***
— Надо будет сказать Бенджиро спасибо. И извиниться за то, что я так долго отказывался от помощи. — Надо было сразу все рассказать мне. Я могла бы устроить все не хуже. Да и зачем тебе было хоть у кого просить помощи, если ты мог замечательно сделать все сам? Скажи, разве они хоть раз шли за тобой, когда ты направлялся ко мне? — Сомневаюсь, — негромкий смешок перебивается тяжелым вздохом, — осторожней, а то здешние девушки вряд ли поймут, почему госпожа Тора-сан так громко дышит и стонет в своих покоях. — У госпожи Тора-сан ревматизм. Старой больной женщине после тяжелой долгой дороги позволительно негромко постонать. — Надо будет нанять охрану. Среди здешних девушек есть онна-бугэйся? Госпожа Тора-сан готова дорого заплатить за свой покой. — Плати уже, — по комнате разносится тихий томный смех, — знаю я, какой покой тебе по душе. — А через сколько комнат от меня спальня Сайори? Я прекрасно помню, какие острые ушки у этой красавицы. — Ты наивен. Вчера она была гораздо ближе к нам и лучше могла расслышать твое напряженное пыхтение. — Мне принять это за оскорбление? Тогда она и через две, и через три стены услышит тебя. — Так может быть госпожа Тора-сан сама придет к ней и все объяснит? — Сначала скажи, за что несправедливо обвинила меня в пыхтении. — Заткнись уже и продолжай! И не… о-ох… — Ты сама просила продолжить. Через две комнаты от той, которую отдали «госпоже Тора-сан» двое и в самом деле сидели у стены и напряженно вслушивались в тишину. — Они опять что-то бормочут… почему нельзя делать это молча? — Сайори возмущенно фыркнула, сдувая со лба выпавший из прически локон. — Нельзя, — Бенджиро развел руками, — Чжоу из тех великих людей, которых нельзя заткнуть, даже отрезав им язык. — Скажи… — гэйся вдруг замерла, бездумным взглядом уперлась в стену, — ты знал, что он самурай? — Он не самурай и никогда не был им. Такие сразу рождаются ронинами. Это человек, который никогда не станет уважать господина только за то, что тот стоит выше. Я не удивлюсь, если за несогласие с приказом его приговорили к смерти, но даже не смогли поймать. Или он может быть ниндзя из клана, который уже исчез. Но тогда он паршивый ниндзя. — Ты хоть раз видел, как он приходит сюда? — Нет. — Но ты следил за ним с первого дня появления наемников. Ты так уверен, что для ниндзя он слишком плох? — Не с первого, со второго. И да, для ниндзя он плох. У настоящих ниндзя не бывает ни друзей, ни возлюбленных, и даже если от клана не остается ничего, они сохраняют ему верность. А Чжоу… сам себе клан, сам себе даймё, сам себе слуга. — Но ты следил за ним. А он ходил сюда и в эти дни, и раньше. Я узнала об этом пять дней назад, но по тому, как легко он находит путь в лабиринте здешних комнат, видно — он бывал здесь множество раз. Они вместе наверняка уже несколько лет. И все это время ты не знал, что он носит у пояса парные мечи втрое дороже твоих? — Нет. Не забудь, я все же зарабатываю на жизнь не тем, что слежу за ним. В его распоряжении целые вечера до заката, этого хватает, чтобы жить своей жизнью. И я гораздо позже просыпаюсь. У него всегда есть достаточно времени, чтобы ходить в Дом Цветов и Ив, не давая мне знать об этом. Да и Чжоу из тех, что надежно хранят секреты. Я считанные дни назад узнал, что он умеет драться, и случилось это только тогда, когда ему чуть не отсекли голову. — А если… ты рассказывал про того старика в белом, и про то, что Чжоу сам тебе говорил. Он может быть настоящим наследником? — Я не думал об этом прежде, но… в это поверить легче, чем в то, что он рожден от крестьян. Но мне жаль страну, в которой у правителя может быть сын, спящий на голом земляном полу. — Это не мешает ему каждый день чистить ногти. Даже Акинори-сама похвалила его ухоженные руки. — На его месте, когда требовалось выживать, ногти были бы первым, о чем я забыл. А сейчас его жизнь не так сложна, и чтобы делать всякую мелочь вроде шкатулок и заколок, нужны хорошие руки. — Его могли этому научить. Да и зачем члену императорской семьи такое тело? Настоящий наследник в его возрасте был бы более изнеженным. И седина. Его виски белые, как неокрашенный шелк. — Откуда мы знаем, что было в его жизни? — Так спроси. — Когда-то он спас меня и тебя. Спас от того, что мы хотели сами, просто показав новую дорогу. Разве сейчас, спрашивая сама себя, ты можешь твердо ответить, что по-прежнему воин? Я — нет. Так и он мог позабыть ответ на вопрос, кто он такой.***
