Не моргай

Итак, Хелен Фишер полагает, что для любви с первого взгляда достаточно всего трех минут. Психолог Артур Арон считает, что для этого требуется чуть больше времени, но зато чувства, возникшие между двумя незнакомцами, будут глубже и крепче.       Не заметить столь странного — оттого и потрясного — феномена, как она бы назвала «чудачества Уэнсдей», было не трудно. Аддамс не моргала.       Вот серьёзно. Это подтвердил даже Вещь, живая рука, с которой Энид Синклер смогла так близко сдружиться. И с осознанием сие факта в голову волчицы приходило только одно: — Соревнования! Давай, Уэнсдей, это же так весело! Ты что, никогда ни с кем не играла в гляделки? — возбужденно потрясла соседку за плечи Синклер, широко улыбаясь. Аддамс, как обычно, была непробиваема: на ней даже ни один мускул не дрогнул. Но это Энид не остановило. — Ну?! Или ты боишься того, что влюбишься в меня? Как говорит Хелен Фишер: для любви с первого взгляда достаточно всего трех минут. Я от тебя не отстану, если не сыграешь! — Да? Пожалуй, ты не заметила, но мы играем с тобой в «гляделки» уже более десяти минут. За это время мы уже должны пожениться, завести потомков, и наконец-то с облегчением упокоиться с миром. И я буду лежать в отдельной от тебя могиле после такой же ужасной совместной жизни, как у моих родителей, — Аддамс встала и, поправив задравшуюся одежду, бросила через плечо: — Это всё? Мне надо идти. Монстра не поймают, если мы будем просиживать здесь и играть в «убей друг друга взглядом» до позднего вечера. — Ну Уэнсди! Я же не знала, что мы играем! Один разок, ну пожалуйста! — зацепившись за её форму, законючила Синклер, чуть было не падая на пол. Но Вещь её удержал. — Спасибо, Вещь. — И после этого ты от меня отстанешь и не будешь приставать неделю? — Максимум два дня. На большее не надейся. — оскалилась девушка, выпрямляясь. — Надеются жертвы, когда убегают от маньяков. Ладно. Но учти, — Уэнсдей ткнула пальцем в чужую грудь. — Если «влюбишься» в меня, потом не жалуйся. — Не буду. Я не фанатка дарка и чёрных цветов.       Пропустив колкость мимо ушей, Аддамс вновь села напротив соседки, и, сложив руки на коленях, стала в своей обычной манере смотреть ей в глаза. Для медиума это состязание не было ничем таким разумеющимся, лишь нелепой забавой, в которую самым нелицеприятным образом заставила её сыграть Энид: канючеством.       Волчица держалась хорошо. Это было забавно: как она крепко сжимает руками колени, как стискивает зубы, и смотрит так, словно пытается заглянуть в несуществующую душу. Она стойко просидела две, три минуты, но у Аддамс не было гарантий, что подруга продержится ещё секундой больше. Пошла четвёртая.       Честно, глаза ученицы школы Невермор начинали уже еле-еле слезиться, но она была тоже натренирована. Правда, Уэнсдей определённо это давалось без особого труда, но всё же… Синклер надеялась, что та просто умеет держаться.       Но её подозрения оказались неверными. Уэнсдей и впрямь не моргала. Как бы та не старалась, но глаза её предали, и Энид с облегчением моргнула, ожидая, когда победно восседающая соседка встанет и уйдёт, расследовать свои мрачные и жуткие делишки. Но Аддамс почему-то не спешила вставать.       Энид показалось это странным. Но не менее странным это показалось для Уэнсдей. Её что-то будто приковало к кровати, словно новое страшное видение поразило сознание ворона, и требует не противиться последствиям. Неужели это заявление психолога оказалось правдой? Но ведь обычный зрительный контакт не может вызвать эмоции — то, чего медиум так яро избегает на протяжении всей жизни. Если судить по видениям… Какова продолжительность этого видения? Чтобы проверить, нужно лишь дотронуться…       Увидев, как чужая тощая рука потянулась к её лицу, Синклер встрепенулась. Её когти сами