связанные одной цепью

Несмотря на все эти драмы, Джон не следил за Сидом каждый час. Джон не робот, и ему нужен, как минимум, сон. Иногда он выходил на улицу в магазин или проведать семью и друзей. И часто специально задерживался на улице, чтобы ловить взглядом какую-то жизнь и ощущать свободу. Быть частью большого мира большого города, а не узником четырех стен с разлагающимся другом под боком. Если бы он знал, на что соглашался, то точно отказался. Сид становился с каждым днем невыносимее. И эта обязанность сиделки сдавливала горло Джона — удушала, не давала спать, отдавала какими-то тупыми уколами в совесть, будто там есть что колоть. Вокруг так и крутилась жизнь, кто-то там щебетал уже о меню на Рождество, кто-то обсуждал свои рабочие отчёты, от которых только и тянуло мерзко срыгнуть. И Джон в такие редкие для себя моменты ценил всю эту живость нынешнего района Сида, пусть и далекого от его родного и привычного. Здесь, возле квартиры Сида, было все немного богаче. Но это только на главной улице. А если забраться в самые дворы, в самые покосившиеся крыши, в самые заброшенные машины с выбитыми стеклами и в самые разрисованные фасады... Именно здесь происходит настоящая жизнь, которая даёт выдохнуть полной грудью. Настоящая жизнь без притворства и фальши. Настоящий неприглядный уголок Лондона с близкими к сердцу развалинами. Вид удручающий, воздух сырой и тухлый, но что-то в этих выпавших кирпичах было приятное. И пусть холодный ветер из переулков треплет обрывки объявлений, перекатывает пустые банки пива по бортику песочницы, все это ощущалось чем-то настолько естественным и безобидным. Чем дальше Джон плутал по пустынным дорожкам, тем больше ощущал то потерянное чувство комфорта. Так и тянуло сказать какое-то сопливое «Я дома». И сейчас Джон решил задержаться — присел в каком-то одинаковом дворе с сигаретой и банкой прохладного пива, что руки сводило от холода. Он бы с радостью расслабился, но в голову забралась ужасно навязчивая мысль. Часто Джон параноидально оглядывался по сторонам, не узнал ли его кто, не крадется ли какой-нибудь фанатик с ножом. Впрочем, он мог быть что фанатиком королевы, что самой группы — в любом случае прикончил бы. Джон верил в возможность быть следующим Джоном Ленноном. Точно, еще один Джон. В этой стране явно большие проблемы с фантазией. Пока Джон поднимал голову для глотка, пристальный взгляд из-под полей шляпы косился в сторону местной детворы. Компания лилипутов замерла где-то вдалеке возле горы шин и смотрела в сторону Джона, один из их племени продолжал прыгать на резиновом мостике. Остановил его только хлопок детской ладошки по пузу и краткий кивок. Узнали и хотят либо автограф, либо смерти. Сам Джон уже готовился уворачиваться от летящего камня или обломка ветки. Рука плотнее стиснула банку пива, а нога пару раз нервно дернулась. Та мелкая армия крошечных карликов двинулась в сторону Джона, что он заметил боковым зрением, но упорно смотрел прямо перед собой. Ну пиздец. Их шаги становились все громче и громче, а желание побега становилось все ярче и ярче. Однако чувство угрозы от детей с каждой минутой становилось все тише. Наконец, эта бригада карапузов из около шести детей облепила облупленную скамейку. И, видимо, их главарь — который с сухой корягой в руках, что царапала песок за ним — оглядел друзей. — Ты же Джон? — спросил шепеляво он с долей вызова в голосе. — Допустим, — пожал плечами Джон с максимально спокойным лицом и посмотрел на малого, хотя глаз заприметил биту