Черная тень бесшумно кралась по нижней палубе, ловко протискиваясь меж рядов мест на веслах. Проклятая разбитая десна вокруг выбитого зуба кровоточила слишком сильно, чтобы можно было не обращать внимание. Порох был, но от прижигания никакого толку, станет только хуже. Ждать — надоело. Мужчина крался в каюту с вещами господина Пака, взять щепоть сухого чая было не слишком большим риском. Вот и нужная дверь. Нужный сундук. Нужная шкатулка, показавшаяся вдруг такой маленькой и хрупкой. По спине скользким холодным ужом потек страх, таща за собой отвращение к себе. Таиться, как вор, прикасаться к чужому, перебирать, что нужно, а что не нужно… как же это мерзко. Дайте меч и противника, дайте господина и врагов, от которых нужно защищать. Дайте тайну и прикажите хранить, дайте загадку и обяжите разгадать. Только не давайте красться в полутьме и открывать чужие покои, чтобы не для господина — для себя взять то, что мог получить просто так, лишь попросив. — Ну вот, Ваше Высочество, благодаря вам я стал вором, — Ю беззвучно усмехнулся, сглотнул перемешанную со слюной кровь и положил на десну щепотку чая. — Запомни, Ким… — явственно послышался за стеной голос старика-посла. Мужчина замер, не успев выпустить из рук шкатулку, сосредоточился, подобрался, как перед битвой. Пару мгновений в соседней каюте царило молчание. Затем господин Пак снова заговорил. В голосе человека, способного с улыбкой удовольствия есть соль кусками и называть ее сахаром, как в чаше плескался страх. — И не смей мне перечить. Если ванседжа покажет свою позицию слишком твердо, если мы и правда услышим в его словах отказ, а не простое нежелание идти — убей его, Ким. Убей, чего бы это тебе ни стоило. Когда подобные ему люди предают свою родину только оттого, что она ответила на их любовь болью, тогда и начинаются настоящие войны. Не дай ему начать мстить, Ким, иначе те семь лет кровавого пира, оставившие на тебе шрамы, покажутся всем нам золотым веком легендарных владык. Клянись, Ким, клянись духами предков, что убьешь его в тот же миг. Ответный шепот невозможно было разобрать, а последующая тишина была слишком громкой. Ю подрагивающими руками опустил шкатулку обратно в сундук. Вспомнился тот взгляд босяка — холодный, надменный, как смотрят на ошметок грязи, налипший на подошву сапога. Хозяин этих глаз мог быть сыном вана. Незаконнорожденным сыном, по своей воле взявшимся править страной во время войны, понимающим шаткость своего положения и зыбкость будущего, допускавшим ошибки одну за другой, но не опустившим руки. И получившим в награду за труды слова отца о том, что он разочарован. Молодая, горячая кровь, вскипяченная собственной мощью, затуманенный властью и поражениями рассудок… если во всем разобраться, ему было за что мстить своей стране. Оставалось лишь пытаться вспомнить взгляд настоящего наследника. И, возможно, тоже готовиться его убить. Только никто не должен об этом знать. Пока не должен. На негнущихся ватных ногах мужчина спускался в трюм. В полутьме взгляд зацепился за белое пятно у самого прохода в нижние отсеки. Новый, чистый ханбок. Нет, человек в ханбоке. Забившийся в угол, дрожащий и скулящий, как побитая собака. Если он разглядит на фоне стен черный силуэт в плаще, придется убить. Остается надеяться только на то, что его горе окажется слишком сильным, чтобы позволить смотреть по сторонам. Трюм встретил его тихим радостным смехом. — Мы нашли эту скотину! Нас как детей обвели вокруг пальца, устроив кукольный спектакль с переодеванием, только и всего! Помните, как он зашел в ворота квартала за забором? Тот, кто вышел с теми же корзинами, был просто кем-то из его друзей, а он сам остался там. Наивный выскочка, как только разыграл очередную свою пьесу, уже наверняка начал думать о нас как о тупых кусках мяса, приставленных к мечу. Ничего, он еще получит пару хороших уроков. — А как вы его нашли? — Я видел его, идущего к дому в гавани, по своей обычной дороге через чужой сад и сгоревшую кузницу. Он был в дорогих одеждах, но эти ноги я уже ни с чем не спутаю. — Это может быть ошибкой? — Нет. — Откуда он шел? — Из того самого квартала-за-забором, сомнений нет. Двое остались у ворот, караулить, еще трое идут по следу. — Вы могли ошибиться. Это риск. — Когда он не вернется, тогда и будем говорить о риске. И разве он сам с нами не играет? На его месте я бы уже давно выкопал нору глубиной больше барсучьей, и забрался в самый дальний ее угол. А так… похоже на партию в падук. — Вот именно. А если он столь хороший игрок, он мог построить ловушку. — У нас достаточно пешек, чтобы пожертвовать одной, дабы узнать истинную силу противника. — Смотри, медвежонок, как бы твои слова не оказались пророческими. — В любом случае, у наших ребят есть повод проведать местных кисэн, так почему бы им не воспользоваться?***