по себе выпустились, и она вздрогнула, не понимая, что происходит. Лицо подруги выглядело, как обычно: мрачное, пустое, безэмоциональное, оно всё также не проявляло никаких красок, и не являло отголосков жизни. Словно у трупа, что восстал из мёртвых. Или как лицо её матери-оборотня, когда Энид просит принять её такой, какая она есть: безучастное. Тусклое. Серое. Вот такое лицо и было у Аддамс. Но почему тогда она протянула к ней руку? Зачем тронула её щёку, погладила и спустилась к шее? — Эй, всё нормально? Ты снова задумалась? — быстро и нервно спросила волчица, не смея отстраняться. Ей было страшно, «Уэнсди» пугала. Её руки были холодными и гладкими, а сама она не говорила ни слова. — Вещь? Она часто такое творит?       Тут она и заметила, что руки в комнате то и не было. Только они одни, с Уэнсдей наедине, и холодный ветерок, покрывающий мурашками кожу и касающийся ног, исходит совсем не из-за щелей, или из-под двери. Он идёт от Аддамс Уэнсдей.       Чёрные глаза, не закрывающиеся ни на секунду и неподвижно следившие за ней, прожигали девушку насквозь. Энид даже перестала моргать: настолько её поглотила чернота, исходящая из глубины чужих глаз.       Аддамс двинулась вперед. В её голове не было ничего. Лишь какой-то отдалённый голос разума, на который та больше не будет полагаться никогда. И не из-за всяческих воспоминаний или видений, а из-за талдычившей постоянно виолончелью мелодией из слов: поцелуй её. Ну же, давай, Уэнсдей. Поцелуй её. Мерзкие желания, которыми обычно придаётся её отец, или мать, когда хочет её наказать. Любовь — это наказание. Чувства — это сжирающая тебя изнутри клетка. И она обещает: после того, как сделает это, она отрежет себе язык и засунет его глубоко в горло, чтобы не повторять этого снова. Чувство вины Уэнсдей не знакомо также, как и чувство стыда. Просто это лишь отвращение. Отвращение ко всем остальным чувствам.       Нажимая на плечи Синклер, медиум вцепилась в её губы своими, не закрывая глаза и чувствуя, что чужой рот открыт. Язык скользнул по инерции: волчица попыталась её оттолкнуть, но Аддамс лишь увеличила напор, до боли стискивая её плечи. Тогда отчаявшаяся, с такими же открытыми до боли глазами Энид воткнула когти в её тело, причиняя невыносимую боль соседке. Та вскрикнула, прервала поцелуй и заехала девушке в челюсть, на секунду заставив потерять волчицу сознание.       Губы примкнули к шее. Как бы не старалась Уэнсдей прервать себя, её губы, руки и тело не слушались, как и разум, твердящий, что это правильно, и что она делает то, что нужно. Казалось, если медиум сопротивится ему — то сойдёт с ума. Оставалось только плыть по течению, делать то, что он хочет, без возможности прервать сей акт вандализма над Энид.       Белые зубы вонзились в шею. Рвано дыша, Уэнсдей прижалась к подруге поближе, обхватив коленями тело, одетое в розовое, и страстно провела по укусу языком, чувствуя на вкус приторные духи. Чуть поморщившись, она наконец прикрыла глаза, и как обезумевшая стала портить шею всё новыми и новыми поцелуями, иногда держась на подольше. И её не смущали ни когти, что уже делали кровавые раны в её теле, ни дрожь, которой пронзило Энид. Ей хотелось только одного: взять. Сожрать, поведясь на поводу у прихоти разума. Поглотить Синклер всю. Даже не спрашивая, что она чувствует.       От поцелуев у волчицы помутнело в глазах. Было больно и жгуче, они и впрямь обжигали, как огонь. Плавили её кожу, змеями заползая под ткани и оставляя кровавые ссадины. В её голове не оставалось ничего, кроме как взявшегося непонятно откуда желания выть.       И Энид завыла. Громко и без памятства, она тряслась и шипела, стоило лишь холодным рукам проникнуть под кофту, она вытащила когти из чужого тела, тут же проникая ими в мягкое одеяло, и крепко сжала коленями Уэнсдей.       