у одной из девчонок. На его косвенное согласие дети заоглядывались друг на друга и с восторгом зашептались. И вместе с этим Джон почувствовал облегчение — кажется, сегодня на него никто не нападет. С этой довольной мыслью он выдохнул дым вверх. — А где все остальные? — продолжил общаться их главарь, побритый под ноль. — Не знаю. Дома наверное. Почему я должен знать? Они мне кто? Они мне никто, ладно? — максимально брезгливо скривился Джон, чем вызвал смех у этих лилипутов. — А где Сид? — хором спросили две чумазые девчонки. Одна из них — круглая с щербинкой между передними зубами и тонким хвостиком, а вторая — тощая с пушистой гривой и битой в руках. Что за комичный дуэт? Джон задержал на них взгляд. Так вот какие фанатки у Сида. — Он такой круто-ой. Джон вздохнул, словно напомнили о чем-то тяжелом и неприятном. — Болеет, — не соврал Джон. — Подхватил какой-то неприятность на свою голову. Она и так и него пустая, а тут и вовсе продуло. Сопли текут, температура, лихорадит. Бредит еще. В общем, настоящая находка для врачебных опытов. Та, что с битой, грустно заскулила. — Я тоже болею, — подхватил мальчик, который прыгал на шинах. И показательно высморкался в рукав грязной ветровки. — Пусть выздоравливает. Блин, так хочется на ваш концерт, но родичи не отпускают. — Ну да, таким карапузам будет опасно, — согласился задумчиво Джон, выдыхая дым от сигарет наверх. Вот так новая целевая аудитория. Но в некотором плане вот такие дети нравились Джону куда больше, чем бесконтрольная масса. Хотя та самая масса забавно ведется на провокации. С детьми, конечно, такое не пройдет. Но в этом сборище сопливых лилипутов была такая приятная честность и открытость. Вот они — юные анархисты и бунтари. Может, следующее поколение завершит революцию, начатую нынешним поколением. Может, в них и вся сила и громкость? В детях, которые видят насилие с пелёнок? В тех, кто растёт в этих лондонских трущобах и прыгает по разваленным заводам? Точно так же, как и Джон. Остается верить, что эта окружающая грязь не застлит разум и взор. А наоборот пробудет что-то неудержимое внутри. Точно такое же, как внутри у Джона. — А споёшь нам? — спросил их главарь. — За сто фунтов, — прищурился Джон с улыбкой, отчего круглая девчонка особо громко захихикала и шмыгнула носом. Остальные только огорченно вздохнули. Огляделись между собой, озадаченно опустили грязные руки в дырявые карманы. — Могу шнурок дать, — сказал мальчишка с максимально недоумённым видом, словно и правда поверил в эти сто фунтов. Джон посмотрел на хмурые брови, на обиженно надутые щеки. И всё в этом виде так и навевало детской доверчивостью, искренность и честностью. Не растеряли бы ребята эти редкие для взрослого мира чувства. И когда-то именно эти чувства он увидел в Сиде, тогда еще Джоне, в настоящем идиоте в его идиотском прикиде. — Ладно, оставь себе это сокровище. Обувь держится на шнурках лучше, чем на вытянутых целлофановых пакетах, — вздохнул Джон и, поднимаясь с лавки, кинул бычок в уже пустую банку пива. Эту банку оставил на лавке и прислушался к дикому визгу и ругани, кому достанется эта реликвия. Видеть в мусоре что-то ценное — это так в духе эпохи. * Ничто так не радует дома, как тишина. Но в некоторых обстоятельствах именно тишина больше всего пугает. И сейчас тот случай, когда в квартире не было ни звука, ни какого-либо движения воздуха. Абсолютная пустота, словно квартира заброшена. Джон еще в начале забрал у Сида все возможные дубликаты ключей, поэтому, уходя куда-либо, запирал