***
Щедрое полуденное солнце уверенно разгоняло облака, в очередной раз напоминая городу о том, что скоро наступит жаркое, душное лето. Женщина сидела в своей комнатке, последние несколько лет заменявшей ей дом, и вычищала старую каллиграфическую кисть, это было одно из немногих ее занятий. За стеной раздались звонкие частые шаги. Очередная здешняя девушка… но Никки все равно машинально потянулась к короткому ножу, скрытому за поясом кимоно. Сайори вошла без разрешения. Прошлый раз такое произошло год назад, во время предыдущего визита сюда отца Никки. Что Цветы, что Ивы слишком хорошо воспитаны, чтобы даже говорить без разрешения, не то что заходить. Значит, что-то случилось. Кисть тут же отложена в сторону, безмятежная улыбка вместе с ней убрана подальше. — Говори. И быстро. Ты знаешь, у меня никогда не было крепких нервов. — Мне нужна твоя помощь. — П-помощь? — женщина залилась беззвучным смехом, чуть ли не падая на татами, — это т-такая шутка, да? — Нет. Моему брату нужно спрятать здесь одного человека… — гэйся опустилась на пол около подруги, беспомощно опустила голову, сложив руки на коленях. — Дай угадаю… его дружок-китаец дошутился и теперь какой-нибудь излишне правильный воин хочет ему отомстить? — Я не знаю… — девушка опустила голову еще ниже, будто бы от демонстрации покорности зависела уступчивость Никки, — я знаю только то, что его и правда могут убить. — То есть я угадала? — женщина вновь рассмеялась, — и ты считаешь, раз одного мужчину удалось спрятать в этих стенах так, что его до сих пор не могут найти, то и со вторым получится эта шутка? — Мой брат обязан ему жизнью… — И что? Мне тоже много кто много чем обязан, но я по-прежнему гнию в этой выгребной яме, украшенной красивыми ленточками! — Если бы не доброта Акинори-самы, тебя бы отправили в монастырь и ты бы никогда не познакомилась с тем мужчиной, который вчера лез к тебе через мое, а не твое окно! — Ты могла бы выкрикнуть это еще громче? — Никки моментально сменила тон, рассерженно, но едва слышно зашипела на подругу, — ты хоть раз в жизни пробовала думать, прежде чем говорить? — Нет, но я могла бы крикнуть еще громче, чтобы все услышали, как вопиюще нарушаются правила Дома Цветов и Ив! Я знаю, это ты здесь отбываешь наказание, в то время как мы работаем, но все равно твое поведение выходит за все возможные границы. — Сайори, тише, а не то отсеку тебе голову, но сначала отрежу твой болтливый язык! — Тогда прежде объясни, почему не хочешь помочь? — Если мужчина сам не может разобраться со своими врагами — я не считаю его мужчиной. А женщин в этой вонючей дыре и так хватает. — Это единственная причина, по которой ты отказываешься помочь? Или у тебя больше тайн, чем мы думаем? — Сайори, за эти три дня ты дважды обвиняла меня в излишней скрытности, а теперь приходишь и без объяснений требуешь спрятать здесь человека? — Да, — девушка опустила глаза, — я уверила брата, что постараюсь помочь. — Так старайся помочь, а не делай вид, что стараешься! Если бы это было действительно важно, посмотрела бы ты на меня, спросила бы, зная, что я могу отказать? Раз уж тебе на самом деле нужно помочь брату спрятать его дружка, так прячьте его сами! — Никки-чан… — Я не желаю ничего слышать. Вон отсюда! — и она резким порывистым жестом указала на дверной проем.***
