Квартал

Так-так-так — постукивают казаки по мостовой. В левой руке качается свёрток с многострадальным воротником. Коза шествует по Высокому Кварталу, как шествовал когда-то Мальборо — разве что без прежнего пиетета. Сквозь тёмные окна, забранные решетками, просвечивают расплывчатые пятна ламп. Улицы — словно длинные коридоры бесконечно большого дома, воздух в котором похож на сумрачный кисель. Так-так-так — стучат казаки. Высокий люд тянет тонкие грязные руки из глухих подъездов. Пары кромешных глаз поблескивают в черных дверных проёмах. Рука так и норовит потянуться к бритве за голенищем — но пока нельзя. Будешь без дела махать — никого не напугаешь, только насмешишь, так учил их Мальборо. Коза шмыгает носом, оглядывается через плечо. Лепра плетется следом за ней. В руках его — тоже свёрток, но уже с мясом. Йотунов примирительный подарок Миккелю. Вот уж чего-чего, а в Криводомье отправляться — самая, что ни на есть паршивая затея. Наверняка озверели совсем от предвкушения вражды… А всё ж таки против хозяйского слова не пойдёшь. Нужно же отрабатывать свое новое жилье… Порой Коза задумывается невольно, что вне Кухни ей жилось куда как спокойнее: никто ничего не приказывал понапрасну, да и обед был без всякого расписания, пусть и не такой сытный. Спишь, где хочешь, ходишь, где хочешь, делаешь, что хочешь… А всё ж таки, жить в Доме поспокойнее. Одно дело — быть под защитой ватаги безродных. Больно ли она помогла Сципионке, когда окружили ее пьяные цыгане с ножами наголо? Совсем другое — страшный и жестокий Йотун, чьего взгляда боится всякий в Высоком Квартале, хоть цыган, хоть криводомец, хоть Табак или Порох… Впрочем, ведь и его покровительство не спасло Мальборо… Уж не прав ли Лепра, когда говорит, что сам людоед, верно и подстроил его смерть? Странная мысль — колючая, липкая, по вкусу похожая на преступление. И от этого только ещё более неотвязная. Коза вздергивает плечами, ерошит пальцами короткие волосы и тяжело вздыхает. Лепра многозначительно хмыкает за её спиной, — Думай, думай. Может, чего и надумаешь! Как будто много можно надумать почти на пустом месте… Они сворачивают в узкий Фонарный переулок, неба в котором почти не видать из-за развешанного на веревках белья и мостиков, перекинутых между домами. Переулок причудливо изогнут в острую кривую, так что из одного его конца не видать другой — только горящий на углу фонарь, давший ему название. Здесь двери подъездов по большей части закрыты, а за стенами домов кипит деятельная жизнь, о которой свидетельствуют грохот кастрюль и запах чего-то варёного, жареного и пареного. — Зайдём к Грему? — предлагает Лепра, — Давно ведь не виделись… Коза нервно кусает губы — встреча со старым компаньоном отдаёт чем-то неприятным. Словно смотреть ему в глаза стало обжигающе тяжело после того, как он не попал вместе с ними в Кухню. Никогда не знаешь наверняка, что будешь корить себя за то, в чем тебе повезло больше других… — К черту, заглянем, — хмуро соглашается Коза. — Может и мясо ему отдать? — задорно кивает Лепра, бренча монетами, — Уж наверняка у Миккеля найдётся, что поесть и без подачек Хромого… — С нас спустят шкуру, — кривится Коза, — Потом натянут — и снова спустят. — Ещё чего. Подумаешь — мясо. — Подумаешь — ослушаться приказа Хозяина, — передразнивает его Коза, — Может ты ещё и в морду ему плюнешь, чего уж там? Так, препираясь, они доходят до середины переулка, вступая в жирное пятно фонарного света. Угловой дом таращится на них выбоинами в штукатурке сходящихся стен и хитро щурит козырьки подъездов под белыми шапками. Дверь одного из них открывается со скрипом, и наружу показывается основная причина спора собственной персоной — Грем. Брезентовый плащ его изрядно обтрепался, а бородка, как будто, стала только плешивее. Он хмуро здоровается с товарищами, ладонь его влажновата и непривычно тяжела. Под грозными взглядами Козы, Лепра таки отказывается от идеи с подарком и прячет пакет за спину. — Как житье? — интересуется Грем сипловато. — Да всё путём-порядком, — неунывающе сообщает Лепра, — Строго, зато тепло. Грем сплевывает на мостовую, похлопывает себя по округлым бокам, — Тепло — это хорошо. Кормят небось? — Кормят-кормят, — соглашается Коза. — А мы вот оголодали совсем… Всей ватагой. Плохое житьё нынче пошло — криводомское отродье совсем ошалело. — Мы туда и