его в квартире с полной уверенностью застать Сида дома. По его словам, больше ни у кого нет ключей. Кроме Софи и Малкольма, но едва ли они вообще по собственному желанию перешагнут этот порог. Даже, блять, Нэнси в ссоре бросила ключи прямо в рожу Сида, словно это была самая мерзкая вещь в мире (и ключи, и его рожа). Правда, если она заявится сюда, будет потрясающая комбинация из невыносимый вещей в мире — ноющая Нэнси и ноющий Сид. Сжимая в руке ключи, Джон и сам замер на пороге. Тишина квартиры била по ушам. И почему-то версии, что Сид просто спит, даже не было в голове. Здесь явно что-то не так. Джон оставил шляпу с пальто в прихожей и прошел дальше. На мятой кровати-диване никого не было. Окно закрыто. Куда он делся? И почему в квартире всё перерыто вверх дном? Открыты все ящики, шкафы. Одежда на полу, какая-то кипа бумаг просто разбросана. Наступив на свидетельство о рождении, Джон брезгливо спихнул листок в сторону, оставив на нем отпечаток подошвы. Что за хуйня? Занавешенные окна. Гора разбросанного мусора и вещей. Спёртый и душный воздух, отчего сразу образовался мерзкий насморк. Строить из себя интеллигента в чужой квартире Джон и не думал, поэтому со спокойной душой наклонился чуть вперед и высморкался на палас. А что там внизу — виза, документы или дорогие душе джинсы — абсолютно похуй. — Сид? — позвал его Джон, и голос отразился тихим эхом от пустых стен, которые украшали какие-то вырезки из дешевых журналов и пару плакатов. Именно эти люди с улыбкой смотрели на весь этот бедлам, как за неимоверной комедией. Даже Джону это напоминало нелепый цирк животных. Его внимание привлекла распахнутая дверь в ванную. С максимальным напряжением на лице Джон прошел на поиски. Но поиски были недолгими — Сид, измазанный рвотой, развалился на полу перед сортиром. Предплечье, куда упиралась усталая голова, лежало поперек ободка. Пол, плитка вокруг, колени — блять, всё было в рвоте. Хоть в ванной не горел свет, но и без него всё прекрасно чувствовалось. — Ты там живой? — спросил Джон, застыв на пороге и легонько коснувшись носком обуви его бледного бедра, обтянутого резинкой неизменных трусов. Сид лениво отлепил лоб от руки и прижмуренными глазами посмотрел на фигуру в дверях. В комнате воняло кислятиной. От Сида за километр воняло потом. На его щеках и губах засохшая рвота. В голове внезапно возникли те две девчонки со двора. Видели бы они вот такого Сида, которого видит сейчас Джон. Они бы и дальше его любили каким-то светлым и слепым фанатским обожанием? — Ммм? Мгм, — с согласной интонацией протянул Сид и поморщился. Джон еще некоторое время смотрел на Сида и скептически нахмурился. Что-то было не то. Он прошел дальше в ванную, перешагивая все наглядное содержимое желудка, и наклонился к Сиду. Рука грубо схватила его за отросшие волосы в кулак и заставила подняться лицо к себе. Вместе с кислым запахом здесь еще что-то было. Что-то пиздец как знакомое. — Блять. Ты бухой? — шикнул Джон, хотя и без него знал ответ. — Чуть-чуть, — выдохнул Сид и постарался увидеть Джона, силясь раскрыть веки. Но выходило это до абсурда неуклюже и комично. Однако Джону не до смеха в такой ситуации. Уколы злости сразу атаковали мозг. Рука сильнее сжала сальные волосы Сида. Джон шумно вздохнул, стараясь расслабиться, но нихуя. Он стиснул губы и ударил Сида лбом по ободку унитаза, на том и ушел. Где-то за спиной болезненно гудел Сид. Теперь ясно, почему в квартире такой бардак — Сид искал водку. Пиздец. Конечно, понять можно — ему и так