Годунова на царство?

Вокруг пологого холма посреди степи на много верст вокруг ничего не росло, кроме ломкой, колючей травы, да и та сухая, мертвого серого цвета. Вершина холма была будто срезана, образуя плоскую поверхность в форме почти идеального круга. В древние времена это место было языческим капищем, о чем красноречиво свидетельствовали четыре каменных столба, вкопанных по краям площадки, и алтарь из темного гладкого валуна посреди. Прежде столбы представляли собой грубо вытесанные фигуры богов, имена которых теперь забыты, как и лики их, что старательно слизал за прошедшие века дикий степной ветер. Но и сейчас в том, что осталось, угадывались величие и мощь перворожденных, истинных владетелей мира. В настоящую минуту идолы слепо и жадно глядели из глухой ночной тьмы на едва-едва разгоняющий мрак вокруг себя костерок, рядом с которым сидели живые. Люди. Давненько сюда не захаживали предавшие их смертные. Потому место было страшное, и невозможно было этого не чуять. Отчетливо ощутимые ненависть и злоба голодных богов даже птиц заставляли облетать капище стороной. Однако же эти двое явились сюда. Один, постарше, беспокойно озирался по сторонам, то и дело вороша костер палкой. Второй безмятежно спал, пристроив голову на колени к бодрствующему. И это было удивительней всего, ибо спокойно спать здесь не могли бы даже мертвые. Привязанная лошадь где-то там, в темноте, фыркала, вздыхала, ужасаясь того, что чуяла, и вдруг панически заржала, потом затихла. К краю освещенного круга, тяжело ступая, подошла огромная рогатая козлоногая тень с мощными, но согбенными плечами. На человека уставились два глаза, тлеющие во тьме алым, как угольки в костре. Человек, Дмитрий — а это был именно он — невольно отшатнулся, спохватился, что может разбудить сына, но тот продолжал спать и даже улыбался. — Ты пришел, — голос великана не звучал ни для кого, кроме Дмитрия, зато уж у того в голове отдавался громко и гулко, будто козлоногий говорил в пустую бочку. — Как обещал. — Да, — еле слышно ответил Дмитрий, покорно склонив косматую голову. Под дуновением ветра трава зашелестела, застучала мертвыми стебельками. Дмитрию показалось, будто кто-то зло и быстро перешептывается незнакомыми словами там, в темноте. Многие. Люди? Духи? Боги? — К кому ты пришел? — К тебе, рогатый бог… Шепот травы сделался завистливым. — Что ты принес мне? — Жертву. — Какова эта жертва? — Велика. Самое дорогое, что у меня есть. — Ты не лукавишь. Отдаешь ли ты своего первенца по добру, не по принуждению? — Отдаю добром. Прими мою жертву, бог. — Ожидаешь взамен чего? — Твоей защиты и покровительства всему моему роду ищу. Предки наши были высоко, а мы что? Мельчаем. Того ли мы заслужили, дети великого мурзы Чета? Мы достойны быть у царского трона, быть может, даже на троне. Этого хочу. — Я принимаю твою жертву. Мы принимаем твою жертву. Голос козлоногого гремел и дробился, множился в голове Дмитрия до невыносимой боли. — Мне что? — спросил Дмитрий, почти не разжимая зубы. — На алтарь его? Зарезать? Видит Бог, он готов был сделать это. Зарезать своего сына, чтобы тот умер, не успев проснуться, испугаться, — это было бы хорошо. И рука бы не дрогнула. Хотя, о чем он? При чем здесь Господь? — Свое я возьму сам! — взрычал козлоногий, и тень его исчезла. И голос исчез из человеческой головы. Стало тихо, даже трава-шептунья угомонилась. Дмитрия сразу отпустило, боль прошла. Зато проснулся сын. Сел, потянулся, широко, клыкасто зевнул. На Дмитрия с родного, любимого лица уставились кровавые глаза-угольки. — За что ты так со мной, отец? — спросил юноша не своим голосом. — Разве величие стоит того, чтобы сына родного, кровиночку, продать? — Ты не он, — затряс головой Дмитрий и отшатнулся от сына. — Ты — не он! — А кто же я? — юноша задумчиво поиграл пальцами, на которых мгновенно отросли и так же быстро исчезли кривые черные когти. — Черт рогатый! — отчаянно выкрикнул Дмитрий. И тут же пожалел об этом. То, что еще недавно было его сыном, метнулось быстрей змеи, и в горло Дмитрия впились зазубренные когти. Существо разглядывало его — лицо к лицу — с пристальным, хищным и веселым интересом, скаля острые зубы. — Я бог, — прошипело существо, — я черт. Я — воплощенье мирового света и кромешной тьмы. Я — то, что ты даже вообразить себе не можешь. А ты теперь мой, и все дети твои, до последнего, — мои. Всссссееее… — Мы не так договаривались! — страшно взвизгнул Дмитрий. — Твоя жертва была добровольной, ты сказал… Юноша отбросил от себя слабого человека, поднялся, раскинул руки. За ним снова выросла великанская тень с прямой спиной, крученые рога ее, казалось, проткнули бы свод небес. — Ты сказал, — слаженно повторило за ним многоголосье из темноты. Это был глас рогатого бога и всех, подобных ему, что приходили прежде к холму-столу собирать людские дары. — Я принял ее… — Мы приняли ее… — От рождения людей так было: что предназначено мне, то мое, навечно. — Что предназначено нам, мы забираем… — Но кое-что я тебе оставлю. Возьми это и храни. Потеряешь — не будет тебе больше моей защиты и помощи, пеняй на себя. Детям так же передай, пусть берегут пуще ока своего. А теперь прощай, Дмитрий Зерно. Я свое обещание выполню точно. Тень пропала, на этот раз насовсем, а юноша, словно тряпичная кукла, упал в руки отцу. Захрипел, забился, открыл мутные от боли золотисто-зеленые, свои, глаза. — Батюшка, что же ты наделал? — прошептал он еле слышно. С уголка рта побежала алая струйка. — Ты же душу свою бессмертную продал… Проклял себя во веки вечные… Неразумный отец мой… — Прости меня, сын, прости… — Прощаю, батюшка. Пусть и Бог тебя простит… Юноша хотел поднять слабеющую руку, чтобы осенить отца крестным знамением, но не смог. На губах его пошла пузырями кровь, он вздохнул в последний раз и умер. Оставшийся в одиночестве Дмитрий крепче сжал в объятиях тело сына и завыл в голос. Каменные идолища бесстрастно взирали из тьмы на глупых человеков. Бог, которому истово молился по крайней мере один из них, не смог его защитить или не захотел. А душа второго теперь вовек не получит искупления.