Квартал

Фея едва не спотыкается о крысу, шныряющую по четвёртому этажу в потемках. Пробирается через коридор, отчего-то кажущийся непривычно длинным, ссыпается по лестнице, словно колченогое перекати-поле. Квартира подернута суматохой и деловым копошением. На площадке третьего этажа вытащены и составлены вместе какие-то ящики, пахнущие табаком, пряностями и чем-то ещё не вполне понятным. Из-за занавесок доносятся кряхтение и тихая ругань. Фея подцепляет в суете слегка подсохший бутерброд и, с хрустом перетирая его деснами, добирается до самого низа лестницы. Здесь пока ещё царит тишина. Кухня, обычно населённая кем-то и старательно заполненная шумом и запахами готовки, нынче девственно чиста и пуста. Но это не единственное новшество: Фея с удивлением замечает, что дверь в комнату Якова, обычно закрытая наглухо и чуть ли не запертая на ключ, теперь распахнута настежь. Пользуясь отсутствием обуви, он подходит ближе — бесшумно, как и полагается — и замирает у порога, заглядывая внутрь. В дальнем углу, освещённый лампой, сидит Хозяин Квартиры, согнувшись над письменным столом. За его спиной вдоль стены громоздко маячит что-то вроде барной стойки. Резное дерево, когда-то, вероятно, блестевшее от лака, теперь покрыто неряшливой вязью сколов, порезов, царапин и ожогов, словно тело старика, побывавшего во многих передрягах. Ловчий рассматривает эту конструкцию с подозрением — на кой черт кому-то понадобится такое в спальне? По сторонам, теряясь в сумерках комнаты, темнеют шкафы — со стеклом и без, они высятся от пола до потолка, словно чьи-то огромные гробы. Фея чувствует, как за их створками шепчутся листы бумаги, упакованные в коробки с подписями угловатым безликим почерком, как невидимая пыль тихо оседает на чехлы, в которых спрятаны рубашки, жилеты и халаты. Между потолочных балок тянутся толстые жилы отопительных труб, под ними — протянутые от стены к стене бельевые верёвки с подвязанными пахучими пучками сон-травы, вроде тех, что вешают, чтобы уберечься от сглаза и бессонницы. Среди пучков белеют странные прямоугольники — Фея не сразу понимает, что всё это — моментальные фотографии, сделанные, как видно, за немалый срок. Понять, что изображено на них, чересчур сложно. Очертания цветовых пятен на бумаге напоминают портреты, но слишком уж мутные, чтобы хоть что-то можно было разобрать. Ловчий вытягивает шею, приглядывается так и эдак, но всё без толку. Порог предательски скрипит под ним — и Яков тут же, не поворачивая головы, интересуется: — Зачем пришёл? Фея, застигнутый врасплох, неловко покашливает, словно бедный родственник. Яков глубокомысленно кивает, и спрашивает снова, — Не поставишь ли заодно подпись в ведомости? Середина зимы — время приводить дела в порядок. — В какой ещё ведомос-сти? — Ты теперь живёшь в Квартире, дорогой мой домочадец, — Хозяин наконец разворачивается на стуле, — А значит за тебя, как за Ловчего, Муниципалитет ещё с осени должен выплачивать пособие. Мелочь, но в хозяйстве пригодится. Фея хмыкает, осторожно переступает через порог и по мягкому ковру добирается до стола. За барной стойкой обнаруживается кровать, застеленная суконным покрывалом. На внутренних полках вместо бутылок и закусок, которым как будто бы полагается быть в такой мебели, пристроены потрепанные книги, склянки с пилюлями и порошками, и старый — вероятно, ровесник стойки — рычажный дробовик со спиленным прикладом. Спальное место достаточно странное по меркам нормального быта, но Фее прежде приходилось видеть и не такое. Комната изнутри кажется куда больше, чем при взгляде из коридора, и густой дух сон-травы, смешиваясь с запахом чернил и старой бумаги, бьёт в ноздри с удивительной силой. — Где подпис-сывать? — он кивает на столешницу, полностью скрытую под толстыми конторскими книгами, чеками и целым ворохом мелких квитанций. Яков выдвигает из общего месива заполненный на печатной машинке толстый гербовый лист, озаглавленный как «Заявление». Внизу, на отведенном для этого месте, чернеет невразумительный росчерк — очевидно, подпись самого Хозяина. Фея, порывшись в карманах, достаёт на свет потускневший перстень-печатку. Яков находит и разогревает сургуч на