плохо, хуё-моё, но кому не поебать на причины? Джон точно не хотел, чтобы его друг проводил все это время в лютом запое. Блять, его теперь даже одного не оставить в квартире. Наверняка и на ночь тоже нельзя, если он прочухал, что можно попытать удачу и найти водку. С каких пор Сид стал вести себя как четырехлетний ребенок? Впрочем, он всегда был таким. Джон перешагивал одежду, которую хотелось порвать. Перешагивал документы, которые хотелось порвать. И если с одеждой это сложно, то вот с бумагой куда легче. Что там? Отчёт из полиции? Пошел нахуй, отчёт из полиции. Джон сначала скомкал его, а после разорвал на мелкие клочки. Если Сиду нравится жить на такой помойке, то Джон поддержит это. И если Сиду похуй на себя, то и Джон поддержит это порчей документов. Так под его гневливые руки попали и справки из больниц, какие-то там договоры с звукозаписывающими компаниями. Как же поебать. И так, уничтожая документы, облегчение приносила мысль об уничтожении целого Сида, словно просто одно имя на бумаге было неким олицетворением самого него. Блять, а какого хуя? Джона это задело до самой души — стараешься, стараешься, держишь все под контролем, чтобы этот долбоёб однажды перевернул квартиру и нашёл бутылку. К слову, сейчас эта бутылка была полностью пустой. И только он распинал всю одежду и засыпался клочками документов, как из-за угла туалета показалась неуверенная шаткая фигура. — Ты чё? Меня ударил? — настолько косо протянул Сид, насколько и выглядел. Его сведенный брови пытались придать суровость лицу, но... блять, эти бухие-заспанные глаза, плывущий взгляд. Да еще и эти мерзкие темные тараканьи усики над губой, как, блять, у семиклашки. — Доброе утро, блять. Ты бы еще завтра вспомнил! — проворчал Джон и кинул в Сида какой-то хуйней. Конечно, мимо. Конечно, и Сид даже и не думал проявлять чудеса пьяной реакции. — Слышь, ты чё, нарываешься? Ты кто вообще такой, чтобы мне там чё-то указывать и чё-то там делать? Я Сид Вишес, и делаю то, чё хочу, блять. — Едва ли блевать от алкашки входило в твои желания, — дернул бровями Джон и покачал головой, без особого интереса наблюдая за Сидом. Так и хотелось сказать ему, как ребёнку, что нечего шататься по квартире, пора ложиться и заткнуться уже, нахуй. Но Сид был твёрдо уверен и решителен. Держась за все поверхности, он реально шатко-валко подошел к Джону, который только скучающе смотрел на эти трепыхания. Пока Сид ловко крался, как затаившийся, блять, дракон, Джон успел пожалеть, что у него нет камеры. Видели бы те две девчушки этот цирк. Ну как, Сид все еще крутой? Сколько препятствий было на пути, но к всеобщему (ладно, только Джона) удивлению друг смог преодолеть полосу препятствий, цепляя на ступни уже и клочки документов. Чем ближе он подходил, тем отчетливее от него воняло и отчетливее виделись остатки рвоты. И эти мерзкие усики. Что из этого набора больше раздражало? Сид подошел почти вплотную и не сводил своего косого взгляда с Джона. Ну и цирк. — Ты чё? — гаркнул тот басисто. — Чё? — Не-не. Ты чё? Ты ну вообще? И с каждым словом этого абсурдного диалога тон набирал громкости и дерзости. Словно Джон своим ответом оскорбил его, что-то сделал несусветное. Но Джон понимал, что сейчас происходит. Почему и для какой цели. Понимал ли так глубоко сам Сид — хуй знает. Грубая рука сжала плечо Джона. Можно подумать, для того, чтобы тот не вырвался. Но Джон прекрасно видел, что это больше для опоры самого Сида. Темные глаза пьяно пырили, наливались этой отвратительной злостью. Так ли