Зеленоватые воды моря оделись в легкие хлопья пены, стройными рядами по поверхности шли волны. Тянуло солью и полугнилыми водорослями, ветер щедро срывал запах с кромки воды и мешал его с сырым жарким воздухом. Рыбаки еще не вернулись с открытой воды, лишь редкие суда остались в гавани, убаюканные волнами и шепотом ветра. — Скорее, мой господин, скорее! Я за вас поблагодарю всех богов, Будд и духов, но вы только не опоздайте! — Ким, остановись. Я не верю, что он решился на такое сам. Может быть, его лишь наняли разгрузить торговое судно. А-ах, эта мысль мне еще противнее, чем здешний чай! — Но вы же не собираетесь ждать, пока он поднимется сюда и прикажет пасть перед всеми ниц! — Тогда встреть его, Ким. Слуга замер, кровь отхлынула от его лица. Глаза остановились, как у мертвого, а губы беззвучно дрожали, силясь вылепить из едва слышного шипения какие-то слова. — То-то же, — старик усмехнулся, — а ведь я могу и не быть добрым. Прикажу тебе доставить его сюда любыми способами, а затем полюбуюсь на то, как ты изображаешь вытащенную из сетей рыбака треску. Не проси с меня чрезмерных усилий, и я не попрошу их с тебя. — Но, господин… он же… — Господин? Твой господин не я, а он. Скажи, чего ты боишься больше — быть узнанным, быть не узнанным, или так и не узнать правды? Слуга молчал, тщетно пытаясь выровнять сбившееся дыхание. — Идем, Ким. Мы не должны заставлять нашего повелителя ждать. Даже если он ожидает очередного повода посмеяться над нами. Они сошли на берег, встали лицом городу, спиной к кораблю, морю и пути домой. Слуга тут же исчез, словно обратился в дым, а старик посол покрепче вцепился взглядом в знакомую шляпу из тростника, старую, с небольшой дыркой на левом крае. Он шел сюда. Он шел и улыбался, мысленно попивая дешевое сакэ и думая: может быть, даже в фантазии — это последний раз. Он шел и размышлял, не наняться ли на судно европейцев и уплыть из страны, оставив позади эту путаницу с наследником. Остаток жизни дышать этой ужасной вонью гайдзинов, есть их еду, носить их одежду. Видеть море, безжалостно-сильное, равнодушное, бесконечное. Видеть другие миры. Другой конец земли, населенный варварами и чудными зверями. Другую жизнь. Если, конечно, удастся до этого дожить и их несуразная громадина не развалится в один из штормов в открытом море. Кроме жизни ему терять нечего, а жизнь босяка вряд ли кому-то нужна. Если только босяка. Тупым ножом в спину ударили мелькающие впереди белые одежды. Мужчина скрипнул зубами, прибавил шагу. Не так много дней прошло с тех пор, как его шкура выросла в стоимости до груженной серебром флотилии, и без разницы, целая или снятая кусками. Где-то здесь должна быть охрана, те воины в белом. А еще где-то прячутся черные, в прошлый раз доходчиво объяснившие, что не будут церемониться и обряжать жертву в неприкосновенные шелковые халаты. Старый кот заискивающе улыбался и готовился пасть ниц перед повелителем. Нищий хмыкнул и прикрыл глаза. Они уже признавали его силу. Хорошо это или плохо — не суть, но скорее хорошо. Хоть охрана не позволит себе распускать руки. Да, вон они стоят, чуть в стороне, но готовые по кивку головы броситься исполнять любое веление этого куска морской пены. И руки как обычно лежат на ножнах мечей. Уже почти привычная дрожь стекла по позвоночнику, от затылка до копчика, кровь сильней побежала по венам. Страх снова придал сил, прокатившись по всему телу и откатившись назад уже волной безрассудной смелости. Сейчас бы на приставленный к горлу клинок он ответил дерзкой усмешкой, что уж говорить об очередной порции болтовни этого корейца. — Я иду на корабль варваров с запада, — сухо обронил босяк, поравнявшись с послом, даже не дав тому произнести слова приветствия, — наниматься туда матросом. Хочу уплыть с ними. Вы ведь не имеете мне права запретить. — Но… — старик лишь беспомощно шлепнул губами, — ваш отец этого вам не простит. Мать, братья… столица… вы нужны своей стране, мой господин! Мужчина не сбавлял шаг, последние слова долетели смазанными, разбились о напряженную сутулую спину. Разгоряченное очередной опасной игрой сердце уже успело остыть. Никому кроме себя самого он не нужен. Ему так было куда проще, а что до тех, кому все же нужен… что ж, это их дело.***