Непривычно тепло и мягко лежать в одеяле на набитом соломой матрасе, а не на голой циновке. Поневоле ощущаешь себя больным и слабым, как оно и есть. Даже не получается забыть о том, что настырно ноют все ушибы и до сих пор саднит порезанная ладонь. На жесткой холодной циновке было бы куда удобнее, на ней еще можно чувствовать себя воином. А какой же воин лежит на матрасе и в одеяле? Курояма усмехнулся своим мыслям, с кряхтением перекатился на бок. Ему запрещали подниматься даже по нужде, мальчишка возился с ним, как с немощным, даже невесть откуда раздобыл специальную посудину, в которую ходят по большой и малой нужде неходячие старики. Каждый день мыл и обрабатывал спину какой-то вонючей мазью. Неужели все старики, те, кто не ушел из жизни в бою, должны терпеть это унижение? Отвратительно, мерзко, и ничего нельзя поделать. Говорят, судьба преподает великий урок смирения, когда заставляет ухаживать за тяжелобольными. Если бы. Смирению она учит как раз тех, кто сам становится таким больным. А Хико так смешно морщит лоб и надувает щеки, когда пытаешься уговорить его бросить это дело. Он называет эти мучения благодарностью, его лицо светится искренним счастьем в ответ на простое «спасибо». И не понимает, насколько все это на самом деле больно. Жаль, он уже забыл о своей мечте отомстить. Если бы все это видел отец, он бы рвал на себе волосы и выл волком. Отец… все это было ошибкой. Надо было просто умереть, как он просил. Тогда, вечером. Уйти из беседки, найти мальчишку и вручить ему меч, чтобы отрубил голову в завершение сэппуку. И все были бы довольны. Не пришлось бы нести на себе этот позор, не пришлось бы собирать на своей голове проклятья. Достаточно было всего лишь умереть. Красиво. По правилам. Отец был бы доволен. Отпрыск гончара, желающий отомстить, тоже был бы доволен. Почему же не хватило сил? Мужчина грустно улыбнулся, вспомнил собственные слова, брошенные вскользь, когда утешал плачущего мальчишку тем вечером. «Из меня очень плохой японец». Да, из него правда никудышный японец. Отказаться от самого простого, самого правильного и самого лучшего для всех пути, только потому, что в один единственный день и час подумать лишь о себе. Не о семье. Не о долге. Не о том, как сплетники будут полоскать имя после смерти. Такая трусость и безволие достойны смерти. Только хватит ли сил, раз уже не вышло один раз? Нет смысла жить — так почему нет сил умереть? Наверное, виновата война. Слишком долго приходилось выживать. Слишком часто приходилось гнать от себя мысли о сэппуку, каленым железом выжигать на сердце желание жить. А войны нет. Ни с этими несносными корейцами, научившими трусости, ни междоусобной внутри страны, когда горсть монет могла решить, на какую сторону встанут целые кланы. Нет ежеминутного риска погибнуть, так зачем теперь цепляться за жизнь? Да и долга тоже нет. Наверное, виноваты корейцы. Тот старик-офицер, зубами сжимавший рукоять меча, когда ему отрубили обе руки. Та крестьянская девушка, подкравшаяся ночью и убившая воинов, днем ранее овладевших ей насильно, оставившая на палатке следы испачканных кровью бедер и найденная мертвой, когда пыталась доползти до своего дома. Тот мальчишка-охотник, не гнушавшийся ставить на тропе отравленные капканы и, сам попавший в один из них, кусавшийся и бросавшийся на людей как бешеная собака, когда к нему хотели просто подойти. Тот герой-адмирал, арестованный, разжалованный, забывший позор и вернувшийся, и совершивший невозможное, потопивший весь японский флот чуть ли не десятком рыбацких утлых лодчонок. Тот юноша в красном, по глупости и наивности пожалевший своих врагов и отпустивший десяток замерзших полумертвых самураев, давший им дойти до своей дивизии, вместо того, чтобы убить. Сам Курояма был именно из того спасенного десятка. А вот и причина, по которой не получилось умереть — подумал воин, вспоминая тот морозный день, когда его спас его враг. Он не имеет права на сэппуку, ведь уже давно, полтора десятка лет как его жизнь не принадлежит ему. Может быть это и неправда — конечно это неправда — но так было проще. Так можно было не чувствовать себя трусом. Осталось только всю жизнь прогоревать о том, что никогда не найдешь того юношу и не отблагодаришь. С такими мыслями как раз хорошо уходить в монастырь и потом, через