Квартал

Тёплая кровь Квартиры капает Пьеро на нос, и он просыпается, уставив в потолок голодные сонные глаза. Тусклые серебристые лучи света, проходя сквозь неравномерно проделанные окна, вплетаются в бусы и цепи, развешанные под потолком. Отопительные трубы булькают, как горло туберкулёзника при дыхании. Пьеро скашивает глаза вбок — на другом краю кровати, прижавшись к стене с золотисто-зелеными обоями и завернувшись в одеяло, смиренно сопит Безымянный. Хозяин комнаты хмыкает, несколько раскаиваясь во вчерашней своей доброте. Он переползает через тягуче стонущую пружинами кровать — матрасов на ней несколько, причём каждый отличается от другого по конструкции и материалу — и принимается расталкивать Безымянного. Тот вяло сопротивляется какое-то время, но потом вдруг резко садится, продолжая кутаться в одеяло, и замирает с широко раскрытыми глазами. События, предшествовавшие сну, явно поначалу ускользнули от него и теперь возвращались как положено, вызывая на лице бедняги феерическую гамму эмоций. Глядя на него, старший чувствует, что роль наставника определённо льстит ему куда больше бесполезного хамоватого одиночки. — Это… не сон? — спрашивает Безымянный, покусывая губу. — Не-а, — качает головой Пьеро, накручивая на палец прядь волос. — Ты, мальчик мой, в Квартале. Тебя вчера почти скушал Жадник, а, судя по запаху, где-то здесь же ошивался Мыловар-Жирокрад. Безымянный принюхивается недоуменно, но Пьеро только машет рукой. Тонкий изысканный смрад лаванды и гнилого мяса, который оставляет за собой Жирокрад, как и другие особые запахи Квартала, никак нельзя научиться воспринимать сразу. Нужно стать своим для Квартала. Понять и почувствовать его странные законы (Пьеро сам в этом не слишком большой знаток, однако ему чертовски нравится чувствовать превосходство гуру над наивным учеником). Он картинно разводит руками, прежде с трудом распутав прядь, завязавшуюся на пальце узлом. — Прежде всего надо бы сделать из тебя человека, — хмыкает он покровительственно. — А то, ей чёрту, не проживёшь и до Бражной Деночи. При всей своей важности Пьеро старательно избегает темы самого попадания Безымянного в Квартал. Здесь вообще не принято говорить о том, что было Там, за арками ворот и помойными переулками. Мир вне Квартала существовует, но уж слишком далёк, чтобы уделять ему много времени. Те, кто бывают снаружи, приносят оттуда вещи и истории, которых затаённо ждут, но и вещи, и истории должны быть подлинно необычными, чтобы стоить упущенных на них вороватых минут. Это свойство присуще всем рассказам и подаркам Франта в его тёмной комнате, пахнущей вином, медью и порохом, говорящего то о вурдалаках-вегетарианцах, то о секте Душителей-синими-шнурками. Он привозит со своей Ловли диски и кассеты для плеера с чужой музыкой, которая поёт об играх с огнём и любви, идущей по проводам. Пьеро так задумывается, что поначалу даже забывает про Безымянного и тому приходится спрашивать его во второй, а то и в третий раз: — Так что же мне делать? Пьеро бросает на него задумчивый взгляд, снова накручивая прядь на палец. Об этом он не подумал и теперь лихорадочно пытается не потерять обретённый было авторитет. — Думаю, стоит познакомить тебя с квартирантами, — наконец изрекает он многозначительно, надеясь при этом, что умудренные большим опытом Граф или Яков смогут придумать что-то путное. Они выходят на лестничную клетку, кое-как одевшись и приведя себя в порядок — благо на этаж приходится аж две ванных комнаты, и в одной из них даже есть вода. Пьеро с пренебрежением наблюдает, как Безымянный разглаживает на себе помятую вчера скучно-правильную