спиртовке. Рядом с росчерком на листе появляется бурая печать с маленьким гербом в виде зуба. Подписываясь подобным образом, Ловчий косится на столбики бухгалтерского учёта, выведенные на пожелтевших книжных листах пополам с приписками о поломках и порче вещей. Недоуменно интересуется, — Зачем такая бюрократия? Яков стягивает с носа латунное пенсне, смотрящееся по меньшей мере забавно при его рубашке с пышным воротником и галифе из узорчатой ткани. — А ты попробуй содержать Дом — узнаешь, — он поднимает глаза на собеседника, — Сейчас от жильцов осталась от силы половина — потому и проще. Но и вам нужно, чтобы на столе была еда, а в трубах — вода, чтобы крыша не текла и из окон не дуло, чтобы у Спокойника были питательные капельницы, а у ребятни — карманные деньги. Он ненадолго замолкает, очевидно, вспомнив о младших квартирантах, странствующих сейчас неизвестно где. Лицо его тревожно морщится, и продолжает он уже другим, более тусклым голосом, — В прежние времена, ещё когда Граф был здесь Хозяином, он чуть не проворонил всё к чертям — а тогда доходы Дома были куда солиднее. И его наследство, и выигрыши Покера, и лавка Искандера с заморскими диковинками… — он закатывает глаза, и будто бы даже становится моложе на несколько лет — так, во всяком случае, кажется Фее. — Теперь всё куда проще. Зрячий больше не прорицает — только делает свой табак невесть из чего, да сбывает торговцам колдовством и в Высокий. Может и ещё куда, конечно — кто ж его знает. Остатки наследства лежат в банке в Закатном городе — с них приходит неплохой процент. За ребятишек и вас, Ловчих, до сих пор приплачивает Муниципалитет, что странно, к слову, — с подозрением покашливает Яков. — А что же ты? — Фея осторожно присаживается на краешек кровати. Хозяин Квартиры хрипло вздыхает. Лицо его стремительно стареет снова, а волосы чуть отрастают и чернеют — подстать собеседнику. — Я веду дела. Всё, что у меня было, я отдал этому месту и этим людям — даже сон. Если ты о деньгах, то и у меня был неплохой капитал в прежние времена, но большая его часть ушла на то, чтобы привести Дом в приличное состояние, да и прочие обстоятельства… — он мнется, бросая долгий взгляд на стойку, — Если упростить, то он тоже приносит процент, пусть и меньше, чем мог бы. Яков массирует виски. От него веет усталостью, тревожными мыслями и дурными снами. Фее невольно вспоминается их поход в Пустынь, и вороватый Барка, согласившийся подговорить Миккеля на лихое дело в обмен на один только взгляд в глаза. Несомненно, способность заглядывать в чужие души сказывается на мышлении специфически и развивает нездоровое любопытство — но каким же безумцем надо быть, чтобы заглядывать в Хозяев, собенно, в таких, как Яков? Тот, тем временем, встаёт со стула и, неторопливо пересекая комнату, туманно сообщает, — Нужно проверить котельную. Ловчий молча наблюдает, как он отпирает дверь в противоположной стене, почти незаметную в полумраке среди шкафов, и скрывается за ней. Из-за двери веет жаром, в тёмном помещении за ней что-то бурлит и гудит, но стоит ей закрыться, как звук и жар снова становятся незаметны. Фея остаётся один. В чужой комнате, ещё и хозяйской, ему не слишком уютно — и потому он спешит покинуть её. У лестницы он едва не сталкивается со Зрячим, которому в светлом коридоре первого этажа двигаться слишком несподручно. В тонких пальцах его какая-то мятая тетрадь и ветхий расшитый серебром кисет. Негромко поздоровавшись, он скрывается в комнате Якова с деловым видом, словно спешит на важное совещание, и вскоре возвращается из неё так же поспешно — уже без своей ноши. Общая суета утихает только к ужину, когда все нужные бумаги, как видно, оказываются разобраны, все припасы — посчитаны и учтены, а все незадачливые крысы и мороки разогнаны шумом и сутолочью. За столом собирается вся Квартира — сверх того к жильцам присоединяется Грааль, приведённый Канюком из Высокого. Ловчий сутулится вдвое больше обычного, неловко ждёт, пока ему подберут стул по размеру, и в целом старательно пытается продемонстрировать благодарность за оказанное гостеприимство, то и дело переглядываясь с Феей. Тот лишь пожимает плечами — ему подобное