Квартал

Ещё пахнет длящейся Бражной и Переделом. Тёмная улица, где в снегу уже успели протоптать путь торопливые ноги. Зашторенные окна старых опустевших домов, где разве что Господин Начальник Крыс поселил бы свое потомство. Мясо кирпичной кладки, обнажающееся в разрывах штукатурки. Израненные стены образуют тупик, похожий на глубокую колодезную яму, на самом дне которой прячется узкая полуподвальная дверь, к которой ведут стертые ступени. Над дверью — тусклый фонарь и восьмикрылая каменная птица с отбитой головой, потемневшая от времени. В свете фонаря к двери шаркает хромающая фигура в потрепанном плаще. Тяжёлая клюка мерно утыкается в края камней мостовой. Фея хрипит и злобно бормочет что-то на бескудовом наречьи. Пальцы сжимают в ладони амулет из зубов, оплетенных кожаными полосками. Добравшись до дверного косяка, он тяжело опирается на него плечом, оглядывается хищно назад и вверх, поправляет очки — и толкает дверь вперёд, в глухой ступенчатый мрак. Идти по такой лестнице для хромого — то ещё испытание, но Фея вдруг подхватывает клюку под мышку и, притворив за собой дверь, резво начинает спускаться, изредка похрустывая на ступеньках зубастыми подошвами. К чему остальным знать о нем лишнее? Совершенно, черт их дери, ни к чему… Что такого особенного в том, что и хромой может быть ловок в нужный момент? На нижней площадке он снова превращается в медлительного калеку. Протискивается за ещё одну дверь и долго плетется по едва освещенному моргающими лампами коридору, стуча клюкой по полу, словно старательно предвосхищая свое появление. У стен толпятся ящики и склянки, отработавшие свое лампы накаливания и прочий хлам, которому полагается обитать в таких коридорах. Стены все сужаются, обнимая гостя с боков своими необъятными бетонными телами. Фея прокашливается и поправляет ремни на левой ноге, прежде чем завернуть за угол коридора и нырнуть в сплетение свисающих с потолка обережных нитей. Костяные, стеклянные и каменные бусины тревожно побрякаивают, ударяясь друг о друга, сливаясь в единый калейдоскоп. Фея крепче сжимает собственный амулет. С такими оберегами недолго и всю силу растерять, ей черту… Понавешали своих бирюлек, а толку-то, толку-то? Все равно бывают здесь, хорошо, если раз в полгода. Покряхтывая и бормоча под нос ругательства, он, наконец, вываливается в тёмный зал, вполне подходящий для хранения старых вин и собрания жестоких сект. Опирается на низкий тёмный стол, чахнущий у стены, и отточенным движением достаёт из внутреннего кармана стальную рюмку с вплавленным в донце зубом. Заполняет ее кристалльно чистой жидкостью из графина и идёт к своему месту. Амфитеатр из каменных лавок заполняет почти половину пространства сводчатого зала, поднимаясь к самому потолку. Слет Ловчих никогда не бывает по-настоящему полным, что уж и говорить про экстренные случаи. Фея, покашливая, взбирается на самый верх по пустым сиденьям. Здесь почти никого нет, а одиночество — штука удобная и крайне приятная. Из своего темного угла он неспешно обозревает зал, скользя внимательным взглядом над головами. Нынче Ловчих собралось не меньше трех десятков — все, кто были в Квартале в момент Передела. — Все в сборе? — раздаётся сухой тонкий голос, обладателем которого является не иначе как старый Никель, — Никого-никак больше не ждём? — и, не дожидаясь ответа, спешно спускается вниз, к разведенному в железной чаше огню. Никель худощав и мал ростом, и с каждым годом старается надеть колпак повыше, а каблуки на башмаках сделать подлинее. Впрочем, несмотря на все эти ухищрения, его с трудом можно разглядеть за спинами других Ловчих. Разве что зелёная кисточка на колпаке видна наверняка. Фея приподнимается повыше, опираясь на клюку — как бы старики ни были смешны, слушать их иногда все же полезно. — Многоуважаемый и досточтимый господин Йотун, — поглаживая козлиную бородку начинает Никель, — Через, так сказать, посредничество господ из Муниципалитета изволил разместить заказ на четырех персон, одну