рубашку и утихомиривает скучно-короткие волосы. Безымянный отвечает таким же взглядом на его кричащую кофту и побитую жизнью джинсовку, на которых бренчит добрый десяток бус, оберегов и просто ворох всяческой ерунды, утратившей любую силу. Они спускаются на этаж ниже, в наршарабовые земли Графа. Пьеро с опаской раздвигает слои занавесей, закрывающих вход в коридор, новенький боязливо прокрадывается за ним. Третий этаж запущен, но запущен художественно. Здесь есть шкафы, книги в которых молчаливо несут траур по своим авторам; есть пурпурные черепа, превращенные в чаши и подсвечники; есть подвешенные под потолком ленты, подвязки, броши и банты, принесенные должно быть из подвала Квартиры, где, по слухам, когда-то был бордель; наконец, на столах, в вазах и вычурных трюмо — всюду плывёт и распускает свои щупальца пряный тягучий запах, сотканный из сотен и сотен других. Безымянный пугается всего, что видит, и чихает, округляя глаза при виде чучела ворона с пёсьей головой или высушенной в паприке человеческой руки, от которой явно было отколупано несколько кусочков. Пьеро заворачивает за угол — запах становится гуще и чётче. На старой дребезжащей плите Граф жарит мясо в желтоватой сковородке с латунной ручкой, в которую тонкие его пальцы впиваются почти страстно. Он в расписном багряном халате, скрывающем его бледное хищное тело; в огненных волосах его блестят серебристые спицы, украшенные драгоценными каменьями. Не поворачивая головы, он остроносо здоровается: — Здравствуй, Пьеро. И тебе привет, Безымянный. Безымянный вздрагивает, но ничего не отвечает. Ему хватает ума понять, что если тому, кто живёт здесь, что-то известно, то в этом нет ничего слишком уж удивительного. — Меня можешь звать Граф, — продолжает обитатель третьего этажа. — Заходи в любое время, я тебя не съем, — он улыбается острой улыбкой и, потянувшись куда-то вниз за плиту, громким шёпотом добавляет: — Канюк, поздоровайся с гостями, это невежливо. По ту сторону плиты что-то прокашливается. Безымянный неловко берётся за рукав Пьеро, но тот даже не замечает этого. Канюка он видит довольно редко и теперь ему становится даже как-то не по себе от столь близкого и не скрытого присутствия этого жильца. Продолжая кашлять, Канюк поднимается. В руках его, истерзанных и сонных, на пальцах которых давно уже не достаёт ногтей — банка аджики. Ей же пропитан воздух в этой части коридора. Канюк невозмутимо скатывает из неё шарики и глотает их, как пилюли. Пальцы его, и без того окровавленные, из-за этого становятся ещё багрянее. Под мешковатой шинелью, надетой на голое тело, виднеется серая болезненная кожа, изъязвленная и казнённая своим обладателем тысячи тысяч раз. Пьеро невольно старается поднять глаза повыше — и встречается взглядом с самим Канюком. Его глаза, похожие обычно на глаза слепца, теперь красны от недавней попойки и бессонницы, но в них остаётся что-то мрачно-притязательное, как в окнах ведущих в Перегрань. По-больничному лысая голова обнимает эти глаза кожистым нутром, втискивает их в рамки лица, будто вырезанного из матраса палаты раковых смертников. Глаза задыхаются, но жизнь теплится в них, странная, исковерканная и непонятная. — Здравствуйте, — глухо говорит Канюк и проходит мимо них, тяжело прихрамывая и оставляя за собой несколько капелек крови. У входа в свою комнату он задерживается немного, поблёскивая стальными серьгами в свете, пробивающемся через слуховое коридорное окно. Граф сообщает ему негромко: — Я принесу, когда будет готово. Канюк кивает и уходит к себе, закрывая дверь с глухим стуком, так что даже не удаётся ничего