связанные одной цепью

Бессмысленная ночь. Отвратительная ночь с едким запахом пота, сигарет и пыли. Тошнотворная ночь с привкусом рвоты на языке и саднящим горлом. Убийственная ночь по уровню ломоты в костях. Сида бросало то в жар, то в холод. То притягивал к себе плед, то яростно спинывал в ноги огромным комом. Бесконечно вытягивал и подтягивал ноги, бесконечно крутился и ежился. Они не спали оба. Один из-за своего состояния, другой из-за невозможности уснуть рядом с ним. Джон сидел на полу и привалился округлой спиной к кровати, пока на той корчился Сид. Какую еще более унылую вечеринку можно представить? По радио, чтобы разбить эту тишину, бубнил диктор про успехи какого-то местного турнира по бильярду. Какая тупость. Комнату освещала тусклая прикроватная лампа, которая выделяла только рыжую макушку и бросала на противоположную стену пугающе-огромные тени Сида. Словно он превращается в монстра с огромными когтистыми лапами и ужасно длинным туловищем. Сид весь день, вечер и ночь крутился на кровати и тяжело вздыхал. Мокрая подушка от пота была слишком нагретой, простыня под ним скомкалась в жаркий ком и мешала. Пугающая мысль, что именно так ощущают себя люди перед смертью, не покидала голову. Невозможность хоть что-то съесть, ломота в теле, перепады температуры и отвратительная головная боль. Уткнувшись лицом в душную подушку Сид накрыл уши руками. Это радио превращалось в белый шум и сводило с ума бессвязной речью. Свет лампы резал по глазам. Запах сигарет Джона пробирался в ноздри и вызывал очередной приступ тошноты. Сид потерял всякое спокойствие и возможность найти комфорт хотя бы в плане своего положения на кровати. Тело просто сбунтовалось — крутило, болело, ныло, сводило и зудело. — Джон? — с полным мучением в голосе позвал Сид, поднимая голову от подушки. — М? — безразлично отозвался тот с пола. — Блин, я в аду каком-то. — Температура? — Нет. Ну, в смысле и это тоже, но просто пиздец какой-то. Я подыхаю. Нытье Сида хоть и понятно, но изрядно раздражало. Или раздражало то, что Джон бессилен перед его страданиями? И с каждой жалобой ему ничего не оставалось, кроме как пожать плечами и обронить нервное «ты сам этого добился». Такое уже происходило, и ни к чему не привело. Пару раз Джон игнорировал это, но с каждым днем и с каждым часом это становилось все невыносимее. Тяжелый вздох и легкий стук пальцем по сигарете. — Никто еще от ломки не сдыхал, не гони хуйню. Это не то, что хотел услышать Сид. Раздалось очередное шуршание постельным бельем и шумный вздох куда-то в подушку. Безучастность Джона ни капли не помогала. Только вызывало больше недовольства и желание выплеснуть весь этот ком на Джона. Может, поэтому Сид позвал его быть некой мишенью. Заурчал голодный желудок и отозвался меркой изжогой в раздраженном после рвоты горле. Сид перекатился на спину и посмотрел в потолок с желтыми потекам. Рука беспомощно легла на горячий лоб. Пару раз стукнула по лбу запястьем и каждый раз все сильнее и сильнее, пока зубы не стали стучать сами об себя. Зачем Сид это делал — он и сам не ведал. — Давай молиться, — внезапно обронил Сид и сглотнул, после чего поморщился. — Пиздец, у тебя точно мозг поплыл. — Заткнись. В смысле… ну, давай молиться? Ты ж в школе чё-то учил наверняка. — Я таблицу умножения и алфавит не знаю, а ты еще просишь молитвы помнить. Совсем что ли тронулся? И снова никакой помощи. А где искать эту самую помощь, если не можешь стать для себя этим твердым плечом? Если собственное плечо раскалывается на куски? Сид уложил руки вдоль тела и постарался представить, что где-то там наверху гипотетически его кто-то там слышит. Или грешно думать такими формулировками — вдруг там сверху