идём, — тревожно начинает было Лепра, но Грем продолжает гнуть свою жалобу: — Ещё и Муниципалитет что-то злодействует. Ходят, шурщшат бумажками, всё чего-то ищут, да спрашивают… Жуть, да мерзопакость. В воздухе повисает холодное студенистое молчание, от которого по спине Козы пробегает колючий торопливый холодок. Фонарь, как назло, моргает над головами троицы, на несколько секунд погружая переулок в густые сумерки, а где-то вдалеке вдруг раздаётся дробный стук казенных каблуков по мостовой. Грем бледнеет и начинает пятиться по направлению к подъезду, потом вдруг рывком открывает дверь и скрывается внутри. От его испуга становится не по себе и Козе с Лепрой. Стук приближается. Свет фонаря поблескивает в касках и носах отполированных ботинок. Тот-что-в-форме, идущий впереди патруля, делает знак рукой — остановитесь и ждите. Тень его грозно падает на стены домов, как серое пыльное покрывало. Новоиспеченные кухонщики переглядываются, и вдруг срываются с места, стремясь бегом покинуть Фонарный переулок. Вслед им раздаётся зловещий шорох листов и ядовитое казенное цоканье. Что-то в этом есть необычно жуткое, от чего хочется быть как можно дальше. Что-то, прежде ещё не встречавшееся нигде в Квартале. Так-так-так — стучат казаки по камням, изредка попадая в сгустки слякоти. В голове только тревожный шёпот — бежать, спрятаться, скрыться. Дома сменяют друг друга в сплошном калейдоскопе штукатурки, бетона и кирпича, проносятся по сторонам от дороги многоликими прямоугольниками. Ветер свистит в ушах, норовя вырвать из рук пакет и унести его куда-то далеко на растерзание. Подворотни, заборы, хитрые перелазы сливаются в одно сплошное месиво. Коза приходит в себя уже на окраине Высокого Квартала, где здания редеют, и все чаще на их месте оказываются пустыри. Лепра, запыхавшись, пыхтит где-то позади. Ушли от погони, сбежали, скрылись… Тихо и просторно кругом, только впереди мелькает перекрашенными-перелатанными стенами Криводомье. Странный Дом, вроде бы даже и не Дом вовсе — так, сборище островерхих развалин, сшитых-склепанных мостами да галереями, впившимися в бетонное, дощатое и кирпичное мясо. Не найдёшь двух одинаковых окон, двух похожих дверей — всё наперекосяк, словно наперекор любому порядку и смыслу. Гирлянды из фонариков протянуты от подоконника к подоконнику, из-за стен раздаются лихие песни. Огонь мерцает в щелях заборных досок. У ворот во внутренний двор — поставленная на каменный столб бронзовая лисья голова с позеленевшими ушами и отполированным прикосновениями носом. Кухонщики настороженно приближаются к увешанной гирляндами арке ворот с болтающимися дощатыми створками. Проходят сквозь гулкий скрип петель — и замирают, когда прямо перед ними вдруг появляется блестящий латунью ружейный ствол, похожий на тромбон. — Кто идёт? — залихватски цыкнув зубом, интересуется обладатель ружья, выплывая из-за угла на каблуках высоких зелёных сапог, — Враги небось? — У нас подарки, — кисло сообщает Коза, — опусти свою громыхалку, Соловей. Привратник обиженно качает головой, но ружья не опускает. — Что несёте? — интересуется он, кивая на пакет и свёрток в руках пришельцев. — Мясо и воротник миккелева адъютанта. Как его там… — Разбойника? — усмехается Соловей. — Ну, Разбойника, — хмыкает Коза, — Разница то велика? — Не особенно, — привратник наконец опускает ружье и добавляет негромко, — У Хозяина теперь гость, но, думаю, он вас примет. Не отставайте. Кухонщики согласно кивают и отправляются следом за ним, хрустя обломками кирпича и стекла на земле. Соловей проводит их через захламленный слякотный двор, изредка оборачиваясь. Свет фонариков поблескивает в его волосах, светлых почти до седины. Он насвистывает какую-то мелодию, совершенно, кажется, не важную для него самого. Ноты скачут от октавы к октаве дико и странно, словно рождаются где-то в совершенно другом причудливом месте. Несмотря на хлам, бардак и хмельные песни за окнами, несмотря на ружье на плече, от Соловья, и от всего Криводомья веет каким-то странным спокойствием. Привратник открывает одну из дверей в низком покосившемся здании напротив ворот, пропуская вперёд Козу и Лепру. Они втискиваются в узкий коридор, в котором Соловей снова умудряется оказаться впереди, и долго идут в полумраке, нарушаемом только редкими лампами да свечками в плошках. Коридор поднимается резко