приглашение кажется странным, но, с другой стороны, всякому Дому нужны союзники на стороне. Вместе со снегом и холодным бряцанием кольчуги, Грааль приносит и мрачные вести: по слухам, в Квартал возвращаются МакКлейн и Охотник. Почти всё время за ужином только и спорят о том, удалось ли им схватить кого-то из беглых квартирантов, и начинают даже обсуждать потенциальную диверсию, направленную против Кухни или Муниципалитета — Спокойник изъявляет самое горячее желание возглавить операцию, но его убеждают подождать. Фея по большей части отмалчивается, и раньше прочих уходит наверх. Ему приезд Охотника, в сущности, безразличен — с квартирантами или без, он едва ли помешает совершению мести, когда придёт время. Хромому от хромого далеко не уйти, как ни старайся за кем ни прячься — всё едино. Эта мысль успокаивает Ловчего. Отчего-то его клонит в сон — то ли от пропитанной дурманом комнаты Якова, то ли ещё от чего, поди разбери. Засыпая, он задумчиво прислушивается к бурлению темной маслянистой жидкости в стенах, и ему всё мерещится Хозяин Квартиры, вечно усталый, не спящий из-за кошмаров, сводящий в своих конторских книгах цифры и подкручивающий разводным ключом краны на толстых пульсирующих трубах. *** Кокаин хорошо помнит, как началось их партнерство — во всяком случае, ему нравится называть это таким образом. Другие могут назвать это службой — и, пожалуй, будут правы. Он помнит. Неуверенное квартальное лето близится к концу, и на некоторых улицах уже во всю царит осень. Мокрые булыжники, прелая листва, голодные жёлтые окна — в ту пору Кокаин устраивается кем-то вроде секретаря к одному замшелому колдуну в отдалённой части Высокого и всякий раз ему приходится возвращаться в Криводомье в глухих сумерках — в Дом, но не Домой. Работа, мягко говоря, пыльная, но у старика есть преимущество перед другими работодателями: он платит вперёд и платит чистой монетой. Кокаину безразлично, откуда берутся эти деньги, к тому же в зарастающей паутиной квартирке с поющим в трубах ветром и скрипучим паркетом полным полно книг и свитков, копаться в которых — одно удовольствие. Разумеется, только после того, как на руках его оказываются непроницаемые перчатки. Очередной вечер — очередная дорога через тёмные кирпичные переулки. Только вот всё идёт вовсе не так, как должно быть. В одном из дворов на шею ему вдруг накидывают удавку, а затылок вспыхивает яркой болью от удара чем-то тяжёлым — не то дубинкой, не то камнем. Он слышит, как вокруг суетятся, низкорослые тени, болтающие на неразборчивом шуршащем наречии. Без лишних уточнений ясно — это Табаки. Вечно иссушеные отравой, голодные и хищные, с обломками ножей за потертыми поясами. Руки и ноги завязывают верёвками, готовятся волочь по подземным подвальным ходам в давильни на Кривощеной. Не выпутаться, сколько ни старайся. Дотянуться бы до револьвера в кармане… Он хрипит, пытается закричать, но рот затыкают жухлой тряпкой. Табаки уже примериваются пропихнуть его ногами вперёд в узкое тёмное окно у самой мостовой — как вдруг, издали раздаётся властный окрик. Голос, тогда ещё толком незнакомый ему, командует и приказывает — так, как могут приказывать только Хозяева. Как мог бы приказывать и он, если бы не их заговор… Слова гулко звучат в тёмном безлюдном дворе, похожие больше на заклинание, чем на обычную речь. Табаки трепещут и, распоров верёвки, поспешно скрываются в подвале. Нежданный спаситель, опираясь на трость, подаёт Кокаину руку, — Ну здравствуй, архивариус. С тех пор прошло уже довольно времени, а Кокаин всё не может забыть той встречи. Странной, внезапной, похожей больше на сцену из дешёвой оперетки. Тогда Йотун долго расспрашивал его о работе с книгами, о манускриптах из коллекции колдуна и его собственной. Они говорили почти на равных — впоследствии такого не повторялось ни разу. За время разговора Кокаин успел довериться ему — даже почти перестаёт видеть в нем ненавистного Хозяина, жадного до власти и жестокого у чужим судьбам. Он оказался безнадёжно очарован — и интересом к своим трудам, и туманными обещаниями, и самим знакомством с человеком столь могущественным и, как ни странно, наделенным столь тонким