разглядеть в щели между ним и косяком. После ухода Канюка атмосфера коридора как будто окончательно увядает. Кажется, здесь совсем недавно случилось что-то такое, из-за чего весь винный графский флёр сошёл на нет, но спрашивать об этом как-то неловко. Безымянный чувствует это даже острее, чем Пьеро, хотя и никогда не видел это место другим. — Что другие? — спрашивает Пьеро наконец. — Всё с ними в порядке? — В порядке, да, — задумчиво отвечает Граф, помешивая мясо тёмной деревянной лопаткой. — Тебе бы стоило сменить облик, дорогой мой, — добавляет он, обращаясь к Безымянному, — пока не станешь другим, новое имя к тебе не пристанет. А без имени и жизнь не мила. Он отходит от плиты и, скрестив пальцы, задумчиво смотрит на подрагивающего новичка. Одна из его рук вдруг распрямляется и, удлиннившись почти в два раза, срывает с потолка что-то блестящее на шнурке. Всё так же, прорезав воздух своей нечеловеческой длиной, графская рука протягивает Безымянному нежданный подарок. — Держи и смотри — не потеряй. Не хочу, чтобы тебя съели, это было бы грустно. К тому же, тебе пойдёт. Безымянный стягивает украшение с длинных холеных пальцев — буроватый тонкий клык, оправленный в металл с несколькими камушками — и тут же вздрагивает: на кончике пальца вспухает капля крови. В изгибе клыка ему чудится хищная острая улыбка. — Спасибо, Граф, — отвечает за новичка Пьеро, теперь уже сам придерживая его за рукав рубашки, — мы, пожалуй, пойдём. Прогуляемся до Лавочной щели. — Идите, — кивает Граф, — будем ждать вас к ужину. Немного торопливо они покидают третий этаж, почти бегом спускаясь ещё ниже. — Видно, Граф сегодня не в настроении, — на бегу шёпотом объясняет Пьеро. — Или что-то не то в Квартале. Он это чует лучше других. Безымянный только испуганно кивает, сжимая в руке кусачий подарок.

* * *

На втором этаже царит тишина и бездействие. Спокойник спит в своей комнате глухим тягучим сном, и его длинные белые волосы грязными ручьями стекают по пахнущему больницей белью. Комнаты Франта и Кожаного пусты и безжизненны, а в остальных пока не водится ничего и никого интересного. Из уважения к этажу Пьеро и Безымянный задерживаются ненадолго на площадке и покидают её, опасливо поглядывая вверх, в щель между перилами. Стучат гулко и траурно туфли Безымянного. Сухо звенят подошвы кед Пьеро, в которые вплавлены бесовы монеты, чтобы ходить по морокам. Яков на первом только провожает их мутным взглядом над газетой, меланхолично дымя трубкой. Пьеро с грустью смотрит на мопед — на нем только одно место, да и не хотелось бы катать на Служаке посторонних. Он осторожно-раздражительно проводит Безымянного через капризную входную дверь Квартиры в глухой сумеречный переулок. На небе тихо плавится среди облаков неполная луна. Не красная — и то слава богу. Безымянный щурится с непривычки. Пьеро натягивает свои круглые очки — в них почти не становится темнее, но глаза делаются как будто чуть внимательнее и в них нельзя заглянуть. В Квартале это зачастую весьма полезно. — Куда мы? — неловко спрашивает новичок. — В Лавочную щель, — пожав плечами, отвечает Пьеро. — Я же сказал. — А как это — Лавочная щель? — не отстаёт Безымянный. — И зачем туда? — Увидишь, — уклончиво отвечает Пьеро. Они добредают до трамвайных путей и обитающее на них гремящее нечто, уже мало схожее с трамваем, не заставляет себя долго ждать. В кабине за штурвалом, снятым с давно развалившегося и умершего на берегу корабля, покачивается Дурной Пакк. По лобовому стеклу распластаны амулеты и цепи, переплетённые сухожилиями и засохшими стеблями полыни. На окнах буреют потасканные шторки. Пьеро