вверх, оборачиваясь крутой лестницей, потом перетекает в дощатую галерею, соединяющую это здание с другим. Из галереи гости попадают в большую комнату, где стоят железные кровати и топчаны. На некоторых из них сидят криводомцы, вдвоём-втроём и поодиночке — курят и обсуждают что-то горькое и смолистое, похожее на меланхолию. Глаза их лениво движутся вслед за проходящими через комнату фигурами. Соловей весело кивает кому-то из них, говорит что-то негромко и быстро, кажется, на наречии Степи, а может и на каком другом — не разберёшь. От дыма и лампадных сумерек у Козы начинает болеть голова. Комнаты, коридоры и галереи сменяют друг друга, так, что становится совершенно непонятно, в какой последовательности предстоит двигаться обратно. Сплошной кавардак и неразбериха — но все-таки и от здешних стен тянет теплом Дома. Как ни крути, а Порядок не обманешь. Наконец, из лабиринта пристроек и переходов гости выбираются на винтовую металлическую лестницу, певуче гудящую под их шагами. Соловей прикладывает палец к губам, и начинает подниматься по ней виток за витком, быстро и тихо, словно веса в нем и правда столько, сколько в маленькой птице. Коза осторожно спешит следом, безуспешно пытаясь добиться той же тишины и лёгкости. Каблуки, как назло, стучат будто бы только громче — вот ведь невезение! Соловей косится на неё через плечо, оправляя на ходу светлые лучи волос и неодобрительно щурясь. Коза только пожимает плечами в ответ — что ж поделать? — Учить вас и учить, молодёжь, — шёпотом бросает привратник, — Чем вы только в своей Кухне занимаетесь… — Лисиц потрошим, — сообщает откуда-то снизу Лепра, злорадно щеря желтоватые зубы. — Фу, — лаконично парирует Соловей, — Вы ещё и питаетесь чёрти чем… Лепра готовит было ответную остроту, но Коза шикает на него — и без того довольно позора и тревог. Лестница, тем временем, выводит их на узкую площадку, освещенную круглым окном, наполовину красным, наполовину — зелёным. Дощатый пол поскрипывает и слегка шевелится под каблуками. С площадки на этаж ведёт одна только дверь, вжатая между побитых молью полосок шёлковых обоев. Узор их давно выцвел, а позолота, кажется, потеряла блеск ещё когда их крепили к стене. Соловей осторожно приоткрывает дверь, просовывает в щель голову, что-то высматривая с той стороны, и, наконец, сообщает, — Идите. Хозяин в хорошем настроении. Смотрите сами не оплошайте. Коза и Лепра входят в просторную комнату. Остро изломанный высокой крышей потолок поднимается вверх, словно в старом соборе. Курятся благовония в медных ладонях высоких чаш, душные лица стен обступают со всех сторон узорным хороводом. На скамьях у стен полукругом сидят криводомцы, воротники их колышутся листвой папортника в лесных сумерках. Речи их вздрагивают и пульсируют, словно голоса ночных птиц, переговаривающихся среди деревьев. Гирлянды поблескивают под потолком словно нити гигантской паутины, обданной роскошью росы. В центре комнаты на высоком стуле с резными ножками спиной к двери сидит Миккель, болтая ногами в красных сапогах со стальными носами — видать, так и носит с самого Передела… На плечах его, словно снежный покров, растекается горностаевая мантия. Рядом с ним — Барка в своей извечной шубе. Они почти одновременно оборачиваются в направлении вошедших, похожие на близнецов, одного из которых, правда, остригли налысо. Коза несколько мгновений инстинктивно пытается поймать свое отражение в зеркальных кружках их очков. Взгляд из-за блестящей грани — колкий, по-хищному скользкий, пугает её. Она не видит глаз сидящих, но чувствует, как этот взгляд скользит по ней, словно ощупывающая острая спица. — Чего явились? — интересуется Миккель, медленно поворачиваясь на сиденье стула. Коза делает глубокий вдох, словно перед прыжком в речную жадную воду. Никогда не привыкнешь разговаривать с Хозяевами чужих Домов, особенно если никогда прежде не делала этого. Молчание становится напряжённым. Лепра тоже как-то испуганно безмолвствует. Пакет в руках вдруг начинает казаться ужасно тяжёлым, а его содержимое, как будто превращается в живую мохнатую змею, извивающуюся в тесных объятиях бумажных стенок. В складах ее тела распускается гуталиновая темень. Коза, инстинктивно опустив глаза, следит за этим кажущимся движением с упорством фанатика, не в силах оторвать взгляд от меховой бездны, разверзающейся в