Квартал

Когда на сцене оказывается труп, это, как правило, производит на публику странное впечатление. Во всяком случае, зал Театра пребывает в самом странном состоянии. Вокруг Пьеро, подогретые воздухом Передела, квартальные колышутся и тревожно вглядываются в очертания мёртвого тела. Кто-то суетится и пытается организовать какое-то совершенно лишнее действо, иные, напротив, в молчаливом оцепенении стоят, будто примороженные к своим местам, и снежный сквозняк тревожит их волосы. Пытаются разжечь свечи или фонари, но упорно не получается ничего стоящего. Темнота, родная многим здесь, теперь угнетает не хуже петли на шее. Вдруг в потемках раздаётся смех, глухой и шершавый, приглушенный складками старой пропахшей благовониями и дымом костров ткани. Ему вторит многоголосый шелест и позвякивание браслетов. — А ведь и верно, из гроба — да в петлю… — прокуренный голос прокатывается по залу и все сразу узнают Колоду, скрытую мраком. Йотун бросает в направлении голоса смертоносный взгляд со сцены, и все веселье разом сходит на нет. Пьеро всматривается в его фигуру, будто бы такую же усталую и… нехозяйскую, как тогда, в коридоре. Людоед смертельно бледен в лунном свете, глаза его страшно вращаются и блестят, обозревая зал. Он опирается на трость тяжело, как никогда прежде. — Мой названый сын мёртв, — гулко сообщает он все так же в направлении паланкина Колоды, — И никто не смеет кощунствовать над его смертью. Зал погружается в тишину, впитывая его слова. Кто-то, кажется, даже перестаёт дышать. — Тот, кто убил его, — продолжает Йотун, обращаясь уже ко всем, — Отплатит за это сполна. Он оглядывается на Миккеля и Якова, и Пьеро замечает, как они смутно напрягаются. В смеющемся лице обычно лице Хозяина Криводомья проскальзывает на мгновение что-то похожее на… Страх? — Я знаю, что того, кто сделал это, нет среди нас, — Йотун делает медленный шаркающий шаг ближе к краю сцены, — И я знаю, что он почти такой же квартальный, как я и вы… Был таким, — он ударяет тростью о доски сцены, и та подвально ухает своим темным невидимым брюхом, — Пока не пролил эту кровь и… Пока не испил ее, — указывает он на действительно бледный, без кровинки, труп Мальборо. Яков и Миккель на сцене переглядываются. Невесть откуда взявшийся Франт шепчет где-то над головой Пьеро, — Это же почти объявление войны… Зал снова наполняется волнением и многомысленным говором. Росчерки зажигалок и спичек озаряют лица, кажущиеся фальшивыми в колебании недолговечного огня. Криводомцы даже достают откуда-то факел, горящий диковинным пламенем, но он совсем быстро гаснет, оставляя только зловонный дым. В шумливом котле проносится тревожный говор — рыжий! Оглядываясь, Пьеро замечает, что и среди сизодомовцев ведутся эти разговоры. От этого становится как-то противно. Неужели все и правда поверят Йотуну? Поверят, что Граф убил Мальборо? Он вдруг ловит себя на мысли, что Йотун вообще не упоминал Графа в своей речи, и все же почти каждый в зале подумал именно о нем. Домыслил. Сделал работу Йотуна за него самого. Пьеро прошибает холодный пот, когда, снова взглянув на Йотуна, он на мгновение замечает в его лице нечто, похожее на торжество. Оно исчезает так же стремительно, как и появляется. Хромой снова постукивает тростью по сцене, на сей раз призывая к порядку. Зал было становится смирнее.... Но вдруг взрывается новым всплеском возгласов и стука каблуков, потревоженный порывом ветра, но вовсе не холодного. Вся масса квартальных приходит в движение расступаясь, но за спинами в черном воздухе совершенно не видно причины подобных маневров. Слышится сдавленная ругань тех, кому в суматохе отдавили ноги. Сквозь неё пробивается чья-то речь. Знакомая, распевная, пахнущая восточными легендами и наршарабом. — Будь осторожен в словах своих, когда отражение страха спит в небесах, — тягуче произносит в темноте Граф. Несколько свечей вспыхивают в пальцах канделябров, откликаясь на его слова. Он делает взмах рукой, словно дирижёр, и огонь послушно