— Линг, ты не понимаешь сути. — А кто понимает? Я хочу посмотреть на человека, который не пытается разобраться, зачем все это. — Линг, не нужно сейчас говорить о том, что знаем все мы. Есть приказ, и есть долг, остальное не важно. — И есть эта проклятая богами шляпа, которая только что повернула в переулок и исчезла, как пар из носика чайника. — Что? Как? Мы же все смотрели на него! — Смотрели все, но кто-нибудь видел? Почему мы сидим без дела под этой старой вонючей лодкой, вместо того, чтобы идти по его следу? — Потому что хотим схлопотать пару тумаков от селедки. — *****! Встать! Бегом! — Ай! Прямо по уху! Из-под забытой на берегу полуразвалившейся лодки, нещадно бранясь, по одному начали выбираться мужчины в черных одеждах. Никто так и не видел, куда именно свернула мишень, пришлось разделиться. Знакомую шляпу с заплаткой смогли выследить лишь трое из пяти, оставшиеся привычно проклинали командира и понуро слонялись по городу, надеясь на чудо. Он шел на рынок, посмеиваясь про себя и уже продумывая реплики для разговора с наемниками. Конечно, они должны снова прийти и порычать как следует, ведь их приказа ослушались с показной дерзостью. «Не приближайся к господину Паку». Но если до этого они угрожали расправой за то, что этот «господин Пак» сам находил свою жертву, то может быть теперь, когда все в точности так, как они предостерегали, они похвалят и пройдут мимо? Эта игра была бы очень веселой, если бы наверняка не была смертельной. А может, правда стоит уплыть с варварами на запад? Сзади послышался тяжелый топот, так стучат по земле сандалии с толстой кожаной подошвой, подбитой заклепками. Удобная обувь для военных походов и для боя, в таких нескоро натрешь мозоли и не поранишься об острый камень, а при должной сноровке можно даже отбить удар меча. Не так много в этом городе воинов, бегающих по трущобам без повода. Он обернулся, смеясь, и смех этот был похож на клекот хищной птицы, для которой из всего мира важен лишь ветер и собственные могучие крылья. Не было нужды опускать голову. Опьяненный собственной силой и свободой, готовый и в самом деле расправить крылья и лететь на другой конец земли, босяк с вызовом глядел на наемников. Те невольно замедляли шаг. Вот их разделяет не более десятка шагов. Тренированный, умелый боец может преодолеть столько одним быстрым рывком, но цель может успеть уклониться. А приближаться к потомку богов меньше чем на десять шагов вряд ли дозволено даже самому высокопоставленному офицеру личной гвардии. Нищий расправил плечи, убрал руки за спину, хлестнул презрительным взглядом по лицам замерших перед ним мужчин. Крылья за спиной все набирали силу, это были уже не короткие стремительные крылья ястреба, а — феникса. Громадные, сверкающие, непоколебимо сильные крылья божественной птицы, способные перенести, не дав упасть, и через страх, и через боль, и через саму смерть. — Вам самим не надоело? — губы мужчины скривились в брезгливой усмешке. — Бегаете по моим следам, как свора охотничьих собак, а добежав, начинаете лаять и рычать словно шелудивые бродячие псы. Как вы еще носите свои мечи, когда не имеете сил даже вытащить их из ножен? Или, может, вас приставили ко мне, чтобы охранять? Один из воинов нервно усмехнулся, когда чуть было не склонился в земном поклоне перед ногами этого закутанного в жалкое тряпье нищего, так долго прятавшегося под несуразной шляпой с дыркой на левой стороне. — Тогда почему я должен делать за вас вашу работу? — он