пакете. Кажется, ещё немного — и ее утянет туда с головой. Вдруг раздаётся громкий перестук, и Коза испуганно оглядывается. Оказывается, что это Барка, подпрыгнув вместе со стулом, умудрился развернуться наконец к гостям лицом. Сложно сказать, насколько этот факт радует кухонщицу, но он хотя бы выводит её из удушливого оцепенения. — Мы от Йотуна. Принесли воротник, — сообщает она слегка севшим голосом, — И гостинец из кладовой. — Хорошее мясо, — уточняюще добавляет Лепра, выразительно склоняя голову. Миккель и Барка переглядываются, сохраняя молчание… И вдруг разражаются гомерическим блестящим хохотом. Они похлопывают друг друга по плечам, тела их сотрясаются в конвульсиях какое-то время. Остальные криводомцы с усмешливым вниманием наблюдают за этой сценой. Наконец, отсмеявшись немного, Барка хрипло сообщает в пространство, — Так и знал ведь… Что Хромой пришлет посольство… — он снова начинает смеяться и, дергаясь и шумно дыша, сползает на пол, стуча каблуками расшитых казаков. Уже с пола, задрав голову, он добавляет, — Теперь-то… Уж точно отдашь мне тот мешочек табака! — Отдам, отдам, не изволь тревожиться, — соглашается Миккель, — А вы лучше давайте ваши гостинцы Разбойнику. Ему нужнее будет, — он неопределённо указывает взмахом руки куда-то на скамьи у стены. Коза и Лепра послушно следуют взглядом за его движением. От толпы криводомцев, тем временем, отделяется пошатывающийся силуэт. На незнакомце нет шубы, привычной для Криводомья — только непомерно широкий в плечах рыжий кафтан. Он движется медленно через мутный благовонный воздух, изредка опираясь на плечи своих собратьев. — Позвольте представить — Разбойник, мой адъютант и одна из правых рук, — галантно сообщает Миккель, когда тот подходит совсем близко, — Он сейчас несколько неразговорчив — ваши старшие товарищи хорошо постарались. Разбойник кивает — и только теперь становится видно, что челюсть его подвязана темным узорчатым платком, почти незаметным на смуглой коже. Узкое лицо его оказывается покрыто ссадинами, а под правым глазом темнеет черный синяк, похожий на казённый штамп. Он молча принимает подношения кухонщиков, сразу же вешая злополучный воротник на шею, вызывая тем самым одобрительные возгласы собратьев. Всё так же, пошатываясь, он удаляется обратно на скамью. Коза и Лепра, не сговариваясь, неловко замирают на месте, не зная, что, собственно, надо делать дальше. Миккель подозрительно просматривает на них со своего стула, кутаясь в мантию. — Чего вам ещё? — спрашивает он, клацнув золотыми зубами, — Принесли, отдали — и милости просим. Коза уже начинает было несмело пятиться к дверям, но останавливается, когда Лепра вдруг делает звенящий шаг вперёд. — Вопрос есть, — сообщает он, теребя монеты на манжетах рубашки. — Чего тебе? — Миккель с усмешкой поднимает очки на лоб. Глаза его — зелёный и голубой — блестят, как колдовские самоцветы. Лепра прокашливается театрально, обводя взглядом комнату, и вдруг спрашивает, — Кто убил Мальборо, как думаете? Повисает тишина — настолько густая, что в нее, кажется, можно закопать мысли, как в мокрую садовую землю. — А я то почём знаю? — вопросом на вопрос отвечает Миккель, — Не я ведь убил. У меня ножки нынче хромые, — демонстративно постукивает он костяшкой по блестящим носам сапог. — Так уж и не вы? А кто же чуть не зарезал его в фойе? — Игрушкой зарезать сложно, — усмехается Миккель, — Да и сам он бросился на меня, у всех на виду. Хотел бы убить его — так убил бы тогда. — А что же ваш друг пустынник? — не унимается Лепра, — Он ведь не был в Театре у всех на виду, как вы? Может, он убил? На лице Миккеля расцветает пышное удивление. Он бросает многозначительный взгляд на Барку сверху вниз, — Уж не ты ли, верно, и убил мальца? — Нет, не я, — пожимает плечами Барка, поглаживая затылок, — С чего бы мне его убивать? Что за веселье — резать чужих слуг, когда эта забава больше подобает их хозяевам. Лепра вздрагивает и, чуть погодя, торжествующе кивает Козе. Та лишь разводит руками. Что тут скажешь? Поверить лисице да лысому пустыннику, или Хозяину своего Дома — вот уж вопрос… Что если и верно Йотун зарезал Мальборо? Пусть — чужими руками, но все же он… Только для чего же? Для чего? — Довольны вы, мелочь переулочная? — спрашивает негромко Миккель, снова надевая очки, и, не дожидаясь ответа, добавляет, — Ну так и славной вам дороги.