долгие годы, принимать титул настоятеля. А лучше настоятельницы, это как раз женское дело — горевать по незнакомцу, увиденному мельком в юности. За стеной послышались чьи-то шаги, затем слова приветствия. Кейтаро едва подавил смех, лежать и подслушивать чужой разговор поневоле — это было уже слишком похоже на придуманный образ несчастной древней монахини-настоятельницы. Осталось только приплести сюда неразделенную любовь и смерть любимого из-за невыполненного долга или простой жестокой случайности. — Да, сэнсей, он здесь. Вы хотите с ним поговорить? Мужчина поморщился. Говорят еще и о нем. — Нет, мне это не нужно, я и так знаю и слышал достаточно, — голос до странного знакомый. Или это уже мерещится от долгого безделья. — Вы уже не приходите на тренировки, сэнсей, почему? Разве я разочаровал вас? — Нет, Хико, просто время пришло. У тебя теперь другой учитель. Этот самурай научит тебя гораздо большему, чем я, и это вовсе не обязательно будет владение оружием. А упражняться с дзё ты можешь теперь сам. — Но… — Ты вырос, Хико. Совсем скоро день твоего совершеннолетия. Поговори с Курояма-саном, — на своем имени Кейтаро поморщился и хотел было заткнуть уши, но раз уж услышал начало, не было смысла обрывать на середине, — он поможет обустроить церемонию как надо. — Но я же не японец! — в словах подростка искреннее негодование мешалось с готовыми хлынуть слезами. — Я тоже, но похоронят меня по здешним обычаям. Я допустил большую ошибку и должен за нее заплатить. Я больше не имею права быть твоим учителем. Прости. — Не бросайте меня, сэнсей! — стена глушит голоса, но, кажется, Хико и правда тихо заплакал. — Когда я только встретил тебя, я уже начал бояться сегодняшнего дня. Я знал, что он неизбежен. Но послушай меня. Я не научил тебя всему, что знаю сам, и это заставляет меня горевать. Но я и не научил тебя слишком многому, и это дает мне силы для улыбки. Ты еще свободен, и я надеюсь, достаточно силен, чтобы понять и принять мой уход. Ты молод, а у молодости есть одно неоспоримое преимущество: впереди еще много времени. Я знаю, что нанесу тебе страшную рану, когда уйду. Но также я знаю, что она зарастет, и через десяток лет ты будешь вспоминать меня со светлой грустью и наслаждаться воспоминаниями. Знаю, потому что сам через это прошел. Курояма беззвучно рассмеялся, вопреки боли в ребрах. Теперь стало ясно, откуда этот ребенок набрался высоких умных слов. Всякий раз, доводя беднягу до слез, учитель успокаивал его такими длинными пространными речами? На что он надеется? Что мальчишка расслышит его за собственным плачем, выловит суть его слов из кусков собственной злобы? Дурак. Но может он и прав. А Хико все еще плакал. А воин больше всего на свете ненавидел чужие слезы. Не выдержав, Курояма рывком поднялся. Приступ боли на миг сковал тело, от долгого лежания без движения голова закружилась, тут же пришла когда-то бывшая привычной сильная усталость. А затем все прошло, даже боль туманом просочилась в пол. Рука сама запросила сломанный меч. — Замолчи сейчас же! — Кейтаро метнулся в соседнюю комнату, путаясь ногами в одеяле, в три шага пересек весь крохотный домик, схватил и в самом деле беззвучно рыдающего мальчишку за плечи и крепко прижал к груди. Затем поднял мутные от гнева глаза на того, кого подросток называл своим учителем, — и ты позволяешь называть себя сэнсеем? Ремесленник, научивший лишь бить и твердить заученные фразы, которые должны звучать мудро даже в устах ребенка? Лучше иди и учи собаку лаять, в этом ты добьешься бóльших успехов! Лицо стоящего напротив мужчины перекосила презрительная усмешка, за которой была хорошо видна ревность. — И это мне сказал полностью обнаженный человек? — холодно бросил он в ответ. — Какая вам разница? Почему вы не можете успокоить собственного ученика, когда он плачет? Вы должны понимать, что имеете дело с ребенком, и слова о скором совершеннолетии не значат ничего! — Курояма только что осознал собственную наготу, но сейчас это не имело значения. — Что я изменю, если так же подойду и обниму его? — сэнсей выплюнул эти слова в гневе, почти осязаемом. Хико всхлипнул громче, чем прежде, — как это повлияет на то, что я должен буду его покинуть? Как это изменит судьбу? — Мою судьбу это уже изменило, — Кейтаро невольно прижал подростка крепче к своему телу, — если вы отказываетесь — учить его буду я. Тому, что сочту нужным. — Прекрасно! — рыкнул мужчина, кривя побледневшее лицо в оскале волка, — это как раз то, что мне нужно! И он выбежал за дверь, словно по пятам летели демоны. — Вам… вам нельзя вставать, Таро-сан, — после пары мгновений тихо пробормотал Хико, шмыгнув носом. — Ничего, — Кейтаро улыбнулся в ответ, погладил подростка по голове, — знаешь, а подойти и побраниться с твоим учителем оказалось на удивление хорошим лекарством, спина не болит и дышится легко. Так что за это я должен сказать ему спасибо. А теперь пойдем, мне нужно одеться. И правда, неприлично было разговаривать с почтенным господином, будучи совершенно голым.***
