув подальше от кузницы. Воины смеялись, подбадривая убегавшего улюлюканьем и звоном оружия. Догонять не было нужды. — Если бы все японцы были такими, эти острова давно принадлежали бы нам. — А мы бы принадлежали Минам. Радуйся тому, что есть, пока и его не отняли. — Спасибо, что напомнил. Мы все-таки идем за ним, или следующая пятерка будет ждать его где обычно? — А у нас есть выбор? Следующие будут ждать на нашем месте, но мы — пойдем за ним.***
— Подвинься! — Бенджиро спихнул локоть друга с маленькой продавленной подушки, — почему ты так любишь класть руки под голову, так что мне не остается места? — Моя подушка, что хочу, то и делаю. Да ты хоть знаешь, кто я? — Ты — грязный вонючий оборванец, который неизвестно где, но постоянно находит возможность помыться и не воняет так, как остальные, и поэтому единственный, рядом с которым я еще могу находиться! — А вот тот кошак обращается ко мне по титулу… — нищий понизил голос до свистящего шепота, перешел на китайский, — и предлагал идти править страной, хоть я так и не понял, какой. Было бы хорошо, если бы это оказался Китай, но и от чего помельче не откажусь. Да, что ты здесь делаешь? Проваливай работать! — Еще чего! Я теперь всегда буду с тобой. Вот увижу тебя на троне, тогда приказывай, но до тех пор — ты не имеешь права заставлять меня подчиняться. Я могу тебя охранять. Я хочу тебя охранять. И я буду это делать. — Бенджиро, ты самый невозможный дурак из всех, кого я знаю. Еще скажи, что любишь меня. — Ты спас мне жизнь. — Ясно… — мужчина зевнул от притворной скуки, — любишь. А нет ничего в том, что мне как бы не положено проникаться высокой идеей вакасюдо? Да и у тебя есть куда более видные поклонники, чем какой-то там император Поднебесной… — Чжоу, я побью тебя, если не замолчишь. Отдай подушку! — Бенджиро дернул за ее край, одновременно спихивая руку друга, за что тут же получил локтем в скулу. — Ха! Да какое право ты теперь имеешь отбирать принадлежащее самому потомку богов? Я велю тебя казнить! Сейчас же иди на рынок, купи самый большой корень имбиря, который найдешь, и съешь его целиком! — Чжоу-у… у меня ведь даже нет денег… прекрати… — юноша потер место удара и все же приткнулся на край подушки, любезно освобожденный от царственной, как оказалось, части тела. — Такова моя монаршая воля. Исполнять. — А что воины? Они нападали и сегодня тоже? — Да. И вот беда, они с тем стариком из разных сказок сюжет брали… представляешь, они не знают, кто я! И сегодня они приходили с явным намерением если не покрошить меня на закуску, то хотя бы проверить, как легко я протыкаюсь их клинками. — И что ты будешь делать? — Еще несколько раз встречусь с котом, чтобы хоть узнать, в какой стране такие тяжкие времена настали, и пойду с ним. Я всегда хотел подобраться поближе к потомкам Неба, а теперь выпал шанс стать одним из них. Вдруг я смогу основать новую династию? — Ты понимаешь, что в одиночку можешь разрушить целую страну? И это только тогда, когда тебя признают правителем, а ведь могут разглядеть очередного самозванца. Разве у тебя есть право на это? Подумай. Неужели ничто не держит тебя? Это безумие. — У меня нет ни отца, ни матери. Ни старшего брата, ни младшей сестры. Ни жены, ни детей. Ни господина, ни слуг. У меня даже нет родины — мы отказались друг от друга, когда поняли, что, следуя одной дорогой, падем в пропасть. Я свободен. Свободен как никто в этом мире. Я никому ничего не должен, я ни во что и ни в кого не верю. Я просто живу, пользуюсь каждой возможностью жить. И если мне дали шанс залезть на трон — так почему бы не залезть? — А ты не думаешь, что это тяжелый труд и огромная ответственность? — Брось… — нищий махнул рукой, — тяжелый труд — это подставлять свою задницу каждому заплатившему мужику без различий в возрасте и красоте, ответственность — это продолжать заниматься этим, чтобы собирать деньги на выкуп сестры. А я буду сидеть на подушках не в пример мягче той, за которую мы воюем, махать веером и смотреть в никуда с выражением Будды. Если им плевать, кто пойдет за ними, и лишь бы кого затянуть в эту интригу — разве им нужен правитель? Им нужна кукла, которой легко будет управлять. Я не прочь побыть такой куклой. Может даже смогу издать парочку законов, например, чтобы дорогие проститутки по большим праздникам принимали клиентов бесплатно, или чтобы в особо тяжелых ситуациях вельможам и правителю разрешалась нецензурная брань. А что? Я знаю, что нужно народу — я сам народ, я не против того, чтобы мной вертели как хотели, голова не закружится. Почему бы не рискнуть? — Когда сегодня ты насмехался над ронином, я думал, что ты умен и бесстрашен. Теперь я понимаю, что ты просто чокнутый. — А быть умным, бесстрашным и чокнутым я не могу? — Ты все можешь, Чжоу. Не можешь только подвинуться. Ну дай подушку, а?***