в этой ситуации Сида задел этот удар головой, который пока отражается небольшим покраснением на лбу? Из-за этого ли тот так злится? — Ну ты, блять, и уёбок, — прорычал Сид и замахнулся кулаком. Но Джон чуть наклонился вперед, убрав голову с траектории удара. Вот драться Сидом не было абсолютно никакого желания. Портить в крысу его документы — пожалуйста. Но никак не вот этой хуйней заниматься. Пусть Джон и трезвее, но даже в таком выигрышном положении мало шансов выйти победителем. Вместе с этим наклоном и согнутыми коленями Сид упустил не только свою цель удара, но и важную точку опора. Рука пролетела над головой, занесла чуть в сторону, заставив Сида и самого покачнуться и схватиться за угловатые плечи. Так себе опора, но хоть что-то. Сид болезненно прохрипел и повис на уже выпрямившему Джоне. Дыхание Сида было сбившимся, обрывочным, словно тот бежал сто часов. Подбородок болезненно спился куда-то в плечо. — Блять, Джон, я так заебался, — заныл Сид тише. — Сука, да почему ты такой гандон? — У меня к тебе тот же вопрос, — протянул Джон и коснулся руками его плеч, чтобы отпихнуть его. — Отъебись. Ты щас меня своей рыготой испачкаешь. — Ты когда таким чистюлей стал, блять? Ты чё, теряешь дух панка? Пиздец, Джон, ты чё, предатель? — Да успокойся ты уже. Так они и стояли среди разбросанного хлама, среди этой пустынной квартиры. Так Джон и оставил свои руки на плечах Сида, смотря отстраненно куда-то в стену с тупыми обоями, что стали отклеиваться сверху. Так Сид и остался держаться за него, не поднимая головы с чужого плеча. В какой-то момент Джон почувствовал, как руки Сида начинают сходиться на его спине в подобии объятий. — Это такая странная хуйня. Типа... ну знаешь, ты меня бесишь и все такое, но при этом у меня и ближе тебя никого нет. Блять, я в ахуе с этой хуйни. Голос размеренный и спокойный, пусть и по-пьяному немного невнятный. — И ты меня бесишь, Сид. Так неестественно желать смерти своему лучшему другу. Джон чуть опустил руки ниже и обнял Сида за липкую спину в каком-то странном сентиментальном порыве. Если честно и глубоко в душу, то Сид правда прикольный товарищ. Забавный, юморной, а сколько внутри него доброты знают только самые близкие. И Джон собственными глазами видел, как эта искренность, доверчивость и безграничная тяга к приключениям тащит Сида с собой на дно. И память стала накручивать воспоминания не самых приятных моментов. И то, как Сид собственными руками закопал себя. И как каждый раз сердце Джона болело от этого. И как хотелось, чтобы Сид скорее сдох, чтобы никакая совесть, никакое сердце и никакое сострадание уже больше не ныло. «Какого хуя ты так с собой? И какого хуя ты так со мной?». Руки не просто лежали, а по-настоящему с каждой минутой превращались в тиски, словно старались сломать Сида со всей ненавистью в теле. И Джон почувствовал, как Сид тоже уловил эту игру. Чем сильнее сжимал Сид, тем сильнее давил Джон. Немая борьба. Подушечки пальцев впивались в спину, желая разодрать кожу. Сгибы локтей вжимались в бока, хотели переломать ребра. Джон жмурился и силился как можно больше причинить боль Сиду. Такую же, как он причинял и Джону. Руки Сида со всей силы сдавливали ребра, и казалось, что они не выдержат этого и скоро треснут. Вонзятся в легкие и выплеснут из них всю смолу от сигарет наружу. Руки Джона уже дрожали от напряжения. И ни одно милое слово не заставит их расслабиться — от злости уже помутнел разум. И удивительно, что только взаимная боль и ненависть заставила их замереть на