Тяжелая подбитая железом обувь оставляла на влажной от вечерней росы траве неровные цепочки следов. Тревожно и глухо кричала в кусте боярышника какая-то ночная птица, когда три тени, таясь, двигались по саду вокруг Дома Цветов и Ив. Тихонько лязгнул засов черного хода, поддетый мечом и плавно опущенный. В свете крохотного рыжего фонарика, стоящего в темном пустом коридоре, блеснуло несколько широких улыбок. — И что ты предлагаешь? Открывать каждую дверь и спрашивать, не здесь ли притаился мужчина, сбежавший от назойливого посла из Чосон? — едва слышный пополам со смехом шепот в ухо. — А у нас выбор есть? — такой же шепот в ответ. — Разувайтесь, а то мы найдем его только после того, как перебудим всех. — Зануда ты, Ким. Неужели никогда раньше не мечтал пробраться в подобное местечко, чтобы сквозь щелку в двери подсматривать за спящими девушками? — Мечтал, но не думал, что буду подсматривать за девушками только затем, чтобы найти среди них мужчину. Все же женщины мне больше по нраву. — Э-эй, я тогда только в шутку сказал, что он со спины довольно вкусен! — Тсс! — Так что, заглядывать в каждую дверь? — Придется, — едва слышный смешок заглушает тихий стук от соприкосновения с досками пола третьей пары снятых и отставленных в угол сандалий, — как думаете, здесь есть говорящие половицы? — Наступишь — узнаешь. …Никки сидела посреди разобранной постели, накинув одеяло на плечи. Сон не шел. Женщина корила себя за излишнюю подозрительность, вслух открыто смеялась над собой, но ничего не могла поделать. Под нагадзюбаном были надеты старые штаны-поддоспешник, на коленях лежала катана, вынутая из ножен. Они должны прийти. Должны, иначе ее бессонница будет уже болезнью. Тихий шорох, словно пальцы шарят по двери, ища, как бы тише ее открыть. Так, как уже было днем ранее. Так, как делал бы любой, не желающий, чтобы его услышали. Но женщина, сидящая на разобранной постели в комнате, отданной «госпоже Тора-сан», уже услышала. И крепче сжала рукоять меча, глуша отчаянный боевой клич, рвущийся из стянутого волнением горла. Скрипнули полозья, по которым двигалась раздвижная дверь, тонкая щель пропустила в темную комнату рыжее лезвие света. Шагов так и не было слышно. А не всякий наемник бывает обучен беззвучной поступи. — Сайори? Никто не усмехнулся в ответ, вновь тихий скрип — и полоска света исчезает из комнаты. Они здесь. Словно удар или взрыв порохового снаряда выбил женщину из одеяла, пальцы сжимали рукоять катаны так, что побелели костяшки. Сердце заходилось в бешеном биении, дыхание перехватило, так что воздух толчками прорывался в легкие. — Мы попались, — усмехнулся мужчина, отступая к черному ходу, — сейчас эта пичужка выйдет и заверещит на весь город. — Снимите плащи, вытащите мечи из ножен и сложите их к моим ногам, если хотите выбраться отсюда живыми. Мужчины замерли каменными изваяниями вроде тех, что ставят перед монастырскими воротами для защиты от злых духов. — Я не буду повторять. Не надейтесь сбежать, здесь достаточно профессиональных воинов, чтобы дать вам быстро и бесшумно погибнуть, — за спинами воинов послышались вкрадчивые шаги. Вторя высокому и молодому, но явно мужскому голосу, зазвенел вынимаемый из ножен клинок. — Сколько вас здесь? Скажите уж сразу, — один из наемников тихо и надрывно усмехнулся, остальные сохранили молчаливое хладнокровие. Ответом был свист стали, неестественно громкий в тишине пустого полутемного коридора. Наемники бросились врассыпную, обнажая свое оружие. Снова свист клинка, звон, потяжелевшее дыхание, и тут же надсадное шипение пополам с бранью. Юноша в женском одеянии начал медленно отступать в тень коридора, зажимая рукой рубленую рану на правом плече — драться дальше ему уже не было смысла. Вторая девушка, появившаяся словно из ниоткуда, так же в никуда исчезла, когда из ее рук выбили оказавшуюся совершенно бесполезной в тесноте помещения нагинату. Никки, оказавшаяся одна против троих, брезгливо выплюнула короткое ругательство. Ничего. Не впервой. С коротким резким криком она