обидятся? Но в такие моменты отчаяния очень хотелось верить, что все же не ты вершитель собственной судьбы, а кто-то другой — пусть даже старик на небесах. Из носа мерзко текли сопли. — Боже, если Ты там где-то есть… Я не хочу умирать. Я типа многое всякое говорил, что хочу умереть и все такое, но не щас. Не сегодня и не на этой неделе хотя бы. Я чувствую себя нереально хуево и … прости, если Ты не любишь маты. Ну я короче про то, что мне плохо. Избавь меня от страданий и мучений. Но не смертью. Ни одни обезболивающие не действовали. Ни одна хуйня мира не спасала разлагающееся тело. И, к сожалению, нет таблетки, которая спасет разлагающийся мозг. Рыба гниет с головы. Сид подтянул руки к отросшим волосам на висках и зацепился за них. Это не первая ломка. Бывало разное. Но каждый раз до дикой паники накрывало мыслью, что это предел тела и однажды оно не выдержит. Либо тело, либо сам Сид. — Я боюсь смерти. Я не хочу уходить. Мне… пока рано? Я не знаю, решай Сам, а я … просто приму это. Джон хотел было сказать, что все это зависит от самого Сида, но промолчал. Вся эта сцена навеяла только ассоциации с неизлечимо больными, которые ищут успокоение в великой вере. Что все будет так, как нужно кому-то там. Снимают с себя ответственность? Наверное, и Сид был тем самым неизлечимым. И отвратительно безответственным. — … мне еще столько всего нужно увидеть. Не знаю что, но наверно есть такое… Ну, новые выпуски комиксов хотя бы. Голос совсем стихал, переходя в шёпот. Сид говорил и без того не во всю свою мощь — в его голосе слышался хрип, что-то сдерживающее, словно он не хотел, чтобы Джон его услышал. Примерно на уровне громкости радио, но при этом всем Джон прекрасно его слышал. И не мешал. Наверное, где-то глубоко внутри Сид был благодарен за это, если бы все его внутренности не било током. Сид так и лежал в окружении своих верных спутников этих дней — одиночеством, болью и страхом. И вечным запахом сигарет. Этим тошнотворным запахом сигарет. И бесило то, что их запах вообще вызывал такие чувства. Когда-то любимая забава теперь стала настоящим испытанием. И таких открытий с каждым часом все больше. А вдруг Сид и правда скоро умрет? Накрывая нос ладонью, Сид стиснул другой рукой ком простыни. — Джон, я не хочу умирать, — голос Сида дрогнул, и вместе с этим замерло сердце Джона. — Но я же умру, если не завяжу с этой хуйней, — судорожный вздох. — Либо она меня убьет, либо я сам себя. А потом ты останешься один. Тебе нужно искать мне замену. Ты будешь скучать по мне? Никакого ответа. — Будешь скучать или нет? Тебе настолько наплевать на меня? Тишина. Сид шмыгнул носом и качнул голову в сторону затылка Джона. — А? Кого еще, как не меня, ты будешь поливать грязью и всеми помоями, блять, мира? Голос ужесточился. — Кто, кроме меня, будет тебя терпеть? Кто не даст тебе сдачу? Почему на Стива не нарываешься? Потому что он одним кулаком тебя снесет. Смеешься над слабыми, хотя сам слабак! Нависло напряженное молчание, перебиваемое только унылым бубнёжом из радиоприемника о пожаре в соседнем районе. Сид сверлил взглядом этот освещаемый затылок и еле сдерживал порыв вырвать все крашенные волосы. — Ты так меня бесишь, когда молчишь. Блять, то не заткнуть тебя, то не заставить говорить. Хули язык опять в жопу засунул? Джон поднялся на ноги в своих неуклюжих трусах расцветки как, блять, форма евреев, и повернулся к Сиду лицом. Лампа озарила всю его усталость на лице, скопленную за этот день. Полуприкрытые веки частично скрывали глаза, которые сейчас выглядели особенно пугающе черными. Игра света и тени утяжеляла черты лица, особенно подбородок, делая его физиономию еще более страшной, чем она есть на самом деле. Выглядел устало и