Мелкие лодки как пчелы вокруг шершня боязливо сновали под бортами массивного западного корабля, чьи опущенные паруса позолотило заходящее солнце. Удивительно, что страна на островах, чье благосостояние напрямую зависит от торговли и отношений с соседями, не обращает свой взгляд на море. Здешние суденышки едва годны на то, чтобы преодолевать проливы между островами, предпочитая трусливо жаться к берегу. Неудивительно, что местные постоянно воюют друг с другом, все против всех — до ближайшего соседа, против которого можно обратить свою военную мощь, нужно плыть, а кроме редких горсток пиратов здесь почти никто не знает моря. Странная страна. Очень странная. Шкипер стоял у кормы, и, облокотившись на планшир, смотрел вдаль, на такой чужой и непохожий на все увиденные ранее город. Рядом британец, Том, увлеченно чесал огромную рыжую собаку. — Капитан, нам уже нужно вернуться в Нагасаки. В фактории будут беспокоиться… — подал голос Том, уворачиваясь от назойливого языка пса, поставившего себе целью обслюнявить человека с головы до ног. — Нас пригласили в Эдо? Пригласили. Мы всего-навсего пользуемся гостеприимством этих косоглазых. — Вы забыли, что нам говорил тот англичанин? Если японец добр — ему что-то от вас нужно. Мы лишь доставили представителя торговой компании Нидерландов, и если сунем нос не в свое дело — рискуем остаться здесь навсегда, и это в лучшем случае. В худшем эти варвары отрубят нам головы. Разве вы можете с уверенностью сказать, что наш корабль уже не обыскали и не нашли спрятанный груз? Вы понимаете, что нас могут принять за пиратов? А как кончают пираты в этих водах? — Ты видел, что привозили за прошлые разы? Мы торгуем с ними как с какими-то дикарями Берега слоновой кости, хотя я нигде в Европе не видел городов чище, больше и богаче, чем здесь. Мы нарываемся на большие неприятности, пытаясь наладить дружбу с этой страной теми же методами, что и в Африке. — Видел, но если Ватикан сочтет этих людей достаточно цивилизованными, а значит, и достаточно опасными, нас ждет война. А вы хоть в одном городе мира замечали столь же много профессиональных военных, как здесь? Любая страна Европы сунет голову в петлю, если осмелится напасть на эти острова, хотя бы потому, что ни один флот не доберется до этих мест целым. А те, кто доберется, будут годны только на кожу для сапог. — Томас, насади тебя на рею, не поливай мои мозги своей вонючей занудной болтовней! Я не хуже тебя понимаю, что в любой момент эти бритоголовые могут всем европейцам дать такого пинка под зад, что мы все разбежимся по домам даже при встречном штормовом ветре, но я-то что могу сделать? Здесь есть испанцы. Португальцы. Голландцы. Британцы. Не удивлюсь, если скоро тут окажутся и сидящие в полной заднице французы. Но что мы? Мы пришли торговать, и мы торгуем, черт подери! — Я бы старался не рисковать так, как вы. Не забывайте, вас еще два дня назад чуть не убили. — Я не виноват, что то ходячее весло под руку попалось! — Но вы могли хотя бы не размахивать кулаками. Того человека, который вас спас, наверняка убили. — Не пори чушь, Том! Этот народец далеко не так дик, как мы все думаем. Я видел его вчера, он был жив и здоров. И даже не просил денег. — А вы не могли ошибиться? Они здесь все на одно лицо… — Ты меня за дурака держишь? Он был такого же роста, так же двигался, да еще и предупредил, чтобы я засунул в задницу свое западное воспитание, потому что во второй раз он может не успеть. Это определенно был тот же человек. Раз уж Господь послал мне спасение — почему бы он не мог свести нас снова, чтобы я хотя бы сказал этому несчастному спасибо? — Но мистер Адамс говорил, что здесь для всех одно наказание — смерть. А мы не можем ему не верить, он и сам уже почти японец. — Слушай, я хочу думать о том, как скоро мы можем отплыть, сколько мы выручим за ружья и сможем