Квартал

Метель давно улеглась, и дорога теперь стала немного легче. Грузовик идёт по успокоившемуся снегу увереннее и быстрее, как и положено в таких делах. Дорога становится уже, а заросли ковыля и полыни обступают её со всех сторон, слишком стойкие, чтобы пасть под напором снега. Их сухие стебли стучатся в стенки кузова, как костлявые длинные руки. Степь, поначалу казавшаяся сплошной однообразной пустошью, постепенно начинает превращаться в лоскутное одеяло, сотканное из самых разных мест. Если верить Франту, то с приходом весны красок хоть и не слишком прибавится, но хотя бы станет теплее и ветер стихнет. Этого, правда, надо ещё дождаться, пусть время в Степи и идёт порой иначе. Теперь же остановки приходится делать в основном под защитой холмов и оврагов, поросших усталыми деревьями. Утренние сумерки растекаются по пасмурному небу и заснеженной земле. Эфирная вата облаков душно алеет в отблесках рассвета, пробегающих по сугробам и искрящихся в заледенелых сухих цветах полыни. Пьеро до сих пор кажется странным столь постоянная смена времени суток, и рассвет всё никак не становится ему привычен. Грузовик тихо дремлет на берегу небольшого озера, похожий на огромного рыжего зверя. Безымянному, простывшему пару дней назад, нездоровится, и Франт с Пьеро занимаются вдвоём. Кожаный курит свои благовонные сигареты, выбравшись на крышу через люк. Складки его плаща тускло поблескивают, коротко остриженная голова сверлит внимательным взглядом степную гладь. Они пробегают круг за кругом, ритмично и чётко, следуя вдоль ледяной кромки. Ноги Пьеро, уже привыкшие к подобной рутине, теперь легче справляются с задачей. В утренней тишине шаги кажутся удивительно звучными, и хруст снега звонко отдаётся в ушах. В теле чувствуется пружинящая сила, похожая на ту, что наполняла его в роковой темноте Бражной Деночи. Но теперь эта сила понемногу становится его собственной, не взятой взаймы, а взрощенной самостоятельно, день за днём. Становится даже странно — как раньше можно было жить, не зная ни ритма, ни счета, ни ровного взвешенного дыхания, ни ежедневной тяжести мышц, заполненных удовлетворяющей свинцовой усталостью. Прежде было обычным делом спотыкаться на взбитом следами снегу. Теперь в каждом шаге уже достаточно уверенности, чтобы избежать этого. Руки становятся похожи на крылья в широких взмахах, разминающих суставы. Кажется, ещё немного — и полетишь. Но это только кажется. Не полётом же спасаются Ловчие от слепой пули и точеного клинка, от зубов и когтей… Таким вещам ещё только учиться и учиться. И то, если доверят и начнут, наконец, говорить всю правду. Но уж если доверят и начнут, то всё наверняка получится. Пробежка и разминка заканчиваются. Франт летучим быстрым шагом выходит на заснеженный лёд озера. Пьеро следует за ним — наступило время спарринга. Посовещавшись однажды, Ловчие решили, что квартирантам пора бы учиться постоять за себя. Поначалу Пьеро казалось, что учиться ему почти ничему и не придётся — разве не дрался он прежде с уличной мелочью из Высокого Квартала? Вроде бы, ещё немного — освоить только несколько приёмов, и станешь ловким и опасным, как тот же Франт. Однако, через пару секунд от этой уверенности не осталось и следа. Пусть руки Ловчего и работали вполсилы, ушибы на боках и плечах у Пьеро болели до сих пор. Пришлось примириться с тем, что во всем нужна система, и прилежно отрабатывать удары по воздуху и чучелам из снега, подтаявшего возле грузовика. Чуть после Франт откопал где-то в недрах салона две пары боксерских перчаток, пообещав, что от теории иногда будет переходить и к практике. Впрочем, прежде до неё дело не доходило. Теперь же перчатки многозначительно покачиваются на тесемках, зажатых в руке Франта. Он протягивает одну из пар Пьеро, — Надевай. Пора попробовать, чего стоит наше ученье. Тот, пожав плечами, всовывает руки в перчатки, зубами затягивает шнурковку. Ловчий помогает закрепить и спрятать её, и облачается сам. Встаёт, вытянув руки вдоль тела, словно кавалер на балу. Снежинки поблескивают на его свитере и кончиках усов. — Попробуй напасть, — предлагает