Она больше себя не контролировала. Не помнила всех своих бед, связанных с обращением, не думала о мальчике, с которым целовалась на Вороньем балу, и даже забыла о любимом занятии распространения сплетен, которыми Синклер буквально жила. Ей хотелось одного: исчезнуть, в этом жестоком и грязном, в этом неправильным и отвратительно непозволительным. В Уэнсдей. В Аддамс Уэнсдей. Девочке, которая навалилась на неё, как снег в середине учебного года. Вторглась в её мир. Уничтожила яркие краски. Заставила чувствовать себя по другому, нелепо и страшно. Поразила её нервные окончания.       Уэнсдей бесконтрольно сжала пальцами тонкие ребра, что находились сейчас в её распоряжении, и проникла ладонями под спину, гладя и заставляя девушку выгибаться. Напряжение её тела чувствовалось даже так. Аддамс не боялась ей овладеть, напротив, о мирских ласках и потребностях она знала прекрасно. Её не страшил секс, только его последствия. И, хотя ей было только шестнадцать, не надо думать, что сказками об аистах, или о детях, отправленных на катафалках её можно заверить. Уэнсдей знала, что делать и куда давить. — Ну ладно, мозг. Если уж ты так хочешь, я…       Энид не услышала, что она сказала, но ей сейчас было всё равно. Она ощутила, как та пустила руки непозволительно низко, и явно с той целью, о которой волчица подозревала. Глотку девушки пронзил громкий стон: Аддамс вздрогнула, чуть замерев, но тут уже вернулась к прежним действиям, равномерно играясь пальцами с телом соседки.       Губы тоже не бездействовали. Найдя чужое ухо, медиум пустила в ход язык, огладив его кромку, и мокро провела вдоль, заставляя Энид ещё раз вскрикнуть. Слышать нотки наслаждения в её голосе было странно, но пока девушка ничему не удивлялась. Её даже не волновало то, что она истекает кровью: слабости не чувствовалось, лишь то же желание сожрать, как и до этого. Сожрать горячее тело. Горячую плоть Энид. Испить её крови, вкусить мясо и похрустеть костями.       Когда напор пальцев стал сильнее, Синклер почувствовала, как вибрация по телу начинает становиться сильнее, и вновь вцепилась в Уэнсдей, царапая её спину. Та замычала: боль снова стала ощутима, но она не прервалась, лишь заткнула чужой рот поцелуем, дабы не позволить завыть и спалить их. В глубине сознания Аддамс надеялась, что Вещи здесь нет. Отвратительно. Всё это мучительно отвратительно. И сама она отвратительная. Впрочем, стоны Энид ей нравятся. Ведь в них присутствует отвратительно мерзкое удовольствие. Даже мерже, чем она сама. Даже хуже, чем то странное желание.       Вздрогнув, волчица почувствовала, как её пытка закончилась. Когти вернулись в прежнее положение ногтей, а прижимающая её к себе, или себя к ней Уэнсдей встала, смотря на подругу тем же немигающим взглядом, будто пытаясь рассмотреть весь масштаб событий, который она натворила. Укусы, засосы и синяки, что придётся скрывать под снутом. Он ей как раз пригодится.       Глаза Энид закрылись сами по себе. Силы совсем покинули её после такого долгого и пылкого состязания.       Уже находясь в шаге от того, чтобы уснуть, Синклер услышала, как Аддамс, повернувшись, собралась уходить, и схватила её за руку. Уэнсдей удивлённо обернулась, и, как поняла волчица, выжидательно посмотрела. — Ждёшь объяснений? Энид отрицательно покачала головой. Ей не нужны были объяснения. Она и так знала, что у неё их нет. Лишь хотела сказать пару слов, прежде чем жуткая подруга снова отправиться искать в дебрях леса своего таинственного монстра. — Просто хочу, чтоб ты знала: у меня ещё есть шанс на реванш. Ты так легко не отделаешься, Уэнсдей Аддамс.       Энид уснула. И, прежде, чем наконец-то выйти и прикрыть за собой дверь, Уэнсдей напоследок бросила на неё свой взгляд, и моргнула. — Всё равно у меня будет отдельная могила.