бросилась под ноги первого воина, ударив всем телом и повалив на пол. Перекатилась, увернулась от клинка, впустую рассекшего воздух, наградила еще одного противника подлым пинком в пах. Не до правил боя было сейчас. Вновь сталь рвет стонущий воздух и сама из себя высекает искры, скрипят половицы под резкими шагами. Один на один. Двое на одного. Трое на одного. Брызжет кровь, застывая косыми и ломаными брызгами на стенах. Шлепается на пол под корень отсеченная прядь волос женщины. Острие меча проходится в ладони от ее голеней, в полуладони справа от ее плеча. Подсечка, уворот, клинок срезает край рукава, цепляет пояс. Мельком мажет по шее, оставляя тонкую красную нить. Приходит запоздалое понимание, что с ней лишь играют. Коротают время за чаем и пирожными, ожидая хозяина вечера и разговора с ним. А Никки терпела игры лишь от одного человека. С рычанием раненой большой кошки она метнулась к ближайшему противнику, голой рукой перехватывая его оружие и занося свое для удара. Не успела. Крепкие холеные пальцы перехватывают ее запястье с небрежной уверенностью и тут же заламывают руку за спину. Меч выдергивают из сведенных злобой пальцев. — Спасибо за хороший бой, красавица. Редко когда встретишь такого умелого противника среди женщин. А теперь успокойся, отдышись и скажи, где вы прячете мужчину, пришедшего сюда вчера. — Ненавижу! — Тише, тише… — уже другие пальцы, не те, что держат руку, касаются шеи, невзначай задевая и тонкую нить свежей царапины, и уродливый старый выпуклый шрам на горле, — мы не хотим зла ни тебе, ни ему. Пусть он просто придет сюда и скажет, почему исчез, устроив напоследок весь этот маскарад. Нехорошо уходить без предупреждения. Она не ответила, лишь дернулась всем телом, пытаясь освободиться. Уже третьи руки огладили ее бедра, к спине прижалась горячая, тяжело вздымающаяся грудь. Чьи-то ловкие пальцы начали шарить по поясу штанов, пытаясь развязать узел. Хватка на запястье сначала ослабла, а затем и вовсе исчезла, но те же ладони переместились на плечи. Еще одни легонько сжали маленькие, едва видимые под одеждой груди. Чья-то ладонь несильно сдавила шею, заставляя глотками пить отчаянье. Да сколько же рук у этих монстров? — Просто скажи, где он. И мы сделаем все, что ты попросишь. Мы не обидим его. Честно. Скажи, только и всего. Она застонала в голос, когда штаны неспешно стекли по ногам на пол. Это многорукое чудовище все же развязало узел. Ничтожества. Подземные демонические твари, не знающие чести, жалости или разума. Похотливое зверье, уже почти забывшее, зачем оно здесь. Неудивительно, что возлюбленный не хотел с ними связываться и кого-либо впутывать в это дело. Они не стоят того, чтобы причислять их к врагам. А шесть ладоней все еще шарят по телу. Слишком осторожно, слишком нежно, чем должны. Слишком неотвратимо. Даже та рука на шее не душит, а лишь удерживает. Зачем? За что? Почему? — Я никогда вам ничего не скажу! — она до боли закусывает губы, когда чья-то рука сквозь ткань касается внутренней стороны бедра. — Тише, тише… — нежное поглаживание по плечам, вкрадчивый шепот на ухо, — просто скажи нам, где он. Мы уйдем и отпустим тебя. Уйдем без оружия, чтобы ты видела чистоту намерений. — Я вам не верю! — Конечно, красавица, я бы и сам себе не верил, но разве у нас есть выбор? — Есть, — сзади по голове воина удар такой силы, что даже из легких женщины выбивает весь воздух, ноги подкашиваются и она падает навзничь. Уже никем не удерживаемая. — Ты! — А разве вы не меня искали? — и второго настигает пинок в голову, слышится стук ударившихся друг об друга зубов. Третий успевает увернуться от пары ударов, но проигрывает, когда поднявшаяся с пола женщина подсекает его и добивает безжалостно сильным пинком между ног. — Ты! — Никки сплюнула кровь из прокушенной со злости губы, гневно сверкнула глазами на стоящего перед ней с совершенно невинным видом мужчину. — Меня пытались убить и изнасиловать! — Что, одновременно? — он негромко усмехнулся. — Не шути, когда твои шутки неуместны! Я спасала тебя, рискуя своей жизнью! Ты не мог появиться раньше? Где ты был все это время? — Залог победы в правильной тактике. Сидел под потолком на балке, и смотрел. — Давно? — Я лег туда спать. Не верилось, что меня оставят в покое. Под крышей было куда безопаснее, нежели в любой из комнат, и ты этому пример. — Ничтожество! Бессердечная тварь! — она начала злыми нервными движениями, дергаясь и чуть не рвя ткань, надевать снятые наемниками штаны. — То есть мы зря ушли вас искать? — послышался