умом. Чем чаще Кокаин вспоминает эту встречу, тем с большим сомнением относится к ней. Насколько она была случайна? Как же должно было ему повезти, чтобы сам Хозяин Кухни спас его от кучки тщедушных людоедов? Разве бывает у таких как Йотун хоть что-то случайное в жизни, и не было ли это всё — лишь спектаклем, чтобы заполучить в свое распоряжение полезного человека? Кокаин вздыхает и морщится. Первое очарование близкого знакомства с Хозяином давно уже прошло. Но разорвать договор и партнерство с ним означает поставить себя на край гибели, да и платит он щедро, куда щедрее, чем старый колдун или кто бы то ни было ещё. Только бы довести дело до конца — тогда можно будет вздохнуть свободно. Тогда можно будет говорить только с теми, кому он действительно будет интересен, с теми, кто будет любить его и восхищаться им… Он вдруг замирает, чувствуя холодные пальцы, сжимающиеся на плече казённой хваткой. Из-за спины механически предлагают: — Предъявите, пожалуйста, ваши документы. Кокаин оборачивается, стараясь разглядеть незнакомцев, скрывающихся за краем капюшона его плаща — медленно, словно шарнирная кукла. Потом поворачивается на каблуках, стараясь удержать равновесие на скользкой мостовой. Перед ним — трое Тех-что-в-форме. Тусклые каски, серые мундиры, пахнущие канцелярским безмолвием, и лица — невидимые, скрытые за тканью, плотно опутавшей их головы. В их облике теперь есть что-то особенно жуткое, ещё более неестественное, словно, спрятав лица, они почти совсем перестали притворяться людьми. Кажется, что под бинтами нет ни рта, ни носа, ни глаз — ничего лишнего, что может помешать славному делу Муниципалитета. — Предъявите ваши документы, — повторяет тот, что стоит ближе. Голос звучит как-то странно, будто бы вовсе не из горла, а откуда-то из груди, где, будь Тот-что-в-форме чем-то вроде старинного автоматона, мог бы прятаться небольшой проигрыватель. Холодные пальцы, как механизм капкана, крепче сжимаются на плече — кажется, ещё немного, и кости захрустят под ними. Кокаин судорожно хватает ртом ледяной воздух, роется в карманах плаща — но там нет ничего, кроме револьвера и нескольких монет. — Документы у меня не с собой, господа, — выдавливает из себя он, натянуто улыбаясь в попытке уловить хотя бы тень эмоций у троицы напротив. Сейчас внезапное спасение от Йотуна — пусть и заранее срежиссированное, совсем не помешало бы. Но его, как на зло, похоже совершенно не предвидится. Те-что-в-форме молчат некоторое время. Пуговицы на мундирах тонко поблескивают в свете уличного фонаря. Спешить им будто бы вовсе некуда. Тот, что держит Кокаина за плечо наконец произносит, — Пусть так. Стоящий по левую руку от него невозмутимо предлагает, — Тогда мы можем выдать вам справку. Третий приоткрывает сумку-планшет, прикрепленную к широкому ремню. Из неё раздаётся бумажный шелест — ничуть не похожий на шелест страниц, столь привычный Кокаину, о нет! Так, должно быть, шелестят жёсткие щётки, отчищающие кости от лишней плоти в мастерской таксидермиста. Так шуршит верёвка, затягиваемая на шее жертвы гарроты, прежде чем ей пережмут трахею и сломают хребет винтом. В этом звуке есть что-то недоброе, зловещее — настолько, что он, вздрогнув, инстинктивно приседает и заламывает цепкую руку, вывертываясь из пальцев Того-что-в-форме. Он бежит быстро, каблуки стучат по выступающим камням мостовой как в лучшие годы, когда он ещё был достаточно весел, чтобы танцевать на улице. Вслед ему ничего не говорят и не кричат — только улица вдруг заполняется холодным дробным стуком тяжёлых ботинок. Те-что-в-форме двигаются ровно и чётко, словно выполняют какое-то спортивное упражнение. Кокаин сворачивает раз, другой, петляя и пытаясь сбросить хвост. Он уже жалеет, что оставил свою тесную келью — словно по чьей-то злой воле, вокруг нет ни души. Это одна из самых глухих частей Квартала — рукой подать до Пустыни, только вот добраться до неё он едва ли успеет. Ему неизвестно толком, в чем заключается суть справки, которую ему собираются выдать, но что-то внутри подсказывает: ничего хорошего в этом точно нет и быть не может. Стук ботинок звучит всё ближе, нарастающий, неизбежный, грохочущий. Кокаин