втаскивает новенького за собой в высокий салон, протискиваясь под турникетом, и шепчет: — Не пялься. Сглазят. Они забиваются в самый конец трамвая, где есть полтора свободных места. Полтора — потому, что другие полтора занимает необъятная горбатая сальная туша в брезентовом балахоне, в недрах которой вместо глаз блестят очки сварщика, вдавленные в маслянистую плоть. Безымянного мутит и Пьеро старательно отворачивает его в сторону от габаритного пассажира, пока тот не сходит через две остановки возле особенно желтовато-серой подворотни, оставляя за собой сладкий запах мёртвого мяса. Гости из Падальска никогда не будут приятны на вид и запах, но, как ни крути, чтут неписанный Порядок Квартала, уважают его обычаи и правила. А вот о тех, кто заходит в салон на смену горбуну, сказать такого нельзя. Они блестят начищенными ботинками и кобурами. Они красивы, но какой-то утробно-жуткой красотой, от которой хочется спрятаться. На них стальные тусклые шлемы и на поясах зияют чёрные спящие ножи. Пьеро ёжится, прижимаясь к закрывающейся двери и просачивается в неё вслед за падальским гостем, утаскивая за собой Безымянного. Те-что-в-Форме служат Муниципалитету. Они не знают Порядка, но считают, что создают его. А с тем, кто считает себя олицетворением закона, спорить нельзя. И квартиранты не спорят. Они просто бегут — через жёлтую подворотню и сальные запахи, быстрее и быстрее. На секунду перед расширенными линзами глазами Безымянного промелькивают нездешние дома с тонкими окнами и зажжёнными в них свечами. Он видит глухую арку ворот, за которой звонит похоронным набатом немногословный колокол… Но видение проходит без следа, а Пьеро всё тащит его вперёд, пока не удостоверивается, что позади не стучат по мостовой казённые ботинки. В лицо ему бьёт душный ветер — впереди, под ржавыми тощими костями перил, тянется Высокий Квартал. Он ниже основной части Квартала, но дома здесь вздымаются на десяток этажей больше, так что на улицах царит благостная темнота. Здесь, среди кирпича и бетона, сжатая слепыми стенами, процветает Лавочная щель. Квартиранты спускаются в Высокий Квартал по сбитой каменной лестнице, скользя на железной окантовке ступенек. Лишь у её подножия Пьеро замечает, что Безымянного трясёт, как от мороза — возможно, потому, что примерно в этот момент такой же тремор отпускает его самого. — Тише, тише, — бормочет он соседу по несчастью. — Всё в порядке. Но если увидишь Тех-что-в-форме — беги. Они всегда забирают тех, кто кажется слабым. Чаще отпускают, но прежде ловят… Иногда, бывает, отправляют… — он запнулся и махнул рукой, неловко заканчивая фразу. Квартал учит всякого относиться к чужим странностям с пониманием, но к странностям Муниципалитета так относиться никто не готов. Безымянный молча кивает, по-детски насупившись. Квартиранты пробираются по тёмной улице, ослеплённой редкими фонарями. Им навстречу и по пути движется Высокий люд — порой более убогий, чем всё остальное население Квартала. Елейные голоса, прокуренные махоркой, стенают: — Купите костылики, костылики купите! — Глазки фонарные, купите! — Ножи-вилки-ложки-селёдки… Всё продаём, всё покупаем! И тянутся руки, холодные и цепкие, когтистые и горячие. Предлагают и требуют, просят и отдают. Но Пьеро крепко держит Безымянного, не давая даже повернуть головы и увидеть, откуда же тянутся руки, кто поёт хриплыми голосами. Откуда-то берётся в нём непривычная забота о младшем и неразумном. Самому не по себе становится. Так они идут, пока не упираются носом в глухую железную решётку калитки, переваренную поверх старой несколько раз. Вот она — Лавочная щель.