сурово, словно достанет, блять, биту и уебёт. — У меня так болит голова от твоего вечного нытья. «Джон, я ща сдохну», «я умираю», бла-бла-бла. Так умирай, блять! — произнес едко Джон и зажал рот Сиду ладонью, прижимая его горячую голову к подушке. — Ты сам выбрал свой путь. И не ной. Джон поймал его взгляд. И только сейчас увидел мокрые глаза Сида с тонкими дорожками слез к уху. На контрасте в этих темных глазах стояло настоящее призрение — в этом прищуре, в этих синяках и мешках, в этих хмурых бровях. — В Бога резко уверовал, да? А хули раньше не верил, когда спокойно колол в вену всю хуйню света? Думаешь, Он там чё-то порешает сверху? Нет. Потому что ты сам отвечаешь за себя. И отвечаешь за весь этот пиздец, к которому сам пришел. Так что завали ебало и заканчивай свое бесконечное нытье. Частое дыхание Сида обжигало руку Джона, от которой пахло тем самым мерзким запахом сигарет. Но в сочетании с его кожей это было не так противно. Сид лежал смиренно, вжимаемый горячей ладонью в горячую подушку. Горячее дыхание жгло, горячий взгляд Джона бесил. Летящие слюни падали, слова кололи. Сид сжал руку Джона и отвел от своего лица, продолжая впиваться в нее пальцами до белизны. — Какое же ты хуйло. И ты мой друг? Да одно унижение общаться с тобой. Ничего лучше, чем срываться на меня, не нашел, да? — Не нашел. Потому что больше общаться с тобой не о чем. Мозги свои давно иглой продырявил. Хотя их и так до этого было не так уж много. Сид прорычал и со всей силы укусил Джона за руку. Он почувствовал напряженные сухожилия под зубами. И как они каменеют от попыток Джона вырваться. Тот заколотил Сида по плечу тысячу раз в минуту и с большим усилием все же вырвал руку, прижимая ее к груди, как раненное животное. — Блять, Сид! Какого хуя? — возмущенно сказал Джон и слез с кровати, которая во время всех их ссор жалобно скрипела. И был шанс, что скоро она не выдержит таких испытаний на прочность. Сид злобно улыбнулся и молитвенно сложил руки, смотря на Джона. — Боже, если Ты реально есть, сделай так, чтобы Джон Лайдон не срал сто лет. — Пиздец, Сидни, что за детский сад? Все сказал? — Ну еще и чтобы хуй не стоял. — Отлично, — скучающе отозвался Джон и пошуршал в какой-то коробке Что он там видел в темноте — неизвестно. Но через время Джон все же нашел то, что искал, и вынырнул из коробки с находкой. — Так и запишем — «Страх Сида Вишеса — запор и импотенция». Джон вернулся к кровати и протянул тюбик разогревающей мази. — Колени еще болят? Сид долго сверлил его взглядом, словно ища в словах какой-то скрытый наёб. Но голос Джона был особо тихим и особо спокойным. Хотя тот умеет гениально пиздеть. К своему стыду, Сид за все годы общения так и не смог научиться различать это. — Ну болят, и чё? — Ну и ничё, — дернул Джон плечами и стал натирать свою руку после укуса. Тощая спина с торчащими позвонками и острыми лопатками наклонилась чуть вперед, зажимая мазь между такими же острыми коленями, которыми спокойно можно было выколоть глаза. Сид смотрел на эту спину и как отражается от кожи свет. Даже этот свет бил по глазам. Кажется, если Бог и есть, то у него не работает телефон от мира. По комнате разошелся яркий аптечный запах. По радио тихо бубнили новости политики, но уже этот шум не казался таким навязчивым. Веки тяжелели, несмотря на общую напряженность. Что-то в этой костлявой спине было успокаивающее. Потом, когда Джон намазал руку, кинул тюбик мази через плечо назад для Сида. Тот подхватил его, шмыгнул носом и с кряхтением сел на кровати, сгибая колени. Джон встал на ноги и скруглился возле радио. — Рука еще болит? — Ну болит, и чё? — Ну и ничё. Пошел нахуй. — Сам пошел нахуй, — беззлобно ответил Джон, выключая радио.