из которых обязательно надлежит доставить живой, — он помешивает своей саперной лопаткой угли в чаше, и даже Фея на верхотуре замечает, как нервно подрагивает его рука. Ловчие переглядываются и перешептываются. Никель, выждав паузу, продолжает, — Список следующий, уважаемые господа: Безымянный, житель Квартала — доставить живым; Пьеро, житель Квартала — доставить живым или мёртвым, — Никель принимается поглаживать бородку уже с каким-то остервнением, — Кожаный, Ловчий — доставить живым или мёртвым; Франт, Ловчий… Доставить живым или мёртвым. Старик ещё не успевает закончить, как откуда-то из первого ряда вскидывается, распахивая полы клетчатого лилового пиджака, Горгона. — Возмутительно, вне всякого сомнения! — шипит он, выплескивая в огонь содержимое своей рюмки, — Охотиться на заслуженных коллег… Какая, право слово, мерзость! Синеватые языки пламени вторят ему своими колебаниями. Никель на всякий случай отступает в сторону от костра. — Я выступаю решительно против даже возможного рассмотрения этого заказа, — демонстративно сообщает Горгона. Он хочет сказать и ещё что-то, но со скамьи его обрывает седая Сигарилла, выпуская клубы дыма, — Окстись, дорогуша. Рассмотрение-то уже началось. Чего буянить? Пристыженный Горгона, захлебнувшись дымом, садится обратно. Амфитеатр снова наполняется переговорным шумом. Фея, довольно ухмыляясь, достаёт из-под полы бутылку пива, вскрывает ее об угол скамьи, провоцируя смешки и шиканья в своей адрес. К огню выходит Грааль, повелительно поглаживая рукоять меча. Опрокидывает рюмку в огонь и говорит что-то важное и порядочное, тоже про заслуженных коллег, подлость и прочее, но внимание Феи переключается на другой объект: в зал, тихо, как летучая мышь, проскальзывает запоздалая фигура в высокой ведьмовской шляпе. Со скамеек снова недовольно шикают, Грааль бросает на опоздавшую неодобрительный взгляд, но не прерывает своей речи. Фея уступчиво освобождает ей место — в конце концов, ещё одного любителя верхних рядов можно и потерпеть. — Добрая Деночь, Вогель. Будешь? — он галантно извлекает из-под полы ещё одну бутылку. Вогель пару секунд молчаливо смотрит на него из-под полей шляпы, олицетворяя всем своим видом недосып, затем все же берет бутылку и, вскрыв ее, делает затяжной глоток. Фея кисло вздыхает, перестукивая пальцами по бутылочному стеклу. — А что происходит? — устало интересуется Вогель. — Обс-суждают заказ, пас-скуды. Ос-суждают, ес-сли точнее. Но едва ли кто-то возьмётс-ся. Вогель делает ещё глоток, пытается устроиться поудобнее на жёсткой скамье, — А за кем охота? Фея недовольно кривится, — Ты разве не с-слышала, что творитс-ся теперь в Квартале? Вогель явно стремится ответить, но Фея предупредительно поднимает руку, — Тихо. У нас-с наконец-то интерес-сный экс-спонат. В круг, очерченный мерцанием огня в чаше, выходит Охотник. Длиннополый кожаный плащ его шелестит в густом подвальном воздухе. Горбоносый профиль отбрасывает на стены тени, навевающие мысли о королях какой-то давно умершей эпохи. Поступь его тяжела, голос, как и прежде, в Театре, спокоен и чёток. — Я хорошо знаю наших коллег, о которых сегодня сказано было много тёплых слов, — на всякий случай сообщает он, — И не могу оспорить их несомненно высокие профессиональные качества. Зал заметно напрягается. Охотник, заметив это, переглядывается с усохшим от усталости Никелем и продолжает, — В связи с этим, я буду немногословен — я готов начать Ловлю и удовлетворить требования заказчика. Мой глаз меток для любой дичи, как бы скрытна она ни была. — Позор на твою голову, — негромко сообщает Горгона, не вставая с места. Охотник невозмутимо пожимает плечами. Наконечники арбалетных болтов, нанизанные на леску, траурно поблескивают на его шее. Где-то в середине амфитеатра со своего места с шумом встаёт фальшиво-одноглазый МакКлейн, не переставая раскусывать фисташки из бумажного пакета, и тоже спускается вниз, выливая содержимое рюмки в огонь. Встаёт рядом с Охотником. Фея завороженно