он. Пьеро фыркает. Воспоминание о прошлой неудаче раззадоривает и подогревает интерес. В конце концов, Ловчие — тоже люди, вылепленные из плоти и крови, а не из тумана. Нужно только хорошенько разобраться в том, как они двигаются, и тогда… Квартирант делает глубокий вдох, прикрываясь левой рукой и готовя правую для удара. Он начинает медленно кружиться вокруг Франта, словно и впрямь собираясь пригласить его танец. Тот терпеливо ждёт, вроде бы вовсе и не готовясь к нападению. Снег и лёд хрустят под ребристыми подковками ботинок Пьеро. Нужно как следует сосредоточиться и бить для начала в корпус. Рывок вперёд на мысках подошв. Рука вылетает вперёд в ударе, нацеленная точно в грудь Франта… Но в последний момент Ловчий пропадает из поля зрения куда-то в сторону, и в этот же момент Пьеро чувствует тычок в спину и в бок. Он разворачивается, снова нашаривая краем глаза ускользающую фигуру — и снова бьёт. Промах, ещё один. И лёгкие удары Франта, дождём сыплющиеся со всех сторон. Раздражение закипает внутри Пьеро. Он пытается двигаться быстрее, но все бесполезно. В висках начинает постукивать тревожная кровь. Удар. Защита. Попытка увернуться. Опять удар. Опять, опять, опять… Только однажды ему удаётся вскользь задеть ткань свитера, но лишь для того, чтобы тут же расплатиться за это парой пропущенных ударов. Скачок за скачком они кружат по гладкому простору озера, вытаптывая на снегу замысловатый вензель. Мышцы Пьеро жжёт огнём, снег набивается в ботинки. Несколько раз он падает, увязая в белых барханах, но, поднимаясь, снова продолжает свои атаки. Вот же, он, Франт — совсем рядом. Достаточно только нанести удар поскорее… Но Ловчий словно нарочно предугадывает его движения. Впрочем, с чего бы им быть непредсказуемыми, если всякий раз бить только по прямой… Пьеро сплевывает на снег. Снова становится в стойку и делает скачок вперёд, бьёт правой рукой прямо, метя в плечи и грудь, и тут же выбрасывает левую вбок. Перчатка проходит вдоль ребер Ловчего по касательной, упруго задевая тело. Миг триумфа — но краткий: Пьеро, не рассчитав силы удара, спотыкается и падает, утыкаясь лицом в холодное колкое одеяло снега. Франт останавливает наконец свое скольжение и помогает ему подняться, — Шабаш. Ты молодец, — он одобрительно треплет квартиранта по плечу, — Но пока хватит нам с тобой беготни. Пьеро поднимает на него усталый взгляд, тяжело дыша. Франт выглядит так, словно ему все это время ничего не стоило уворачиваться от всех его атак. Как же это так может быть, черт побери? Нет, едва ли, конечно, он бы был хорошим Ловчим, если бы не мог увернуться от ударов подростка… Но всё же. Нельзя же так долго драться, пусть и вполсилы, и не устать. — Это так… ты тогда разобрался с патрулем? — прерывисто спрашивает квартирант. — Не совсем, — качает головой Франт, — От пуль не увернешься просто так, если ты не в плохом кино. Они двигаются куда быстрее, чем тело, и твоё, и моё. — Так как же… Что же тогда нужно делать? — Пьеро опускается на снег, обхватив руками колени. Как можно двигаться ещё быстрее, чем Франт теперь? Разве вообще может человек совершать такое? Разве это не удел Пьющих кровь и им подобных? Или способ всё же есть — просто не приходит на ум… Франт, молчаливо наблюдает за его терзаниями какое-то время. Затем плавно опускается рядом, складывая на восточный манер свои длинные ноги в шнурованных сапогах. — У тебя тоже — протезы? — хмурится Пьеро. — Нет, — отвечает Ловчий. Голос его звучит серьёзно, но в уголках рта играет улыбка, — Конечно нет. Протезы не сделают тебя быстрее, да и меня тоже. — А как иначе увернуться от пули? — Пули, бывает, и мимо летят, — усмехается Франт. — А всё же? — настаивает Пьеро с уверенностью конкистадора. — Знаешь что-нибудь про Перегрань? — звучит ответный вопрос. В воздухе как будто начинает пахнуть мазутом и холодным песком. — Конечно знаю, — пожимает плечами Пьеро, — И сам, и ты рассказывал. Да и кто не знает? — Как называют тех, кто умеет ходить в Перегрань? — терпеливо продолжает Франт. — Колоброды, — квартирант досадливо морщит лоб, — Те, кто могут ходить между мирами без