расползается по фитилям, так, что на мгновение слышится явный треск. Свет прибавляется постепенно, пока Граф идёт через толпу. На нем высокие багряные сапоги, расшитые бисером, а на плечи наброшен богатый кафтан. Он сам похож на живое пламя, умопомрачительно яркое и цветущее, настолько, что Миккель на его фоне кажется блеклой копией. Зал внимает его движениям, следя за танцующим шагом, за игрой пальцев на драгоценной рукояти шашки, за колдовскими узорами серёг. Граф величаво кивает, склоняя голову то на одну сторону, то на другую, не адресуя это никому конкретно. На него смотрят со смесью угрозы и почтения, но находятся и те, кто склоняет голову в ответ. Кажется, даже Стерх тревожит свои седины кратким движением. Пьеро тоже кивает, зачем-то придерживаясь за перила вокруг оркестровой ямы, и радуется благосклонному взгляду Графа, посланному в ответ. — Разве можно думать об осторожности слов, когда у ног твоих распростерт твой мертвый ребёнок? — чеканит со сцены Йотун, — Разве не могу я привлечь к ответу его убийцу? Граф не останавливается, но шаги его становятся словно более резкими. Каблуки сапог цокают по паркету, заставляя сомневаться в прочности здания Театра. — Так что же, — с напором отвечает он, — По-твоему, я убил? — Я этого не говорил, — хрипло уточняет Йотун, сжимая набалдашник трости побелевшими пальцами. — И все же, ты произнёс сейчас именно это, — Граф замирает, вытянувшись как пружина. Пьеро со страхом наблюдает, как профиль его заостряется, словно высеченный из камня, а в прорези рта начинает поблескивать действительно острая улыбка. От всей его фигуры веет упругой страшной силой, способной ломать кости и рвать податливую плоть. Франт мягко оттягивает его назад, Пьеро упирается, но руки Ловчего оказываются куда упорнее и крепче, так, что Пьеро вынужден наблюдать за спектаклем из-за его спины. Зал безбрежно задыхается от напряжения, воздух едва уловимо колышется, словно вода в дремучем омуте. И в этот омут Йотун бросает со сцены ядовитую горсть своего шепота, — Так кому ж, как не тебе, упырь? Он произносит это так тихо, что на миг кажется, будто этих слов вовсе и не было. Но они доходят до каждого, касаясь самого края слуха, и этого вполне достаточно. Почти никто в зале не успевает сразу оценить их эффект. Разве что свечи становятся почти вдвое ярче. Граф движется стремительно, как безумие, так, что пожалуй, только Франт и ещё кое-кто успевают рассмотреть его движение — титанический рывок с паркетного пола на сцену, в процессе которого шашка неумолимо покидает ножны, готовая нанести распарывающий жестокий удар. Франт успевает даже выхватить пистолет, когда зал пронизывает пробирающий до мурашек звон стали. Граф нависает над Йотуном, волосы его развеваются без всякого ветра. В руках хромого, поднятых перед головой, сжата трость с полуобнаженным клинком, почти до середины прорубленным. Левая нога Йотуна дрожит, словно боясь подломиться. Сонная капля крови из прокушенной губы стекает по подбородку. В зал вползают из коридора Те-что-в-форме и чеканят тяжёлый шаг вперёд, к сцене, но на пути у них встаёт Кожаный, похожий на древнего идола. Зал наполняется раздвоенностью порывов к действию. Цыгане и кухонщики стремятся к сцене, но не решаются сделать нужный для этого первый шаг. Яков и Миккель по сторонам от участников поединка, неловко пытаются приблизиться к ним, но замирают, остановленные утробным рычанием Графа. В воздухе отчётливо шелестит запах паники. Франт делает несколько быстрых шагов к мостику на сцену, когда из тёмной ложи, куда прежде так упорно смотрел Миккель, доносится голос, спокойный и чёткий. — Граф не убивал твоего названого сына, Хозяин Кухни, — сообщает он, — Мой глаз меток для любой дичи, как бы скрытна она ни была. Пьющий кровь, — голос ненадолго останавливается, словно его обладатель морщится, — был в этом зале с самого сбора гостей и не покидал его. — Ты клевещешь, людоед, — хищно щерится Граф. — Клевещет, — соглашается голос из ложи, — но и ты