повысил голос, вскинул голову, упиваясь мощью раскинувшихся крыльев, — почему Я вынужден сам находить господина Пака и объяснять ему, что он должен оставить меня в покое? Или вы годны лишь на то, чтобы пугать безоружных? Жалкие, ничтожные, ни на что не способные, безмозглые слуги! Не смейте больше показываться мне на глаза, иначе смерть покажется вам не наказанием, а наградой! Наемники замерли в неподвижности, не в силах стряхнуть с себя оцепенение. — Вы твердите одно и то же, так неужели я тоже должен повторять дважды? Убирайтесь! — разрубающим плоть клинком взметнулась рука, указывая за спины мужчин. Грубая бесцветная ткань рукава, хлестнувшего по напряженному запястью, на миг показалась тяжелым алым шелком. Все трое пали перед босяком ниц. Встали, не поднимая головы, попятились прочь, исчезли за стеной ближайшего дома. А он беспомощно опустился в дорожную пыль, душимый хриплым, каркающим смехом. Все тело била дрожь, ноги подкашивались, грудь сдавило обручем. Убежав, эти грозные воины в черных одеждах отрубили крылья своей беспомощной никчемной мишени, не имеющей ничего, кроме пыльной дороги под ногами. Нищий закрыл лицо дрожащими, холодными и влажными от пота ладонями. Нужно перестать смеяться, а то вдобавок к спине, которая наверняка будет еще ныть, не приученная держать гордую осанку, будут болеть и ребра. А день не кончился, и никто не знает, о чем придется размышлять ночью, ворочаясь на неудобной лежанке и подстраивая под затылок то кулак, то жидкую, набитую полугнилой соломой подушку.***
Потрепанный, со спущенными парусами и убранными пушками, европейский корабль все равно смотрелся грузным, злобным, опасным медведем, окруженным стаей крохотных снующих пчел-лодок. Один на один в море он даже не заметит мелкое плоскодонное суденышко, протаранит его своим мощным килем, оставив на воде лишь горстку щепы. Но против десятков, сотен, оскалившихся оружием… не было ни единого шанса. Шкипер сидел под мачтой, обхватив голову руками и раскачиваясь взад-вперед. У ног мужчины клубком свернулся огромный рыжий пес, то ли пытаясь так по-своему утешить хозяина, то ли просто грея об него бока. — Томас, что нам делать? Если эти проклятые еретики найдут каперское свидетельство, мы все покойники… — Думаете, они знают назначение этой бумажки? — британец прищурился, молодое красивое лицо исказила горькая ухмылка. — Я уже готов поверить в то, что эти желтозадые умеют залезать в чужие головы и слушать их мысли, а что им не понравится — выдирать раскаленными клещами, — голландец невесело усмехнулся. — Еще и эти проклятые бритые испанские шавки прикормлены на местной помойке… я не удивлюсь, если то чучело, как выйдет из трюма, сразу отрубит нам головы. У них, черт возьми, это прекрасно получается! — Только придержи душу, прежде чем шагать в ад, и скажи спасибо тем чертям, которые обчистили наш трюм. Проклятые воры спасли наши задницы от чанов с кипятком или кипящим маслом. — Да, конечно, я так скажу им спасибо, что сами в пекло убегут! — Никто не сомневается в тебе, борьшой красноворосый варвар, — сказал Том на манер японцев, пряча улыбку, — только с нас не начинай. Нестройный смех с разных сторон, команда дружно показала, что всегда идет со своим капитаном. Вряд ли кто в этот момент мыслил по-другому. Но все одинаково сильно хотели жить. Было уже не важно, растерял ли моряк безрассудную храбрость молодости или жизнь до презрения к себе набила оскомину, сейчас, ожидая, плетя из собственных нервов швартовые канаты и крутя из них петли для виселиц, каждый уже был готов драться за свою жизнь. И каждый понимал, что в этом меньше смысла, чем рыжих волос на головах этих проклятых узкоглазых. На