Витражи

      — Прости, что так поздно, — девушка начала свой монолог, как только в трубке послышалось сухое уставшее «алло», — и прости, что говорю это так.       На шумный Токио уже давно опустилась ночь. Обычно переполненные людьми улицы и вечно сигналящие на дорогах машины, казалось, тоже спали — луна убаюкивала, забирала в свое царство даже бездушные здания и электрические вышки, гудящие сейчас намного тише, чем днем.       Не спала только Эдит Митаеши, до последнего пытающаяся оттянуть этот разговор, но не нашедшая в себе сил молчать дальше. И, по ее вине, не спал и человек на другом конце телефонного провода.       — Хару, я не могу больше носить это в себе, поэтому вынуждена признаться сейчас, — она громко выдохнула, собираясь с силами, и тут же продолжила: — я в тебя влюблена. Давно.       За окном начинал накрапывать дождь — зима выдалась очень мокрой — но девушка и не думала остановиться на произнесенном, лишь недолго вслушалась в стук капель, успокаивая норовящее вырваться из груди сердце.       — Когда я в первый раз тебя увидела тогда, полгода назад, то признала, что ты очень красив, хоть и не видела твоего лица. А когда ты впервые снял маску — я поняла, что совсем не ошиблась. Ты же для меня идеален, понимаешь? И я знаю, что тебе это не нужно. Знаю, ведь ты неоднократно повторял, что любые чувства, кроме долга, для тебя бессмысленны и не существуют. Что они тянут на дно, — она двумя пальцами коснулась внутренних уголков глаз, чтобы сдержать непрошеные слезы, — Но я уже не могу это сдерживать, понимаешь? Я начала пить, начала слушать тоскливые песни, много курить и невероятно много читать, чтобы отвлечься и заглушить то, что во мне растет. Но у меня не получается.       Послышался короткий всхлип. Первые слезы все-таки полились по щекам, но она не собиралась останавливаться, пока не выговорит все, что накопилось.       — Я влюблена в тебя до дрожи в коленях; до криков в подушку и ночных рыданий; до дна бутылки виски; до луны и обратно пешком; до написанных тебе песен; до тысячи стертых сообщений; до миллиона несказанных слов; до играющей в голове музыки каждый раз, когда ты появляешься в поле моего зрения; до самомнения старшего Хайтани; до разбитых стен и разбитых о них кулаков; до жизни и смерти; до чертовой депрессии и болей в сердце.       Собеседник молчал. Девушка, еще пару раз всхлипнув и шмыгнув носом, продолжила уже тише:       — Я никогда не думала, что смогу чувствовать настолько много эмоций одновременно. Никогда не думала, что вовсе способна кого-то полюбить. И никогда не могла подумать, что это будешь ты. Но вот так все и сложилось: я здесь, рыдаю и пытаюсь тебе что-то сказать, но так и не могу словами выразить и сотой доли своих чувств, а ты там — наверное, дома. И я оторвала тебя от каких-то важных дел или вообще разбудила, чтобы ты просто выслушал все, что копилось во мне эти полгода.       В трубке была тишина.       — Хару? — Эдит оторвала телефон от уха, чтобы посмотреть, не сбросил ли он звонок.       Все было в порядке.       — Жди. — коротко сказал парень и отключился.       Это были самые длинные десять минут в ее жизни. Но когда они кончились и девушка услышала рев мотора за окном, она поняла, что не зря ждала.        Он влез через окно, сразу кидаясь на нее — и она ждала чего угодно, от ударов и криков до нотаций о том, почему влюбляться в него было отвратительнейшей из всех ее идей, но на щеки легли холодные руки, а грубый голос проговорил:       — Какая же ты чертова дура.