наблюдает за происходящим, — Решилис-сь таки. Гляди-ка! Если так и дальше пойдёт, то охота может все же стать успешной… Правда для Муниципалитета, что конечно, весьма неприятно. С другой стороны, цели своей достигнуть он всегда успеет. Одному хромому от другого не убежать так просто. Вогель тормошит его за плечо, спеша брезгливо отдернуть руку, — Так за кем охота, беззубый? — А? — задумчиво поворачивается к ней Фея, уже погрузившийся в свои хрустящие расчёты, — За Франтом, Кожаным и ребятишками из Квартиры, я разве не говорил? Вогель вздрагивает, словно от удара током, подскакивает с места, щедро расплескивая пиво, и стремглав бежит к огню по сиденьям. Накидка ее развевается, тяжёлые ножны катласса стучат по головам возмущённо огрызающихся Ловчих. Фея удивлённо цокает языком. Вот уж от кого никогда не ожидалось такого рвения в таком деле. Хоть и неисповедимы пути Ловли, а всё же как-то неловко даже становится… Вогель, тем временем, занимает свое место у огня, нервно озирается, видимо, в поисках рюмки и, не найдя ее со значительным видом осушает бутылку. Охотник неодобрительно косится на неё, но молчит. МакКлейн, повернувшийся к происходящему глазом, закрытым повязкой, всё так же меланхолично грызёт орехи. Никель, перестав, наконец, терзать бородку, довольно улыбается, — Есть ли ещё желающие присоединиться? — Чтобы заклеймить… — начинает было Горгона, но Сигарилла отвешивает ему гулкий подзатыльник, и он умолкает. — Полагаю, хватит и тех, что уже есть, — сухо предполагает Охотник. Никель спешно соглашается, суетливо кивая, — Конечно-конечно. Аванс вам выплатят как только, так сразу же по окончании Бражной. Полагаю, все остальные могут расходиться, господа! Амфитеатр покрывается волнами разгибающихся спин. Как ни странно, ни у кого не возникает желания заявить что-то особенно важное, как это всегда бывает в подобных случаях. Фея не становится исключением и выходит вместе со всеми. Горгона ластится к нему в коридоре, пытаясь найти в его лице поддержку, но беззубый лишь многозначительно шамкает в его направлении окостенелыми деснами, лишая всяческих надежд. Ловчие покидают подвал по одному или маленькими группками, опасливо оглядываясь. Первыми выходят трое, забравшие заказ. За ними — Никель и остальные. Фея оказывается последним и зачем-то остаётся в тупике. Садится у стены прямо на снег, подложив под себя полы старого плаща. Достаёт из кармана вяленую рыбину и жадно впивается в ее твёрдую соленую плоть. Есть о чём подумать, есть к чему подготовиться. Стоит поделиться прежде новостями с Яковом и остальными… Ну да ничего, им пока ещё не до этого. Подождут. Снег все падает, оседая на тёмных грязноватых волосах и стёклах очков. Спокойно. Тихо. Фонарь под восьмикрылой птицей моргает и гаснет. *** Рыжий песок стремится во всех направлениях, как сплошное безбрежное море. Тысячи тысяч песчинок, беспрерывно движущиеся и одновременно пребывающие в состоянии покоя. Пустыня струится и спит. Немая, бесконечная, окрашенная в неясные сумерки светом трех лун — чёрной, зелёной и красной. Песок не холоден и не горяч, волны его мягки и покорны всякой преграде, которую они огибают, но лишь для того, чтобы наверняка похоронить ее в изменчивой своей глубине под присмотром безразличных звёзд. Босые ноги тихо шлепают по шпалам, звук почти не заметен, будто он совершенно не важен здесь. Куда важнее — не промахнуться мимо поверхности темного дерева, пропитанного мазутом. Далеко впереди виднеется мерно движущаяся фигура, наверняка пахнущая кофе и порохом, и в этот раз уже вовсе не похожая на Безымянного. Пьеро почти бежит к ней, но все никак не может приблизиться. Кажется, что расстояние между ними, напротив, только растёт с каждым шагом. Он кричит, отчаявшись и запыхавшись, но звук его голоса, тоже не важный, будто бы вовсе не покидает рта. И всё же фигура вдалеке оборачивается на миг, улыбаясь. Пьеро замирает, ловя эту улыбку… И промахивается мимо шпалы. Песочное море проглатывает его почти мгновенно, словно