палубу вышел низенький плотный японец в коричневых одеждах и с золотыми вышитыми гербами на плечах. Из его прищуренных темных глаз лилось почти осязаемое презрение и отвращение. Мужчина что-то коротко отрывисто крикнул, рядом тут же появился старый седой священник в потрепанной рясе. — Португалец… — за спиной Яна один из матросов брезгливо сплюнул на палубу. Японец бросил лишь несколько слов, святой отец же почтенно поклонился, прокашлялся, недружелюбно посмотрел на шкипера и шушукающихся за его спиной моряков. — Кто-нибудь из присутствующих знает португальский или испанский? — его голос неприятно дребезжал, словно горло было из дешевой жести, а не плоти. — Я знаю испанский, — Ян вышел вперед, мысленно добавил пару нелестных эпитетов, — остальные в моей команде говорят только на английском и фламандском. — Господину Тодзё неинтересно слушать о том, кто и на каком языке говорит, — священник недобро сверкнул глазами, — он хочет узнать, где ваш товар. — Мы оставили его на складе в Нагасаки. У нас есть разрешение на торговлю, и мы можем тратить собственные деньги на то, чтобы брать в аренду склады. Японец опять что-то прокаркал, португалец же перевел это как требование показать накладную. Ничего не оставалось делать, как предъявить документы с, к счастью, правильным списком товаров, пусть и не полным. Оставалось надеяться, что та часть, которая действительно осталась в Нагасаки, была в целости и сохранности. — Покиньте страну, пока вам еще дают разрешение ее покинуть, — после долгого изучения бумаги святой отец протянул ее обратно, — вам здесь не место. — Можно подумать, вашим чернявым задам тут место, — буркнул голландец на родном языке, надеясь, что его не услышат. Португалец уже готовился переспросить, но тут заговорил Том. — Прошу прощения, капитан, разрешите мне вмешаться в разговор. И предупредите об этом тех двоих, здесь не принято перебивать друг друга. — Позвольте мне посоветоваться с моим помощником, — Ян свысока посмотрел на священника, постарался не добавить в конце ничего вроде «лысая свинья» или «чертов копченый католик». Японец, когда ему перевели просьбу, бесстрастно кивнул. — Раздери тебя морская тварь, Томас, что еще? — Просто скажите, что приятель Андзина Миуры. — Кого-кого? — Под этим именем здесь знают Уилла Адамса. — Ах он старый британский пройдоха, уже и имя как у этих желтомордых выклянчил! И что с того, что я его знаю? — Ян был готов свернуть шею внезапно влезшему в разговор помощнику, но все же приходилось быть благодарным хотя бы за возможность выпустить гнев. Да, его предупреждали, что эти проклятые иезуиты будут переводить его слова безукоризненно точно, и это будет их главным оружием. И эта болтовня через переводчика… как игра в кости. Ты видишь, что выпало у твоего противника, и затем мучительно думаешь, как бросить так, чтобы выпало больше. Ты знаешь, что выше двух шестерок не будет. Ты знаешь, что даже с самым тонким расчетом судьбу решит случай. И ты уже поставил на эту игру все. А собеседники ждали. — Я знаком с Андзином Миурой, это он пригласил меня в Эдо. А путь туда лежит через порт, в котором мы стоим сейчас. — У вас есть письменное приглашение от него? — Нет, только устное. — Тогда как вы можете говорить, что он вас пригласил? Чем нам проверить ваши слова? — Спросите у него самого. Пошлите письмо, не думаю, что в такой стране это будет сложно. — Не льстите здешним дорогам и людям, они умеют отличать начищенную бронзу от золота. И еще они прекрасно умеют убирать с пути тех, кто им не нужен. Мой вам совет, еретики, — святой отец сделал знак японцу, прося немного времени на разговор. Тот кивком выразил свое согласие, — бегите. Бегите пока не поздно, забывайте море и запирайтесь в своих домах. Не то, когда Сатана придет забирать отсюда ваши души, вы кинетесь к нему в слезах, моля о спасении. Ян промолчал. Этот ненавистный португалец — и не важно, что другой веры и по другую сторону — был прав, и вся команда могла почувствовать справедливость его слов на собственной шкуре.***