* * *

Щель обнимает их тишиной и мягким полумраком. Здесь нет сотен всевладеющих нищих, нет их стенаний и криков. В стенах домов продолблены лавочные ниши. В них курятся крошечные мёртвые звезды благовоний, блестят серьги и пуговицы, цветут переплетения шнурков и цепочек. — Теперь можешь смотреть, — сообщает Пьеро, сам оглядываясь по сторонам. И Безымянный робко скашивает глаза сначала вправо, потом влево. — А чем платить? — интересуется он осторожно. — Деньги есть ещё, — уклончиво отвечает Пьеро, — но не наглей. Безымянный кивает завороженно. Его пугает и манит странный пахучий мир этих лавок-склепов с их неведомым содержимым и обитателями. Но порядочность крепко держит его за обе ноги и руки, предостерегая и поучая. С тихим вздохом Пьеро берётся за дело сам, хотя Безымянный и отказывается избавляться от своей старой одежды. Они долго бродят от лавки к лавке, набивая старый рюкзак Пьеро рубашками цвета драконьей крови, браслетами и всякой полезной товарной сутью, которую можно встретить в Щели, пока деньги не заканчиваются, а ткань рюкзака не начинает опасно натягиваться. Тогда-то загоревшиеся было под линзами глаза Безымянного и упираются в сигаретный глухой дым, застилающий вдруг улицу. И Пьеро замирает напряжённо и боязливо. Сквозь стекла своих и чужих очков он смотрит в неприятно знакомые глаза, холодные и безумные, и слышит тихий противный смех где-то сбоку. Сложно не узнать тех, кто промышляет в Высоком Квартале. — Здравствуй, Мальборо, — Пьеро слегка кивает и непринуждённо затыкает большие пальцы рук за пояс штанов. — Здравствуй и ты, коль не шутишь, — не выпуская окурок изо рта отвечает Мальборо, и Лепра с Гремом по бокам от него бородавчато усмехаются. Пьеро высвобождает одну руку и осторожно задвигает Безымянного себе за спину. — Денег нет, — констатирует он и достаёт из глубокого кармана похожий на острую жирную каплю клинок. Мальборо глухо смеётся, наклонившись вниз, к своим сапогам со стальными носами, и извлекает из-за голенища сигаретную пачку. — Отсутствие денег весьма прискорбно, но не для меня, — качает он головой, медленно доставая из пачки новую сигарету и закуривая. — У тебя есть другие ценные вещицы. Лёгкие, почки, печень, жир… — огонек блестит в красных стёклах его очков, — того мальца. Лепра демонстративно шлёпает себя по куртке, под которой что-то подозрительно хлопает. Пьеро нервно сглатывает, чувствуя, как за спиной снова начинает трясти Безымянного. — Иди к чёрту, — дружелюбно рекомендует он, демонстративно проворачивая нож в пальцах. — Или давно тебе свинку не кололи? — Свинку? Мне? — почти искренне удивляется Мальборо. — Хорош, хорош… — он снова тянется к сапогам и на сей раз из-за голенища возникает длинный мясницкий нож. — Теперь наши переговоры выглядят как-то честнее, — клыкасто улыбается Мальборо, передавая свою шляпу Грему. Длинные волосы его блестят маслом в свете фонаря. Пьеро отчего-то, словно бы по какой-то старой памяти, приготовляется бить ножом в живот — столько, сколько потребуется, чтобы Мальборо расхотел потрошить Безымянного. Он точно не может представить, сколько это ударов и сможет ли он при этом сам уцелеть, но решимости его хватило бы и на троих. Внезапно Мальборо перестаёт улыбаться. Огонёк в его очках оборачивается отражением тлеющей сигареты. — Баста, — говорит он, заткнув нож обратно за голенище, надевает шляпу и, развернувшись удаляется прочь. Пьеро с подозрительным испугом замечает, что Безымянного за спиной почти перестало трясти. Негнущейся рукой он складывает нож и оборачивается. В прокуренном мраке Щели красиво и страшно взблёскивают казённые ботинки и тусклые шлемы. — Пройдёмте, — вежливо предлагает один из Тех-что-в-форме.