в глубине коридора голос Сайори, сменяемый гулким стуком гэта о половицы, — из-за вас мы подвергли опасности свои жизни, а мой и моего брата поступок не может быть расценен иначе, как предательство! Мы покинули поле боя, когда еще могли сражаться, чтобы доложить о ситуации господину, который и так сам все видел! Как вы могли позволить такое? Мужчина молча и с улыбкой на странно спокойном лице вытащил из-за пазухи сумку с десятью метательными иглами. Никки лишь презрительно усмехнулась. С пола послышалось надсадное хрипение, женщина вновь пнула меж ног лежащего и пытавшегося справиться с болью воина, спустя пару мгновений раздумья добавила удар в висок. — Уксус, соль и крепкое сакэ, — мужчина убрал сумку обратно, с холодной усмешкой глянул на Никки, — смазаны до середины. Вряд ли кто выдержит. Пробовал на себе, даже загнанная под кожу бедра на полногтя, она вызывает судорогу. За что ты так жестоко с ним? Тебе лично они и в самом деле не хотел ничего плохого. — Почему вы не вмешались раньше? — Сайори уже подошла вплотную. Она была бледна даже в слабом свете фонаря, по виску текла струйка пота. — Я мог попасть в вас. Это могло бы означать смерть. — Но если бы вы дрались вместе с нами сразу, у нас изначально было бы преимущество! И они бы могли не ранить никого! — Нет. Я до сих пор не знаю, что им от меня нужно — напугать, поймать или убить. Будь здесь я, не знаю, как бы они дрались. Но то, что я видел сверху, было лишь игрой. И еще — они все тренированы, а мы слишком долго говорим. Несите веревки. Один из них сегодня познакомится с истинным гостеприимством растущих в Ниххон цветов.***
Он пришел в себя от выплеснутой на лицо пригоршни ледяной воды. Кружилась голова, мутило, затекшие в неудобной позе ноги и руки, казалось, принадлежали мертвому. Непривычно яркий рыжий свет бил по глазам. — Очнулся, герой? — рядом хриплый низкий смешок. Мужчина уже слышал этот голос, определенно. И слова… на первый раз показавшиеся бессмысленными и непонятными, как звериное рычание, они затем заставили его дернуться всем телом, вытягиваясь в струну и задыхаясь от мучительной острой боли в затекших мышцах. Теперь он пленник. — Что вам от меня надо? — наемник сглотнул горькую, отдающую кровью слюну, поднял голову, щурясь от света. Перед ним стояла та самая женщина, которая приняла бой. — Объясни, почему ты не можешь оставить его в покое? — Это приказ, — он выдавил слабую улыбку, когда неудобно связанные ноги скрутило судорогой. — И ты больше ничего не скажешь? — она оскалилась в собачьей гримасе. — Не боишься молчать? — Нет, — он снова улыбнулся в ответ, сквозь глаза женщины глядя на дальнюю стену маленькой светлой комнатки. У двери стояли те девушка и юноша, которых они тогда раскидали как котят. За спиной женщины — Он, со скрещенными на груди руками. И он улыбался. Тоже. — Почему? — Ты же не боялась, — улыбка воина стала шире, — и так ничего и не сказала. Чжоу невольно еще чуть шире растянул губы в улыбке. Эта проклятая небесная птица Фен-хуан слишком часто вмешивается в дела людей. За спиной связанного, избитого наемника, чувствовались раскинувшиеся во всю свою мощь ее драгоценные крылья. — Вы не так долго меня пугали, — женщина позволила себе едкую ухмылку, — будь у вас больше времени и смелости — вы могли бы узнать от меня правду. — Но не узнали. Мы ведь не успели, так? Так почему не можете не успеть вы? — Ты здесь один. Ты связан. У тебя нет оружия. И ты знаешь то, что хотим знать мы. — Остальных вы убили, да? — он уже усилием воли давил рвущийся из груди смех. — Тогда зачем останавливаться? Я выполняю приказ. Мне сказали — найти человека, который спрятался, я нашел. Что еще? Такие как я всю жизнь зарабатывают лишь тем, что исполняют приказы, не вслушиваясь в их значение. — Это ложь, — лицо женщины уже светилось гневом и осознанием собственной силы — и жгучим желанием показать ее. — Быть может. Но что это изменит? — Я хочу слышать от тебя правду, — она обошла пленника кругом, опустилась на пол за его спиной, — и я ее услышу. — Будешь мстить? — Да. — И как же? — мужчина позволил себе тихий смешок. — Ты и так почти сделала из меня евнуха. Женщина положила свои тонкие светлые руки поверх его связанных холеных крепких ладоней. Лицо ее на миг застыло ухмыляющейся демонической маской, затем перестало выражать что-либо, сохранив лишь пустую улыбку. Ухватив покрепче мизинец жертвы, она начала медленно задирать его вверх. На крайней точке гибкости суставов он дугой прогнулся в обратную сторону, насладившись