окуная в шёлковый кокон, вокруг которого, кажется, струится тёмная речная вода. Вспоминается что-то тревожное и отчего-то начинает сильнее пахнуть кофе и ещё чем-то горелым. Пьеро морщится — и просыпается. Взгляд его упирается в гладкий, слегка трясущийся потолок салона грузовика Ловчих. Он лежит на верхней койке, пристегнутый для надёжности наискось эластичным широким ремнем. Ноют натруженные беготней ноги, неприятно болит затылок. Что же такое было прежде, чем он заснул? События всплывают, как кадры диафильма, одно за другим, какие-то ужасно далёкие, словно случившиеся вовсе не с ним. Пьеро для верности щиплет себя за ногу — и получает от конечности подобающий отклик. Значит, все же, он не на дне реки, вместе со всем грузовиком? Впрочем, вряд ли грузовики могут ездить по дну… Так что же тогда случилось. До слуха его постепенно начинают доноситься голоса. Один совершенно точно принадлежит Безымянному, а вот другой… Да нет же, право, быть этого не может! Пьеро рывком отстегивает ремень и спрыгивает с койки. Тело и голова моментально откликаются тихими взрывами боли, но это совершенно не важно. На нижней койке, рядом с Безымянным, сидит Франт. Кажется, из плоти и крови, и даже целый, если не считать всей верхней половины тела, замотанной бежевыми бинтами до самого подбородка. Пьеро несколько секунд смотрит на него в немом изумлении. — Мы всё-таки утонули? — наконец спрашивает он. Франт улыбается искристо, — Нет, не утонули, — он кивает на светлое окно за своей спиной, — Так, что все присутствующие живы и почти здоровы, он продолжает, становясь серьёзнее, — Прости, что так напугал тебя и всех остальных. Это определённо последнее, чего я хотел… — Какое, к черту, прощение… — выдыхает, наконец, Пьеро, — Я просто… Он сам не замечает, как обнимает Ловчего, поначалу так крепко, что тот сдавленно охает. Слова слишком уж плохо подбираются спросонок. Но в них, кажется, вовсе и нет нужды. Франт молча гладит его по голове, улыбаясь в усы. Безымянный наблюдает за происходящим с философским спокойствием человека, уже испытавшего весь необходимый объем эмоций за последнее время. Чуть погодя, Пьеро все же спрашивает, — Так ты ушёл тогда от патруля? — Пожалуй, что ушёл, — подмигивает ему Франт, — Здесь им за нами не угнаться. — А где же мы? — вдруг как-то озадаченно интересуется Пьеро, пытаясь разглядеть в туманной слякоти за стеклом хоть что-то вразумительное. — В Степи. От этого ответа становится как-то неуютно. Степь — в этом слове словно звучит шаг коня кочевника, в нем гуляет холодный ветер и тревожно колышется в тумане трава. В Квартале об этом месте говорят не слишком много — и все же всякому довольно знания уже о том, что в Степи стоит страшный город Падальск. Город для мертвецов. Да и в саму Степь разве попадают так просто живыми? Во рту пересыхает. Пьеро мрачнеет, слова звучат почти шепотм, — Значит… Мы все же утонули, а ты не ушёл от Тех-что-в-форме? Франт терпеливо вздыхает, откидываясь на подушку прислоненную к стене. — Нет. Я бы не стал врать тебе о таких вещах. Ведь верно? — он кивает Безымянному, — Он вот не даст. Степь — место для мертвецов, это правда. Но и живые ходят здесь так же, как мёртвые ходят порой в Квартале. — Точно? — все так же тихо, но уже с какой-то отчаянной мольбой спрашивает Пьеро. — Точно, — уверенно отвечает Франт и снова улыбается. Он говорит ещё долго. О переходах между мирами и особых приспособлениях, которые были для этого придуманы. О том, как Ловчие охотятся на тех, кто скрывается в Степи, и о том, как самим лучше всего в ней укрыться. О туманах, полыни, чертополохе и о прочих будоражащих слух вещах. Безымянный, начитывшийся в Квартире книг, вставляет периодически свои ремарки, и Пьеро это даже не кажется занудством. Всё вообще с момента его пробуждения играет каким-то особенными приятными красками. Ему кажется удивительно прекрасным уже само по себе — жить. Тем более, рядом с Франтом. Пусть для этого и придётся постранствовать по земле мертвецов.