можешь преступить Порядок, Пьющий кровь. Так что оставь своего врага, пока тебя не настигла моя стрела. — Охотник никогда не шутит, — уточняет Яков, кладя руку на пульсирующее от напряжения плечо Графа, — Брось. Так ты сделаешь лишь хуже. Граф закрывает глаза, делает глубокий вдох, словно пытаясь вобрать в себя зал со всем его содержимым… И отстраняется, со скрежетом освобождая шашку и убирая ее в ножны. — Твоя стрела не страшнее дурного яда, — устало сообщает он в направлении ложи, — Но усугублять Бражную вторым убийством никому из нас не стоит. Уж лучше отыскать того, кто уже совершил первое. — Верно говоришь, — напряжённо растягивает тонкие губы Йотун, вкладывая покореженный клинок обратно в трость, — Особенно, когда и сам уже наверняка знаешь, кто мог сделать такое? — Увы, мне это неизвестно, — качает головой Граф. В этот момент Франт, так и стоявший на краю мостика, вдруг рывком возвращается к Пьеро и, крепко взяв его за руку, увлекает в толпу, подальше от сцены. — Мы уходим, — торопливо шепчет он, — Чем быстрее — тем лучше. — Но зачем? — удивлённо возмущается Пьеро, — Всё ведь уже… — Всё только начинается, — Франт методично скользит к выходу, лавируя между телами, — И спектакль обещает быть слишком интересным, чтобы в нем участвовать. Словно в подтверждение его слов, Йотун произносит со сцены, — Я уважаю твоё право не свидетельствовать против своих союзников, Граф. *** Фея отмечает коротким вздохом уход Франта и Пьеро, постукивая пальцами по рукояти своей тяжёлой клюки. Бросает на Йотуна хищный взгляд, скрытый очками. Окостенелые десны смыкаются в рефлекторном жующем движении. Фея слушает, внимательно и терпеливо, ловя каждое слово, как самый преданный слуга. Действия квартирантов — логичная мера, едва ли Франт мог предпринять что-то лучшее. И все же оно словно начинает обратный отсчёт до неминуемого поражения. Йотун тоже замечает исчезновение Ловчего и мальчишки, но не подает вида. — Мало кто из нас мог бы признать смертельную вину кого-то из детей наших, живущих в наших Домах, — проникновенно произносит он со сцены, опаленный обезумевшим молчанием Графа, — И я не требую от тебя этого, брат мой. Публика замирает. Фея оглядывается назад, на Пыльника. Тот слегка кивает, мягким жестом собирая вокруг себя своих подопечных. К нему прибиваются Канюк и те безродные, что осмелились отметить себя красным. В их части зала царит тревожная тишина. Спектакль продолжается. — Я прошу простить меня за то, что слова мои, возможно, разозлили тебя, — продолжает Йотун, — Но, согласись, и гнев твой был страшен. Всякий видел его, — он воздевает руки к потолку, и со стороны криводомцев, цыган и кухонщиков раздаётся утвердительный возглас, — Разве не зверь в человеческом обличье был здесь нынче? Лицо Графа снова бледнеет и заостряется, и Яков крепко берет его за плечи, ведя к мостику со сцены. Фея присоединяется к нему, неловко шаркая ботинками по паркету. Сквозь плотную ткань кафтана чувствуется закипающая в худом теле Пьющего кровь злоба. Йотун выдерживает паузу, наслаждаясь моментом. — Я разорву ему горло, — хрипло шепчет Граф. — Тише, тише, — наклоняется к нему Яков, — Убьёшь его — едва ли помешаешь его союзникам закончить дело. Сейчас куда разумнее выждать. Пусть говорит, здесь его не одолеть зубами и сталью. — Выжидать, когда эта недобитая тварь попирает своими погаными сапогами все, что мне дорого? — тело Графа напрягается так, что кажется, вот-вот разорвётся. Краем глаза Фея замечает приближающуюся к ним фигуру в белом с золотым балахоне и с облегчением вздыхает. Песочник — кто в Квартале не знает его? Чего ж только не пришёл раньше, когда так нужен… — Яков прав, время выждать, — нежно говорит Песочник, касаясь невесомыми, почти прозрачными пальцами рыжеволосого затылка, — Отдыхай! Отдыхай и набирайся сил. Граф хочет что-то ответить, но вдруг, дёрнувшись, обмякает в руках Якова и Феи. — С-спас-сибо, — хрипло бормочет Ловчий, — Ещё с-сочтемс-ся. Песочник кивает. Застывшие золотые полосы