костылей. — Вот видишь — уже и сам все знаешь, — широко улыбается Ловчий. Пьеро неопределёно качает головой, — Какая же польза в драке от того, чтобы уйти в Перегрань? Разве что сбежать… — Я и не говорил, что непременно нужно в неё уходить, — поправляет Франт. — А что же тогда делать? — Нужно пройти по краю, не погружаясь до конца. — И что же, все враги испугаются твоей грозной потусторонней тени? — фыркает Пьеро. Ловчий усмехается тихо, приглаживая растрепавшиеся в драке волосы, — Может и испугаются, — он наклоняется ближе, переходя на доверительный шёпот, — Если заметят твоё приближение и готовящийся удар. Глаза Пьеро расширяются, — Так, что же, можно стать невидимым? — Скорее очень быстрым, — поправляет Франт. Пьеро всплескивает руками — выходит, опять его чуть не обвели вокруг пальца? — Зачем же тогда учиться бить снег, если можно быть колобродом и сражаться быстрее всякого врага? — вопрошает он. — Перегрань не поможет в победе если не уметь драться. Сегодня я ни разу не уходил за край, но твоих ударов все равно избежал. — Потому, что ты мне друг. И потому, что у меня не было ножа, — фыркает Пьеро. — Нож — плохая игрушка, — в голосе Франта вдруг прорезается какой-то странный холодок, — Главный инструмент — твоё тело. Запомни это. Пьеро невольно замолкает, почти испуганный этой переменой в обычно кофейно-теплом старшем товарище. От Франта вдруг начинает пахнуть чем-то старым, железным и соленым. На мгновение даже кажется, что глаза его меняют свой цвет, и вместо уже готовившейся остроты, с языка слетает лишь глухое, — Запомню. — Вот и молодец, — кивает Ловчий, снова оттаивая, — Так и держи курс. — И колобродить научусь не хуже твоего, — вдогонку добавляет Пьеро, снова чуя попутный ветер. Холод и железный запах отступают куда-то в сторону, словно их прячут куда-то за толстые обои, и от этого сразу становится спокойнее. — Похвальный подход, — соглашается Франт, — Только не ходи пока слишком далеко. В Переграни я тебе не помощник, как бы ни хотел. А запрещать ходить, раз уж ты начал — все равно, что птице крылья подрезать. Он поднимается на ноги и, протянув руку, помогает встать Пьеро. Уставшие и затекшие мышцы слушаются плоховато, и тот, прежде чем добраться до грузовика, успевает снова устать. Кругом вступает в свои права бледный день, и тонкие пальцы его, пробираясь сквозь окна салона, гладят пол, койки и ящики. Грузовик снова отправляется в путь, озеро быстро остаётся позади. Франт и Кожаный о чем-то тихо переговариваются в кабине. Безымянный дремлет, прикрыв тонкие веки. Пьеро забирается на верхнюю койку. Садится, утыкаясь макушкой в мягкий потолок. В теле растекается приятная тяжесть. Зажмурившись, он пытается представить себе тёплые шпалы и рыжий песок под ногами, и рельсы, уходящие вдаль. Ничего. Только вроде бы снова пахнет мазутом, да кончики пальцев покалывает тупыми иголками. Ничего… Наверняка, не все получается сразу. В конце концов, и Франта поймать не сразу удастся — но ведь удастся же! Пьеро прижимается спиной к подрагивающей стенке кузова, надевает гарнитуру наушников, отливающую обшарпанной медью, вставляет в плеер первую попавшуюся кассету… Музыка попадается какая-то незнакомая. Пряная, певучая, похожая на змеистые извивы пыли над жаркой дорогой. Она то спешит вперёд, то замедляется, звучание ее обволакивает со всех сторон, словно бархатистый кокон. Пьеро жмурится, растворяясь в этой бархатистой мягкости, проваливается куда-то вниз, объятый ей… На мгновение вокруг замирает пугающая пустота, в которой существует только его ровное дыхание. Но потом под ногами вдруг оказываются тёмные, пахнущие мазутом шпалы и податливый песок. Пьеро полной грудью вдыхает густой воздух Переграни… и открывает глаза. Вокруг — все тот же подрагивающий салон грузовика, без всяческих изменений, да и музыка теперь играет самая обычная. Несколько разочарованный, Пьеро стаскивает наушники и распластывается на койке. Ведь так близко подобрался, черт побери. Может, если ещё немного постараться… И он старается долго, изо всех сил, так, что даже на лбу появляется испарина. Никакого толку. Даже