время. Так они и дарили боль друг другу. Человек, который в детстве боролся за жизнь. И человек, гробящий жизнь собственными руками. * — Как колени? — Ща нормально. Но когда протрезвею, будет пиздец. Нихуя легче не становится. — Мазь не помогает? — Блять, я же говорю, что легче не становится. Ты глухой? — Не выебывайся. Рожу от рвоты хотя бы вытри, урод. Сид уныло присел на диван, упираясь локтями на колени, и стал оттирать щеки под унылое высмаркивание Джона. Хуже картины не придумать. Впрочем, так можно назвать весь этот адский месяц или сколько здесь Джон уже тухнет. Бывало, что вовсе не хотелось с ним разговаривать и видеть. Почти получалось его не замечать, если бы тот не вонял как сортир на вокзале. И если бы, сука, не ныл. Раздражало все — от его голоса до дыхания. У Сида часто бывал насморк, да такой, блять, что ни один вздох не мог сделать без ебучего хлюпанья или что еще хуже — свиста. Блять, Джон готов был с локтя ёбнуть в этот огрызок носа на роже, чтобы тот, блять, больше никогда не свистел и не издавал звука. Даже обидно, что Сиду не полтора месяца — так бы завернуть его в пеленки и оставить на сутки обездвиженной гусеницей. Хотя... — Сид, — сказал Джон, подстригая ногти кусачками и бросая их на пол. — Чё? — Хуйчё. Хочешь массаж сделаю? — Чё? Какой еще, блять, массаж? — Я ж по-доброму. Ложись на живот, ща спину разомну. А то лежишь сто лет, там поди мышцы уже откисли. Кажется, Сид ощутил какой-то подвох, но нехотя все же послушался и лег на живот. Выглядел он хуже прежнего, хотя не так громко страдал и ныл. Разве что страдающе просил найти ключ от замка, который нагревался от его тела и становился жаркой грелкой. Но ключ либо где-то проебался, либо Сид не мог вспомнить. Так и таскался он, как пёс, с этой цепью. За это время Сид не мог и съесть еду без последующего свидания с сортиром. Поэтому питался, блять, каким-то детским пюре, которое заливал кипятком. Выглядит, как понос, но Сида хотя бы не тошнит после такого. Поэтому его локти и колени были острее прежнего, что особо ощущается во время сна. Джон точно выйдет из этой квартиры в синяках. Он положил кусачки на столешницу, забрался на диван и встал коленями по обе стороны от бёдер. Сид сложил руки под щекой и с отстраненным лицом смотрел в сторону. Ну и кто так лежит вообще? — Руки вдоль тела положи, чтобы плечи нормальные были. Те чё, массаж никогда не делали? — Нет. Простите, у меня нет с ней обычно проблем. В отличии от другого одного, блять, больного гондона. Джон криво усмехнулся, смотря, как руки все же вытягиваются вдоль тела. И пока Сид бубнил себе там под нос, ловкие пальцы быстро коснулись собственной пряжки ремня. Тихое шуршание, перекрываемое голосом и шелестом руки о простыню, тихий звон пряжки, пока ремень не оказался полностью снят. Одна хватка рук — и Джон сжал запястья Сида рукой. Еще пару секунд — и их обвил ремень. Не то Сид успел уснуть, не то реакция все еще была плохой, не то просто он долбоёб, но он подозрительно долго не понимал, что происходит. — Э-э, ты чё? — протянул Сид и дёрнул руками, пока их затягивал хитрым узлом Джон. Не то, чтобы он знал техники, скорее действовал интуицией. — Ты чё наделал? Ты... ты ебнулся? Чё за хуйня? — Сид, это... — Не, ты ответь нормально, блять. Нахуя ты это сделал? Ты больной? Это стало раздражать. Когда ремень всё же затянул запястья, Джон резко склонился над Сидом и зажал его рот рукой, прижимая его сальную макушку к своему плечу. — Блять, если ты заткнешься и дашь мне сказать, то я и