слез поблескивают на его впалых щеках. Он уходит так же бесшумно, как и пришёл, прячась куда-то в складки стен, лишь ненадолго задерживаясь на обратном пути возле Пыльника. Тот даже не поворачивает головы. И Песочник исчезает, оставляя за собой запах миндаля и морского ветра. Графа укладывают на оттоманку возле стены. А Йотун все говорит, уже ничего не стесняясь, — Разве не заложено в сути зверя творить зверства и создавать зверей, ему подобных? — патетично вопрошает он, оборачиваясь к Миккелю. — Истинно так, Йотун, — неловко отвечает тот. — Разве не следует из этого, что всеми нами уважаемый Граф — не единственный Пьющий кровь в Квартире? — продолжает Йотун, растягивая сухие губы. Яков краснеет и вдруг рывком подходит к краю сцены. Невысокая его фигура словно увеличивается в размерах, от неё веет яростью. — Я свидетельствую против, — громко чеканит он, — Как Хозяин Квартиры, я объявляю твои слова клеветой повторно, Йотун. Хромой продолжает улыбаться. — Так значит, ты говоришь, что я клевещу? Изволь, — он театрально указывает в зал, куда-то за спину Якова, заставляя и всех разом посмотреть в эту точку, — Но кто же твой домочадец, как не питающийся кровью зверь в человеческом обличье? Яков вздрагивает, переводя взгляд вслед за указующим узловатым пальцем Йотуна… на Канюка. Тот словно пытается стать ещё бледнее обычного, и от этого кажется лишь ещё более похожим на мертвеца. — Многие видели его рыскающим в поисках свежей плоти, — Йотун склоняет голову, словно сожалеет о чужом горе, — Как мог ты допустить такое в своём Доме, Яков? Не потому ли тот Ловчий увел мальчишку, что и он уже пал жертвой упыря? — Стоит ли нарушать терминологию? — осторожно уточняет Миккель. — А есть ли разница? — с все тем же сожалением в голосе отвечает людоед, — Да и есть ли в Квартире хоть один человек? Может, тот Ловчий… Как же его, кажется… Кожаный? — он обводит зал взглядом, — Впрочем, и его уже нет среди нас. Может, Великий Зрячий? Уж не он ли и убил? Кому как не Угольнику подобраться незаметнее прочих? — Ты не хуже меня знаешь, — прерывает его Яков, — Ни один Угольник не воспользуется своей силой для того, чтобы убить. И Зрячий никому не делал зла, как завещал Рогатый Зверь. — В этом ты прав, — соглашается Йотун, — Но разве не мог он посодействовать убийству? Провести убийцу через углы прямо к месту его злодеяния? — Но кого же? — Яков спрашивает, уже предчувствуя ответ. Хромой улыбается ему со сцены. — Второй мальчишка. Бе-зы-мян-ный, — громким шепотом произносит он, и слова его сквозняком проносятся по залу, заставляя квартальных замереть в испуганном недоумении, — Разве был он сегодня среди вас? — Он уснул от браги, — продолжает оспаривать Хозяин Квартиры, — И оттого не пришёл. — Но разве не слишком удобно, что с ним остался именно Великий Зрячий? — торжествующе парирует Йотун, — И откуда нам знать, что и он не жаждет людской крови? Знать этого мы не можем, — не дожидаясь ответа, припечатывает он, — И пока это так, он — преступник против Кухни и всего Квартала. И оттого я требую отыскать его и доставить в Дом его жертвы, на справедливый суд. Его, и второго квартиранта, укрывающегося, быть может, от правосудия — Пьеро. У меня все, господа! Один из Тех-что-в-форме осторожно достаёт откуда-то из-под мундира маленький микрофон и, прокашлявшись, сообщает, — Ваше заявление принято. Муниципалитет претензий не имеет. Зал безмолвствует, объятый почти благоговейным ужасом. Яков, пошатываясь, отходит к стене, и неожиданно грузно опускается на свободную часть оттоманки. Волосы его подернуты серебром. Йотун снова склоняется над трупом Мальборо, словно потеряв интерес к происходящему. Те-что-в-форме четким шагом покидают зал. Фея наблюдает за ними, сжимая окостенелые десны. Передел проигран, и это очевидно. И даже ему, никогда прежде не участвовавшему в нем, становится как-то жутковато от этого — так, что он крепче сжимает в мозолистой ладони амулет из зубов, оплетенных кожаными полосками. Что то теперь будет…