Сырой холодный вечерний ветер лизал стены дома-сёдзи, выдувая накопленное за день тепло. Маленькая темная комнатка пропахла старой бумагой, плесенью и прогорклым жиром, старые циновки скрипели под ногами. — Курояма-сан… — Я просил не обращаться ко мне так, — проворчал мужчина, тяжело ворочаясь на постели, — у меня не осталось ничего, кроме имени и памяти. Не Курояма. Просто Кейтаро. Можешь даже звать меня Таро. — Как рыбак Урасима, спасший черепаху? — Хико, тот подросток, уже столько раз пытавшийся убить самурая, поставил около его головы поднос с нехитрой пищей и чайником лечебного отвара. — Да, как рыбак Урасима, — Кейтаро хрипло засмеялся, но тут же закашлялся, отхаркнул на почерневшую мокрую тряпку очередной сгусток крови, — а ты, Хико… скажи, ты японец или кореец? Рыбак Урасима явно не был корейцем. — Я рожден в плену, но на родной земле! — подросток с вызовом поднял голову. Воин не сдержал грустной улыбки. — Но ты взял японское имя, говоришь на японском и спрашиваешь, не из японской ли легенды я взял свое имя. Ты помнишь свой родной язык? — Да. Мой учитель… — Когда твой учитель наконец-то придет, я выскажу ему все, — Кейтаро вновь усмехнулся, — по его вине болит не только моя спина, но и мои уши. Ты столько всего о нем говорил, что он уже словно мой близкий друг. Он точно примерно того же возраста, что и я? — Да, Куро… Таро-сан. — Он так же как и ты был привезен как раб из Чосон? — Нет, он воин и он свободный, у него даже нет господина, и он никому не служит. Иначе он бы не смог выкупить меня у вашего отца. — Все корейцы, живущие в городе, либо чьи-то вещи, как ты, либо безнадежно стары для того, чтобы обучать боевым искусствам. Он точно не японец? — Я не знаю, Таро-сан. — Ты не отличаешь корейца от японца? — Отличаю, Таро-сан, но он похож и на японца, и на корейца. — Спасибо. Я узнал все, что нужно, — мужчина оперся на локоть, чуть привстал, взял протянутую чашку с терпким, горько пахнущим отваром и осушил ее в один глоток, — кх… противнее, чем конская моча. Это точно лекарство? — Да, — подросток хихикнул, тут же испуганно прикрыл рот ладонью, — простите, Таро-сан. А вы пили конскую мочу? — Приходилось, — мужчина потянулся к миске с рыбным бульоном, — на той самой войне. Ваша армия отступала столь быстро, что мы не успевали пополнять запасы провизии. Гнали до самого севера, как охотничьи псы бегут за добычей, а затем поняли, что попали в ловушку. Продвигайся мы чуть медленнее — многие из умерших от холода и голода, заблудившихся и не нашедших дороги в лагерь, были бы живы. Корейцев сложно назвать хорошими воинами, но… к концу первого года вы снились нам в кошмарах. Хико против воли улыбнулся. Воин неуверенно взял миску, казавшуюся такой маленькой в его больших грубых ладонях, начал жадно пить пустой бульон. Проигравший, избитый, жалкий — и все равно величественный, не сломленный. Уже не Курояма, не непоколебимая Черная Гора. Просто Таро, как рыбак из древней легенды, награжденный богами за свою доброту и ими же наказанный за любопытство. Сын гончара мстил самураю, будущему даймё, носителю титула, мстил через него его отцу. А сейчас нескладный долговязый ронин без двух пальцев на правой руке, даже не раненый, а просто побитый, благодарно улыбался, подобно собаке лакая пустую жижу. И этот ронин взял на себя чужой кровный долг. Мальчик клялся отомстить даймё за свою семью, отняв у него сына, и… отнял, ничего для этого не сделав. А теперь тот самый сын, взвалив на плечи проклятие от собственного отца и отречение от клана, лежит рядом и благодарит за помощь и сохраненную жизнь. — Таро-сан? — Да? — Почему вы не сделали харакири? Воин едва заметно улыбнулся, отставил пустую миску. — Мне еще есть кому служить.***