скажу, — зашипел Джон. — Раз ты не понимаешь нормального языка, то будем говорить на таких условиях. Если ты плохо распоряжаешься своей свободой, ей буду распоряжаться я. И ты будешь в таком положении, пока я не разрешу и пока твоя ломка уже, блять, не пройдет. Кивни, если понял. Кивок. — Меня бесят твои сцены, меня бесишь ты. И если от ломок реально умереть, то я мечтаю, чтобы ты уже сдох. Так что в твоих же интересах заткнуться, окей? Снова кивок. Джон прерывисто выдохнул и убрал руку от лица Сида. Он продолжил молчать, оставив голову лежать на боку. Сид рассеянно смотрел в стену, пока Джон не мог отвести взгляда со спины. И этих напряженных лопаток, от стиснутых запястий. От того, как кожа вокруг ремня белеет. Как Сид пытался удобнее положить руки на поясницу. Как его лицо чуть хмурилось — он.. мучается? Джон с каким-то больным наслаждением смотрел на Сида и понимал, что тот под его контролем. Что всё это — дело рук Джона. В душе разлился такой трепет, который покалывал кончики пальцев. — И долго мне так лежать? — со смирением в голосе спросил Сид. — Пока я не разрешу. — А как ссать? — Ссы под себя. Ты что, потерял дух панка? Ты предатель? — заулыбался злорадно Джон и похлопал Сида по плечу, пока слезал с дивана. — Ну ты и сука, — прошептал Сид, все еще крутя запястьями. Джон прошел в ванную комнату, где все еще воняло кислятиной, но убираться здесь он не хотел чисто из принципа. Наконец, рука нырнула в задний карман и вытащила оттуда крошечный зиповский пакетик с небольшими белёсыми кристаликами. Ладно, если Сида нельзя оставить без присмотра, то в этом нужна помощь со стороны. Джон закинул одну из таблеток на язык и спрятал пакетик обратно. Посмотрел на себя в зеркало — ну и урод. Усталость и нервотрепка сказалась не только на Сиде, но и на Джоне. Синяки под глазами так и кричали, что этому товарищу нужен нормальный сон. А впалые щеки и урчащий живот просил еды. Ну ничего, в ближайшие пару дней и вовсе о еде можно забыть. Но перед глазами так и застыл этот контраст черной кожи ремня и бледной кожи рук. Как этот буйный торчок и алкаш смиренно лежал на кровати. Как Джону удалось взять все в свои руки. Наверное, через пару часов на запястьях Сида будут красивые покрасневшие натёртости? Метки покорности и побеждённости? Джон уперся руками на раковину, покачивая головой. Что-то сопротивлялось, что-то хотело выдать сострадание и никому ненужное понимание. Но Джон ведь не такой. Об таких мягкосердечных и вытирают ноги. И Джон будет именно тем, кто вытрет ноги. А Сид ведь едва ли изменит свое положение. Какой покорный. И даже не сможет выбраться из дома, пока Джон не разрешит. Это чувство тотального контроля щекотало, пьянило, развязывало. Чем больше Джон крутил эти мысли в голове, тем он ярче ощущал возбуждение. И уже прижимая ладонь к кафелю над облёванным унитазом, Джон спускал свое возбуждение. Перед глазами так и мельтешили картины ремня в руке, ремня на руках, ремня на теле. Тотальная власть и сила. Красные полосы на бледной кожи от впившегося шва ремня. Джону не нужны мольбы, не нужно унижение. Джону нужна власть над Сидом, которая сейчас проявлялась в полной мере. Власть над чем-то дохуя гордым и строптивым. Смыв в унитаз все улики, Джон посмотрел на себя в зеркало и агрессивно высморкался. Все такой же урод, только чуть румяный. Но даже эта краска ничуть не придала жизни его образу. Все такой же урод, только чуть румяный и с безумной тягой к контролю. «Сид, ты же понимаешь, что это всё только для твоего блага?»