мазутом пахнуть перестаёт. Вот же пакость, право слово… От усталости приходит скука, и Пьеро свешивается с полки, бросая взгляд на бледного Безымянного, лежащего под одеялом. Лицо его похоже на восковую безразличную маску, как и давно уже, в сущности. Каким-то совершенно незаметным образом он стал, словно старик в молодом теле — сухой, молчаливый, вечно погруженный в колодец собственных мыслей, в котором топит его невидимая печать. Странно и страшно, как тогда, в подвале. Что же это такое могло случиться с человеком, чтобы он стал только футляром для чего-то холодного и исполненного страдания? Непонятно. Уж не высосала ли из него всё сущее та пустота, что коснулась и Пьеро среди почерневших от сажи барельефов? От этих мыслей по коже пробегает холодок. Один глаз Безымянного лениво открывается, блуждает взглядом по пространству салона, и закрывается снова. От этого пробирает лёгкая дрожь, и Пьеро спешит вернуться обратно на свою койку. Чем дальше в лес — тем зубастее волки, ей чёрту. За окном певуче тает день — серовато-светлый, как быстрые ностальгические мысли. Степь расстилается во все стороны холодным молочным полотном. Её пространство кажется ужасно ясным, и кажется, что ес ли обладать достаточно хорошим зрением, то можно увидеть её всю, из края в край. Пьеро прижимается к стеклу, игнорируя тряску, и силится проникнуть взглядом вперёд, к горизонту, где серое небо и белый снег сливаются воедино. Дорога спускается в ложбину между пологими холмами, плавно вспухающими по бокам. На их склонах из-под снега выступают каменные столбы, изрезанные кропотливым узором странных символов. Они темнеют среди сугробов, словно впитывая свет, и от их архаичной угловатости веет чем-то старым и замшелым, похожим на содержимое подвала в одряхлевшем особняке. Снова всплывает в голове страшный потаенный подвал Квартиры и видения, проносящиеся перед глазами в его темноте. Пьеро помнит их смутный путь — по шпалам среди моря рыжего песка, потом в каньон и в тёмную шуршащую нору, за которой начинаются совсем уж перекошенные от странности места. И в конце пути — холодная пустота, где нет никого и ничего… Или всё же есть что-то? По спине начинают колко пританцовывать маленькие ледяные иглы. Должно быть дорога каждого колоброда начинается в рыжей пустыне, раз уж она так часто является и самому Пьеро… Так почему же конец этой дороги так страшен? В этот момент вдруг взгляд его замечает на горизонте пятно. Странное, и отчего-то жуткое, оно движется почти параллельно пути грузовика, и небо будто бы выцветает вслед за его движением, подергиваясь сумеречной маслянистой пленкой. Пьеро, как завороженный, наблюдает за ним — и вдруг вздрагивает, словно иглы, до этого только плясавшие вдоль спины, вдруг впиваются в кожу, заставляя выгнуться дугой. Он вдруг отчётливо чувствует на себе взгляд — холодный и пустой, как дыра в каменной чешуе мостовой, куда ни с того ни с сего проваливается нога в потемках. Хочется бежать, скакать, прятаться и ползти — лишь бы скрыться от этого жуткого холода. Пьеро отшатывается от окна и спрыгивает со своей койки на пол, но взгляд все не отпускает его. Воздух пронизывает вой, широкой волной стелющийся над Степью, как ветер, и будто бы уносящий с собой все мысли, оставляя лишь ледяной страх. Из кабины грузовика выскакивает бледный как полотно Франт, что-то говорит быстро и мягко, но ничего не слышно, кроме всепоглощающего воя. Пьеро зажмуривается, обняв колени и уткнувшись в них лицом, и сидит так, пока вой не стихает, а в глазах не начинают плыть причудливые цветные пятна. Подняв взгляд и проморгавшись, он первым делом видит Безымянного, невозмутимо сидящего на своей койке. Тот осматривается, приглаживая взъерошенные ото сна волосы, пока Франт где-то сбоку гремит коробками и кружками. Безымянный делает глубокий вдох, и вдруг произносит каким-то не своим глухим голосом, — Это Зверь бродит по земле мертвецов. Кружка, выпавшая из руки Франта, с металлическим стуком падает на пол и прокатывается по полу к ногам ничего не поднимающего Пьеро. Вместе с ней день неумолимо перекатывается в вечерние сумерки.