Солнце неспешно опускалось, тень от горы Рокко широким клином вдавалась в золотисто-синее темнеющее море. Двое сидели на склоне, в своем обычном ритуале провожая день и вглядываясь в полосу, соединяющую море и небо. — Скоро будет дождь… — мужчина, равнодушно глядящий на далекие волны, улыбнулся своим мыслям, повернулся к собеседнику, кутающемуся под холодным ветром в желтые одежды послушника, — странно, я ненавижу мокнуть и мерзнуть, но люблю дожди. Должно быть потому, что они смывают грязь лучше любого мыла. — Дождь может смыть не только грязь, — послушник посмотрел вверх, на пелену облаков. — Должно быть мы разные вещи называем грязью, — мужчина вновь устремил взгляд вдаль, — что еще может смыть простая вода? Хотя ты прав. Однажды дождь смыл с моего сердца мечту. — Мечту? — переспросил послушник, — как? — Так. Я до сих пор помню, как она утекала от меня в сточную канаву вместе с мутными дождевыми потоками. Небо меняло свой цвет, гасли рыже-розовые всполохи облаков, ловящих на себе свет солнца, покрывались пепельной дымкой. С востока поднималась волна бирюзы, тянущая за собой лиловое полотно ночи. Двое в молчании смотрели на закат, повернувшись спиной к нему. — Я мечтаю посетить Четыре Горы, такое желание не назовешь чем-то особенным, — послушник все же робко нарушил тишину, — но вы… зная вас, я с трудом могу поверить в то, что вы можете о чем-то мечтать. А… о чем была ваша мечта? — Какая разница? Она мертва, и я не устраиваю ей поминок уже много лет. — Что произошло? — Ничего. Мне просто не хватило смелости принять решение, от которого слишком много зависело. — Но разве это повод отказаться от… — Повод, — на полуслове мужчина оборвал собеседника, — не суди о том, чего не знаешь. Я благодарен даже за то, что просто живу. — Вы… — робко начал послушник после нескольких очередных мгновений тишины, — пережили большой позор? — Предатели редко думают о том, что они опозорены. Где-то далеко протяжно и хрипло вскрикнула чайка. — И вы не совершили сэппуку? — Я думал об этом, но… мечты как проститутки. Платишь одной — она с тобой, с готовностью принимает твою страсть и нежность, манит идти дальше. Отворачиваешься хотя бы на миг, подумав о чем-то стороннем — и она уже уходит сама, вызывающе вздернув подбородок. И тогда ты выбираешь новую, из тех, что ходят по каменным дорожкам в тени деревьев и улыбаются зазывающими фальшивыми улыбками. Можешь даже поверить, что влюблен в нее и вся твоя жизнь ради нее, ради того, чтобы доказать свою достойность, окружить ее роскошью, заботой и доверием. А потом она снова уходит, и ты остаешься один в пустом доме, сжимая в кулаках холодные одежды, оставленные ей. Одежды, в которые ты сам ее обрядил. И… знаешь, нет разницы, добился ли ты ее перед этим, или она ушла одинокой и непокоренной. Она ушла так или иначе. И тебе приходится искать новую. И я одну нашел. Как ни странно, она до сих пор со мной. — Может быть вы и правы. А вы что-нибудь делаете для исполнения своей мечты? — Нет. Зачем? Ведь тогда рано или поздно я снова останусь ни с чем и мне будет не для чего жить. Да и выбрал я то, что никогда не может сбыться. — Но зачем? — Чтобы мечтать. Синева ночи медленно ползла по небу, вбирая в себя и растворяя тени, да стирая редкие кровавые брызги с тяжелых низких облаков.