ли мы вообще продать их, и, в конце концов, не подпалят ли нам пятки эти проклятые испанцы. Большего мне не надо. Как можно быстрее закончим все приготовления и отплываем в Макао. Там доберем команду — и домой. — Плохие новости… — на палубу выбрался еще один человек — полный, умудрившийся не похудеть за почти два года плаванья и до сих пор напоминающий булку отрубного хлеба, с засаленными темными волосами, заплетенными в неряшливую косичку, — трюм обчистили. — Какого ***?! Хендрик? Застрелю! Ты хоть понимаешь, что мне нельзя говорить такие вещи, когда я при пистолетах?! — Ян со всей силы ударил кулаком по планширу, почти разбивая руку в кровь. Проклятые желтозадые дикари. Господь Бог покарает эту живущую задом наперед страну, обязательно. Или он сам пристрелит каждого встреченного японца! — Не обчистили… — мягко возразил Том, пинком прогоняя от себя собаку и поднимаясь, — конфисковали. На языке местных это значит — уходите, вам тут не место, пока мы сами не вздумали вас проводить. Молитесь, чтобы в следующий день здесь не появилась сотня воинов в доспехах и с оружием. — Ты хоть понимаешь, что несешь?! — Понимаю. Чем раньше мы отсюда уберемся, тем целее будут наши шкуры. Как только торговые представители уладят все свои дела, мы отходим в Нагасаки. Иначе мы покойники.***
Отвратительный в Ниххон чай. Горький и безвкусный. Женьшеневый настой с медом и ягодами малины куда приятнее, хоть его и не выпьешь под вечер. Но где же здесь возьмешь настоящий горный женьшень? Поневоле будешь пить что есть. Так же, как поневоле приходится спать на жесткой койке в каюте, есть один пресный безвкусный рис и изображать из себя пустоту, пока остальное посольство в Эдо занимается своими делами. Слуга поднес новую чашку, почтительно отводя взгляд. Молча присел за столик, составляя компанию господину. Чай и нехитрые десерты… снова главным блюдом будет разговор. — Не притворяйся, Ким… — сухо усмехнулся старик, — тебе это не к лицу. Ты уже показывал, что тверже и сильнее меня, и только пока мы с тобой на одной стороне — я тебя не боюсь. Уйдешь, и я никому не пожелаю такого врага, даже королеве Инмок. Хотя… я не знаю. К старости мужчины уподобляются женщинам, женщины — мужчинам. Наверняка она с годами станет еще сильнее. Если бы она могла отрастить усы и бороду, у нас был бы новый правитель, но такое снадобье не могут изобрести даже китайцы. Когда мы вернемся, бойся ее, Ким. Бойся. — А вы так уверены, что мы вернемся? — слуга отпил из своей чашки, глядя поверх ее края на господина. — Я не уверен. Я верю, больше мне ничего не остается. Ванседжа непробиваем, как древние каменные статуи острова Чеджу. Он будет водить нас за собой на веревке, как безвольных телят, ровно столько, сколько ему будет нужно. Он будет уклоняться от любого нашего хода, пока не решит сам пойти навстречу, что бы мы ни делали. Я знаю. Я чую, а стариковское чутье, поверь, редко подводит. Когда до могилы остается все меньше, поневоле начинаешь вглядываться в изнанку. — Именно поэтому вы решили рискнуть обратиться к нему с неподобающим обращением? — Да. Так я хотя бы был уверен в своей правоте. — Перед смертью… — слуга глухо усмехнулся, — завидую вашей смелости. — А что я? Мне недолго осталось… — посол позволил себе усталую полуулыбку, отставил чашку, — или меня казнит ван, или меня убьет наследник. Или этот же наследник вымотает всю душу, пока будем добираться до столицы. Ты помнишь его. Не думаю, что время могло смягчить подобный характер. Тем более, если он все это время жил здесь. — Вы так уверены, что я нашел того человека? — Конечно, Ким. Кем бы ни был тот мужчина, он именно тот, кто нам нужен. Или истинный сын вана, или человек, достаточно сильный и гибкий, чтобы стать им. Я видел его глаза. Это человек с невероятной силой духа. Ты и сам мог почувствовать это. — Но, господин, тот ли он, кого вы хотите в нем видеть? — Он скажет все сам, когда придет время. А пока что нам предстоит еще много раз искать его и выполнять церемониальные поклоны. — А то, что он не ведет себя подобающим образом? — Или он притворяется, или мы и правда нашли двойника, что одинаково невозможно. А значит — есть ли у нас выбор? Нет. Он должен отправиться с нами в Хансон. Любой ценой. — Это приказ, господин? — Да, Ким. И от того, как ты его исполнишь, зависит будущее нашей страны.