коротким мигом сопротивления предельно растянутых сухожилий, Никки резко дернула его в сторону. Смотрящий на это Чжоу вздрогнул от хруста, с каким палец наемника вывернулся вверх и вбок. Никки сохранила недвижимую маску на лице. Пленник лишь болезненно поморщился. — Вы ведь играли? — шепнула она ему на ухо. — Я тоже хочу поиграть. И таким же резким, но точным движением, она поставила вывихнутый мизинец на место. Мужчина не сдержал себя и сдавленно зашипел. Чжоу медленно поднял руку к лицу, как делают, когда хотят опереть подбородок о пальцы, но так же медленно опустил ее, не доведя совсем чуть-чуть. Когда Никки выворачивала и ставила на место следующие пальцы своей жертвы, уже негромко скулящей от боли, мужчина лишь молча смотрел, ни единым движением не показывая себя. — Теперь отпустите, да? — наемник через боль от веревок тряхнул головой, стряхивая с кончика носа маленькую капельку пота. — Наигрались же? — Нет. Но можем отпустить, если скажешь. — А я сказал, — его голос дрожал, но по-прежнему звенела все та же надменная усмешка. — Мне приказали найти и вернуть обратно в трущобы мужчину, вчера спрятавшегося здесь. И все. Больше я не знаю. — Неужели? — Выйдете все. — И Никки, хотевшая что-то съязвить, замерла с приоткрытым ртом. Связанный воин вздрогнул всем телом, тихий спокойный голос клинком прошелся по всему его существу. Он давно ждал этого. И боялся. Терпя боль и насмешки той женщины, терпя собственное малодушие и слабость, когда уже иссякали силы не кричать, он заставлял себя начать думать, и боль уходила. Голова, или горшок, способный ее заменить? Сейчас он получит ответ. Двое мужчин глядели друг другу в глаза, один подходил все ближе, второй расправлял плечи и выпрямлял спину. Не воевали, не ломали друг друга, просто глядели в глаза, ища ответ. И что у того, что у другого, холодела взмокшая спина, когда, погружаясь все глубже, они не находили ответа. — Так что ты решил сам, идя исполнять приказ? — Чжоу опустился на колени перед наемником. Тот лишь сглотнул ставшую нестерпимо густой слюну. — Каких кланов больше всего в Чосон? Ким? Так что ты решил, Ким? Он молчал, лишь губы начали едва заметно дрожать. — Просто скажи, Ким, — мужчина поднял руку к его лицу, едва касаясь провел по скуле, разрывая дорожки от бежавших капелек пота, — если тебе прикажут убить меня, кого ты убьешь? Самозванца, который может навредить стране, придя к власти лишь с целью наживы, или предателя, живущего среди врагов в те самые времена, когда его помощь больше всего нужна была родине? Взгляд воина стал безумным, глаза блестели. — Ты ведь до этого тоже мстил, Ким? Кому? Японцам? Показывал их ничтожность, спрятанную за высокими расписными ширмами под словами «честь», «достоинство» и тому подобное? Мстил за то, как убегал, до крови из носа сжимая голову руками, лишь бы не слышать криков? За то, как ел мясо погибших соратников, потому что больше было нечего? Или за все это ты мстишь мне? Так я могу помочь. Вложить меч в твою руку и напороться на него. Но сначала ответь. Рот пленника беззвучно зашевелился, на щеках заалел румянец как при лихорадке. — Громче, я не слышу, — Чжоу наклонился к нему ближе, так что губы наемника оказались у самого его уха. — Кто я? Наследник или его замена? Скажи же. С-к-а-ж-и. Воин задышал часто и тяжело, зажмурился так, что из-под ресниц выкатилось по слезе. — Рано или поздно все вы сделаете этот выбор. Так может ты подготовишься к нему прежде других? Я даю тебе право решать. Твое слово сейчас выше моего слова. Скажи. Наемник попытался отстраниться, но веревки не дали, и он с тонким жалобным стоном-всхлипом уткнулся лицом в плечо мужчины. И уже не дернулся, когда руки легли на его спину. Чжоу подался назад, но уже безвольное тело отклонилось вместе с ним. Тишину в комнате прорезал громкий смех. — Что случилось? — вошедшая Никки обеспокоенно взглянула на возлюбленного, с широкой ухмылкой ослабляющего узлы на лежащем наемнике, — что это с ним? — Как влюбленная девочка потерял сознание, — мужчина пожал плечами, — а я просто задал ему тот же вопрос, что и ты. Разве что немного другими словами. — Какой покладистый, — женщина позволила себе тихий смех, но затем ее лицо посерьезнело, — скажи… что значил тот твой жест? Рука к лицу? Выглядело так, будто ты одевал маску. — Сам не знаю… — небрежно обронил мужчина, возясь с пленником, — проклятый узел. Затяни ты его еще чуть-чуть, и разрезала бы его пополам. — Не лги мне. — Ты сказала, что я одевал маску. Так что пусть я правда одевал маску.