выбегает на перекрёсток — улица пересекается с другой, уходящей вниз сплошным заледенелым спуском. Он оборачивается — лишь на миг — чтобы увидеть, как Те-что-в-форме настигают его. Их безликие головы неподвижны, руки и ноги ритмично двигаются, поднимаясь и опускаясь одновременно у всех троих, словно кто-то руководит ими, как марионетками, дергая за тонкие лески. Ближайший из них врезается в беглеца, словно забыв о необходимости остановиться. Они оскальзываются, вместе падая, и кубарем катятся вниз по гладкой мостовой. Железные пальцы смыкаются на тонкой шее Кокаина, оставляя все меньше пространства для дыхания. Ветер бьёт в лицо, спина немеет от холода и боли, встречаясь с волнистыми неровностями льда и выступающих булыжников. Он всеми силами пытается стряхнуть с себя Того-что-в-форме — но всё без толку. — Не препятствуйте получению справки, пожалуйста, — невозмутимо раздаётся откуда-то из недр серого мундира — так, словно ничего особенного не происходит. Кокаина пробирает дрожь. Улица делает плавный изгиб — он пользуется этим, чтобы перевернуться ногами вперёд. Только вот избавиться от безликого спутника это ничуть не помогает. Становится почти невозможно дышать — передавленным горлом никак не ухватишь морозный быстрый воздух. В глазах темнеет, безлюдные дома со слепыми окнами проносятся мимо, словно кадры мрачного немого кинофильма. В пустых проемах дверей мелькают фигуры в длинных балахонах — белых, чёрных и красных, с костяными зловещими масками на лицах. Духи, предвещающие смерть. Прежде Кокаину доводилось видеть их лишь на иллюстрациях в ветхих книгах. В сущности, именно в этих книгах — старых, пыльных, погрызенных крысами, да в мечтах о заслуженном Доме прошла чуть ли не вся его жизнь. Разве стоили они того, чтобы не видеть ничего кроме мёртвых страниц и пустых грёз — да так и сдохнуть ни за что на холодной улице с казенными пальцами на горле? Ответ он найти не успевает: всё тонет в глухом ударе об огромный сугроб, в котором скрываются с головой оба: беглец, и преследователь. Снежное холодное нутро проглатывает их, словно пасть злыдня-великана, обернувшегося холмом. Несколько мгновений и Кокаин, и Тот-что-в форме лежат неподвижно. Пальцы, сжатые на шее, медленно ослабляют хватку. Воздух натужно заполняет горло, Кокаин хрипит и дёргается, пытаясь высвободиться из снежного плена. Отчаянно работая руками и ногами, он выбирается на мостовую. Тело саднит и пульсирует медленно разгорающейся болью — такой, какую он, пожалуй, прежде никогда не испытывал. Кажется, совсем скоро она станет только сильнее — а значит закончить погоню пора уже сейчас. Тот-что-в-форме карабкается следом — потрепанный, но по-прежнему непреклонный. Он пытается встать на ноги, оскальзывается и снова пытается. Движения его вымученны и неловки, но в их механическом упорстве опять-таки есть что-то неумолимо жуткое. — Не препятствуйте вручению справки, — снова предупреждает он. Кокаин, цепляясь за неровности мостовой, отползает назад, не в силах встать на ноги. Рука сама находит карман. Пальцы ложатся на рукоять, взводят курок и надавливают на спусковой крючок. Улица вздрагивает от серии громких хлопков, ладонь Кокаина обжигают пороховые газы, вырывающиеся из барабана револьвера. Тот-что-в-форме успевает сделать не больше пары шагов — и падает в сугроб, нелепо вытянув руки по швам. Встать он больше не пытается. Кокаин несмело оглядывается, ожидая новых преследователей, но улица пуста. Он сползает вниз по мостовой, стараясь не смотреть на распростертое в снегу тело. Перед ним расстилается пустырь — тот, на котором раньше стоял Дом, ставший ныне Пустынью. Поднимаясь на негнущихся ногах, он делает несколько неловких шагов, ещё и ещё — вглубь пустыря, огибая груды мусора, скрытые снегом. Очередной шаг оказывается неожиданно широким — и Кокаин спотыкается, снова падая и медленно скатываясь по уходящим вниз ступеням. В глазах его снова темнеет, веки закрываются. Последнее, что он видит, прежде чем провалиться в бредовый сон — узкая полоска света между приоткрытой дверью и косяком. Кто-то невидимый хрипло посмеивается и удивлённо восклицает: — Смотрите-ка кого к нам нынче черти принесли!